Санкт-Петербург (июнь 2014). Васильевский остров и улица Декабристов
1. Дорога и хостел.
И снова я еду в Санкт-Петербург. Билеты у меня и туда, и обратно на верхнюю полку возле кабинета задумчивости, удобно. По дороге туда я умудряюсь защелкнуться в сортире и, как Полиграф Полиграфович Шариков, между попытками справиться с дверью в тоске и страхе оглядываюсь по сторонам (интересного ничего в поле обозрения нет: матовое окно, какие-то тряпки и громыхающее в углу ведро). Наконец замок поддается, и я почти врезаюсь в проводника, который уже направлялся спасать меня из заключения с ключом в руках.
Снова город встречает меня до ужаса знакомым Невским, на который я выхожу, будто в собственный двор. Сравнение со двором особенно актуально, поскольку хостел у меня аккурат на Невском, неподалеку от Аничкова моста. До пересечения Невского и Лиговского я по относительно безлюдному утреннему проспекту добираюсь без проблем, но вот у расположенного на этом пересечении нужного номера дома начинается квест: не вижу таблички с названием хостела, и все тут. Предварительно набравшись храбрости, в поисках входа ныряю в арку, но вход в хостел не обнаруживается даже на заваленном стройматериалами дворе. В конце концов со второй попытки нахожу в мобильном интернете более точную информацию о подъезде (оказывается, выходит он-таки на Невский) и спустя несколько минут поднимаюсь по очередной лестнице-колодцу. Нумерация квартир здесь странная: сначала идет число 29, потом - 44, а этажом выше - 31.
Мой хостел на одной лестничной клетке с еще каким-то хостелом-конкурентом, почти на самом верху (из окна у двери успеваю взглянуть на двор, который отсюда кажется мне более гостеприимным, но все равно носит печать неприкаянности). Меня встречает сонный админ с дредами, и мы битый час выясняем, на какую ночь у меня забронировано место: на ту, которая уже закончилась (сейчас шесть утра) или же на ту, что только будет. Наконец установив истину, он провожает меня наверх, на этаж, разделенный толстыми фанерными перегородками на несколько жилых комнат. В "моей" дрыхнет молодая пара байкеров, их кожаные одеяния болтаются на вешалке в изголовье двухъярусной кровати, которую я решаю занять, потому что она у двери. Затем следует холодный душ (с горячей водой в Питере летом напряженка что в хостелах, что в квартирах), завтрак халявными печеньками и кофе в гостевой зоне; естественно, я сразу выхватываю с полки книжку и таскаю печенье, почитывая сказки Андерсена. Затем, переложив часть вещей в городской рюкзак, спускаюсь вниз и обнаруживаю на входной двери требование разбудить админа в случае, если в момент ухода он спит (он должен закрыть дверь, которая, в отличие от поездного сортира, сама не защелкивается). Как назло, дежурный администратор спит, и я пятнадцать минут брожу по двум этажам хостела в надежде, что спящий проснется как-нибудь сам, только от моего телепатического воздействия. Тем не менее, будить его все-таки приходится, хотя жалко ужасно. Он подскакивает с немного неадекватным выражением лица, бормочет что-то в ответ на мои извинения и провожает меня до порога. До вечера, хостел.
2. Васильевский.
У меня есть сознательная цель по максимуму обходиться без метро. Питерские жетончики, конечно, экзотика, но чем меньше их будет, тем лучше. Поэтому свой традиционный маршрут на Смоленское кладбище я прокладываю через Адмиралтейскую набережную и Благовещенский мост. Пока бодро топаю по набережной, вспоминаю, как она выглядела зимой, но дело продвигается плохо - Петербург у меня прочно ассоциируется с летом. Собственно на Благовещенском мосту читаю коммунистические хвалебные надписи разным личностям и маюсь чувством тоски от совершенных ими разрушений. Потом, миновав площадь Трезини, оказываюсь на Васильевском, исчерченным в клетки тремя проспектами и двадцатью четырьмя линиями. Завораживает меня такая прямолинейная проектировка, в которой есть что-то от полета стрелы, от взмаха меча и прочей романтики.
Я вышагиваю вдоль кирпичных и каменных стен, периодически поворачивая куда-нибудь под углом в девяносто градусов и изредка пересекая по диагонали уютные дворики (дворики, разумеется, квадратные). На одном из поворотов меня настигает изумительный запах свежевыпеченной сдобы - рядом высится отлично подходящий для билдеринга хлебзавод. Пробую заглянуть в окна, но они расположены слишком высоко, и, как шею не вытягивай и на цыпочки не вставай, ничего толком не видно.
Шагаю дальше, стараясь захватить максимум прямых васильевских линий (по пути любуюсь старым трамвайчиком, внутри которого совершает свои перемещения кондуктор в ярко салатовой жилетке), впитать в себя парадность Среднего и Большого проспектов и камерность 8-ой, 9-ой... 18-ой и т. д. линий. В итоге немного сбиваюсь с маршрута, даю приличного крюка и захожу кладбищу в тыл. Эта дорога все равно отчасти знакома - восемь лет назад я заходила на Смоленское с юго-запада, а не с востока, как делала во все последующие приезды. Без труда нахожу непарадную калитку в ограде и сворачиваю под сень кладбищенских деревьев.
Народ здесь даже иногда проезжает мимо на велосипедах, а я неспешно иду по аллеям, делая остановки каждые полтора метра. Двухсотлетние фамильные склепы чередуются с лаконичными советскими надгробными камнями, и по надписям на могилах я изучаю историю и обычаи разных веков: «здесь (или «под этим камнем») покоится/погребено тело...» - это люди, родившиеся в конце восемнадцатого века; непривычно высокопарные для нашего уха формулировки «...от безутешной супруги» или «девице такой-то» - это разгар века девятнадцатого; золотые ФИО и две даты, кое-где дополненные указанием научного звания, - это СССР. Еще встречаются массивные каменные кресты с отсутствующей правой или левой перекладиной; скульптуры, изображающие ангелов; современные портреты, нанесенные на камень (а рядом - фотография-оригинал); места последнего упокоения младенчиков нескольких месяцев от роду и девятнадцатилетних отроков, имена которых в 19 столетии пишутся без отчества - просто имя (часто - уменьшительно-ласкательное) и фамилия; ушедшие в прошлое Агафьи и Евдокии; то здесь, то там - целые семьи с одинаковой последней датой - 22 августа 2006 г, авиакатастрофа под Донецком. Это точка пересечения разных миров, и я люблю это пересечение, особенно если его земные координаты пролегают через берег речки Смоленки.
У часовни очереди почти нет: сказывается то, что день - будний. Пока все же стою в небольшой толпе, пытаюсь вспомнить какой-то прикол, связанный с кем-то из штата... Точно: на Санкт-Петербургском приходе фамилия протоиерея - Московский. Совпадение греет московскую душу: пустячок, а приятно.
Потом - уже очень знакомый путь в центр острова. Лелею мечту все же попасть в лютеранскую церковь архангела Михаила и держу курс на ее шпиль, неизменно завораживающий меня своей легкостью и устремленностью в облака. Церковь снова закрыта, не судьба. Ну ладно, тогда мне в музей Блока на улицу Декабристов.
3. Музей-квартира Блока.
Улица Декабристов длинная ужасно, мне даже надоедает пилить по ней: кажется, вот-вот закончится, но нет - еще двадцать метров, пожалуйста, пройдите, а потом - еще двадцать. В какой-то момент уточняю у прохожих дорогу, мне как ориентиры называют Поцелуев мост и Мариинку, я иду в указанном направлении, вижу светлое зеленое здание, задумываюсь над его нестандартной архитектурой, и вдруг до меня доходит - это же Мариинка! Да я просто культур-мультур, узнала знаменитый театр! После Мариинки следующий якорь - кирпичный костел по левой стороне улицы Декабристов: клинит меня на храмы сопредельных конфессий, хочется посмотреть, как там у них. На обратном пути после Блока зайдем-с, а сейчас пока нужно доплюхать до конца этой самой бесконечной декабристской улицы...
Музей расположен на углу, часть окон выходит на улицу Декабристов, часть - на канал, который лучше виден с четвертого этажа, чем с подъездного крыльца. Захожу внутрь. В музее ни души, если не считать кассиршу, которая уговаривает меня заказать экскурсию. Я сначала отнекиваюсь - и денег вроде жалко, и неловко быть единственной слушательницей, - но кассирша (очень приятная почтенная дама, кстати) убеждает меня согласиться, и я нисколько не жалею, что она меня переспорила.
Экскурсовод - примерно моя ровесница, тоже в очках, тоже Ксюша, и тоже филологическая дева. Полный комплект, короче. Я по обычаю пришпориваю коней, и мои вопросы обгоняют новую часть Ксюшиного рассказа ровно на секунду: что ни спрошу, на все следует ответ «да-да, я как раз подошла к этому моменту» (так оно и есть, это не отговорки неопытного экскурсовода).
Последняя квартира Блока - та, которая на втором этаже, где долгое время жила его мать, - преимущественно представляет собой собрание витрин и развешенных по стене фото. В витринах - копии страниц из блоковских тетрадей, экземпляры сборников его стихов. С комментариями экскурсовода рассматривать все это гораздо интереснее, чем было бы без них; кроме того, я не без приятности чувствую, что в целом ориентируюсь и в основных вехах жизни Блока, и в его стихах. Ксюшин рассказ рисует такой портрет поэта, который не вписывается в образ, сложившийся у меня по урокам литературы, по письмам Л. Менделеевой и по лаконичной информации в стихотворных сборниках, но тем лучше - можно увидеть Блока в новом ракурсе.
К слову, неизвестный мне ранее факт о том, что Блок посвятил жене около тысячи стихотворений, меня очень впечатлил.
Обойдя все небольшие выставочные залы и послушав запись авторского прочтения стихотворения, поднимаемся двумя этажами выше в квартиру, где семья Блока прожила около восьми лет. Это уже настоящая квартира: с порога попадаешь в типичную прихожую начала двадцатого века, в которой стоят блоковские сундуки, зеркало, висит на стене телефон. Даже рисунок обоев восстановлен по результатам анализа культурных слоев и воспроизводит примерно те обои, которыми были оклеены стены при Александре Александровиче и Любови Дмитриевне. Мне расцветка понравилась: очень спокойно, мирно и домашне. :)
Народ прибывает, и мы с Ксюшей вынуждены делить пространство с несколькими мини-группами из 2-3 человек, поэтому путешествие по квартире начинается с гостиной Л.Д. Менделеевой. Я рассматриваю семейные портреты на стене, хрусталь в шкафу и думаю о том, что мне очень нравится быт рубежа XIX-XX веков: он уже близок к нам (единственный предмет мебели, который кажется странным - это бархатные кресла-шезлонги), но в то же время хранит особую душевность и основательность, свойственные предыдущим столетиям: например, стол Блока, доставшийся ему от бабушки (то есть сколько ему на данный момент лет-то уже?). В комнате уютно, я бы с удовольствием пришла в такой дом в гости.
Перемещаемся в аскетичную спальню поэта: узкая кровать, по обычаю того времени отделенная от остальной комнаты складной ширмой (зачем это? все такими стеснительными были?), столик, портреты дорогих Блоку людей и пейзаж не менее дорогого его сердцу Шахматова и, кажется, все: суровый минимализм меланхоличного стихотворца, который в приступах хандры сидел в своей комнате целыми днями.
На очереди - столовая, самая обжитая комната, в которой музейный дух практически не ощущается. На столе - одна из двух синих чашек, купленных Любовью Дмитриевной для семейных чаепитий. Похожее на салфетку покрывало поверх скатерти. Спиртовой кипятильник, не страдавший от отсутствия работы: оказывается, Блок очень любил чаепития, к которым допускались только избранные самые близкие друзья. Замечательные виды из окна на тот самый канал. Легко представить, почему его спокойные воды, зеленые берега и небольшие мостики вдохновляли поэта на творчество.
Рабочий кабинет Блока. Тот самый доставшийся от бабушки стол - стол педанта: говорят, творческий беспорядок - это не о Блоке, который никогда не оставлял на зеленом сукне никаких исчерканных бумажек. Милые моему сердцу устаревшие предметы быта - пресс-папье и пепельница. Я знаю, что они используются и сейчас, но вряд ли они сейчас такие душевные. :) Осмотр здесь заканчивается, но мы с Ксюшей задерживаемся в комнате, под предлогом послеэкскурсионного задавания вопросов обсуждая этапы творчества Блока. Я отчетливо осознаю трагедию настоящего поэта, которому незачем жить, если он не может писать. Это вам не рифмоплетство на досуге (пусть и не лишенное некоторой образности), а нечто настолько пронзительное, глобальное, подлинное, выходящее за рамки плоти и видимой жизни, что от понимания этого что-то в душе начинает болезненно кровоточить и я искренне не знаю, что лучше - иметь такое дарование или спокойно жить без него (хотя раньше вопрос даже не стоял: иметь - и никаких гвоздей).
Впрочем, кабинет служит не только источником метафизических страданий. Оказывается, большая почитательница блоковского таланта Анна Ахматова свое «Я пришла к поэту в гости» написала о встрече с Блоком, состоявшейся именно в этой комнате с вот этим письменным столом и книжными полками.
Я пришла к поэту в гости.
Ровно полдень. Воскресенье.
Тихо в комнате просторной,
А за окнами мороз.
И малиновое солнце
Над лохматым сизым дымом...
Как хозяин молчаливый
Ясно смотрит на меня.
У него глаза такие,
Что запомнить каждый должен,
Мне же лучше, осторожной,
В них и вовсе не глядеть.
Но запомнится беседа,
Дымный полдень, воскресенье,
В доме сером и высоком
У морских ворот Невы.
Ксюша, немного сбиваясь, читает произведение по памяти (зимними ясными днями оно, по ее словам, звучит в этом кабинете феноменально), а я совсем по Солженицыну ощущаю на себе касание огненного колеса: стихотворные строки наполняются совершенно конкретным содержанием, получают дополнительное (или основное?..) звучание, и это позволяет какое-то мгновение видеть, как вспышки пламени превращаются в твердое мерцание алмазов, как образы волей мастера отливаются в лучшую из форм - в слово.
4. Костел и столовые.
Помолчав на прощание у двери и поблагодарив работниц музея, настраиваюсь на следующую цель - музей-квартиру Анны Ахматовой. Но это завтра, а пока что мне в чудную Трамонтану через костел и столовую, расположенные все на той же бесконечной улице, названной в честь бунтарей 1825 года. В костеле меня хватает только на то, чтобы войти, подняться по лестнице и, воровато приглядываясь, пару минут постоять в притворе (или как там у них называется этот аналог притвора, на наш совершенно не похожий?), таращась на фото в приходской стенгазете. Идти собственно в костел мимо какой-то женщины, торгующей книгами и едва ли не входными билетами (вряд ли билеты для входа в костел; скорее, на какое-нибудь мероприятие, но меня факт продажи билетов почему-то остановил) у меня духу не хватило, и, вдоволь наглядевшись на изображенный на фото ровный ряд скамеек и очень лаконичный алтарь - кафедра, даже скромнее католической, и все - я убедила себя, что внутрь идти мне уже не хочется, и снова вышла на улицу Декабристов для попадания в следующий пункт назначения - столовую.
Питерские столовые - «это просто праздник какой-то!». Я определенно их поклонница. Дешево, съедобно (даже на грани между «съедобно» и «вкусно») и достаточно уютно. Устроившись за столиком, я торчала в них по полтора-два часа, периодически разбодяживая чайный пакетик кипятком, читая попсовенькие книжки и, естественно, строча-строча-строча все подряд в тетрадку (и хорошо, что строчила не отходя от кассы, иначе все уже забылось бы). Отличное место для отдыха после шатаний по городу. Виват столовым!
Продолжение http://ks-wintersports.livejournal.com/147577.html