Леонид Белов. "Святой сатана" (продолжение)
Григорианская реформа: эсхатологическая западня
«Катары были истинными христианами, которых Римская Церковь, в своем ортодоксальном наступлении, объявила еретиками», - утверждает Бенуа Байе-де-Рик (Benoit Beyer de Ryke), историк и философ из Брюссельского университета (FNRS / ULB). И тут же замечает: катаризм стал ответной реакцией европейцев на григорианскую реформу, проведенную Римской Церковью.
Итак, чтобы понять катаров, рассмотрим их главного врага - Рим, и осознаем ту ужасную мировоззренческую бездну, в которую ввергла Европу церковная реформа папы Григория VII.
Реформа родилась не на пустом месте. Ее причиной стала охватившая католиков религиозная фрустрация, которую требовалось преодолеть. Если человек в массе своей неспособен вести святую жизнь даже в монастыре, то спрашивается: как же вообще тогда можно спастись от геенны огненной?
Для римских богословов существовал только один ответ. «Человеку невозможно, но не Богу; ибо Богу все возможно». Бог и спасет. Каким образом? Христос оправдает тех, кто принадлежит к Римской церкви.
Ссылались при этом на Евангелие: «Ты Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16:18).
Вот скрытый мотив церковной реформы, предпринятой клюнийскими аббатами во главе с Гильдебрандом (впоследствии ставшим папой Григорием VII, от чего и реформа получила название григорианской). Рим распрощался с надеждой (к тому времени уже совершенно идеалистической и свойственной лишь наиболее прекраснодушным из кардиналов) вернуть святость в христианскую жизнь. Основной доктриной окончательно была избрана тотальная экспансия церковного института - чтобы как можно больше людей оказалось под его юрисдикцией «ради своего же блага».
Как учит нас история, самое большое зло причиняют человеку как раз «ради его же блага».
Одной из сторон реформы было еще большее ужесточение монашеских уставов (вдруг все-таки поможет). Именно Гильдебрандом и его командой было введено требование целибата для священников. Но другой - самой главной - было обоснование абсолютной, трансцендентной гегемонии Рима в праве «вязать и решить».
Это право, объявили клюнийцы, не в том, святы или нет римские священники, а в том, что они - преемники апостола Петра.
Тем самым в сознании Гильдебранда и его последователей слова Христа Петру «дам тебе ключи от Царства Небесного» (Мф. 16:19) означали некий безусловный, по закону «прямого наследования» переходящий мандат. И даже Сам Христос, вскоре сказавший тому же Петру: «Отойди от Меня, сатана! ты Мне соблазн, потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое» (Мф. 16:23), был уже не в силах ничего изменить.
Григорианская реформа подтвердила: Римская церковь может считаться подлинной духовной наследницей Петра именно потому, что «думает не о том, что Божие, но что человеческое». «Апостол Петр по этому учению является как держатель благодати в земном ее действии, - замечает историк церкви Петр Иванов. - [При этом] благодать у ап.Петра, можно думать, явилась в горячечном мозгу Григория VII как нечто необходимое, чтобы утвердить власть самого Гильдебранда и других подобных ему пап. Рассуждение его узко материалистическое: Петр за гробом и потому, конечно, не может говорить и действовать. За него говорит и действует папа. И даже еще позитивистичнее: я занимаю место епископа Рима, где первым был ап.Петр, я его духовный наследник. И потому все, что я говорю и делаю, тождественно тому, как говорил бы и действовал ап.Петр на моем месте».
Евангельские заповеди были крайне неудобны для Рима. Напомним, к примеру, что апостол Павел, перечисляя необходимые качества епископа, специально упоминает: тот должен быть «непорочен, одной жены муж, трезв, целомудрен…» (1 Тим. 3:1). Во времена Гильдебранда эти слова уже предпочитали не воспринимать всерьез. И акцент в деле Божием был смещен в плоскость формально-юридическую. Закон любви и святости уступил место обычному светскому праву наподобие того, по которому осуществляется королевское престолонаследие.
Путем такой спекуляции проблема спасения (крайне важная для сознания средневекового европейца) прямо ставилась в зависимость от лояльности к Риму, а сам Рим был навсегда поставлен выше критики.
В последствиях григорианской реформы мы видим, наверное, первое в истории торжество идеологии тоталитаризма. Реформа догматически закрепила исключительность, единственность Римской церкви как спасительного прибежища для душ.
Это положение дало папству страшную идеологическую власть, позволяющую переламывать даже таких крепких властителей, как германские императоры Генрих VII и Фридрих Гогенштауфен. Кардиналов можно было совершенно заслуженно ненавидеть. Но Рим в ответ грозил муками ада, которых можно было избежать только в его лоне. Как жук-бомбардир или скунс в случае опасности извергают в обидчика струю ядовито-зловонной жидкости, так Рим для самозащиты активно использовал церковное отлучение, подвергая ему сначала правителей, а затем и территории. При папе Иннокентии III отлучение превратилось в практику морального террора по отношению к целым народам. Шок, который испытывало в таких случаях население, заставлял даже самых непримиримых и вольнодумных монархов склоняться перед могуществом папы.
Так в учении церкви была окончательно ликвидирована разница между Богом и князем мира сего. Бог был представлен как небесный император, с теми же устремлениями и менталитетом, просто более могущественный, чем любой земной владыка.
В своем тоталитаристском раже лидер клюнийцев открыто заявлял: «Папе римскому принадлежит вся территория христианских государств». Бог Гильдебранда из всех возможных путей и мер понимал только драконовские. Точнее будет сказать, что иных он и не знал.
Понтификат Гильдебранда (Григория VII) можно считать моментом окончательного торжества Рекса мунди в католической церкви. С этого момента епископ Рима делается олицетворением и воплощением князя мира сего.
«Все постановления самых преступных пап, все их «буллы» имеют законную силу, даже такие как введение пыток при инквизиции, - пишет Петр Иванов. - Вот когда обнаруживается, во что может превратиться закон в церкви Христовой, утратившей любовь. И вот когда во всем иррациональном ужасе обозначается именование, данное кардиналом Дамиани папе Григорию VII: святой сатана. Это прозвище получает зловещее всецерковное значение. Оживает в церкви великая блудница, сидящая на звере багряном, предсказанная Откровением св. Иоанна».
Напомним еще из Откровения: об этой блуднице сказано, что она «упоена была кровью святых». Все, что осмеливается напомнить блуднице об истинном лике Бога, все, что смеет заговорить о божественной любви, о небесной правде, а не о правде авторитарной власти Рима - т.е. все подлинно святое, происхождением от Бога - все это отныне будет подлежать безжалостному уничтожению.
Мир увидел это, когда Европа озарилась огнем костров, на которых горели катары.
Среди институциональных историков принято высоко оценивать григорианскую реформу - прежде всего говоря о мотивах, которыми она вдохновлялась. Подчеркивают, что группа Гильдебранда стремилась очистить Рим от поразившей его фундаментальной скверны. Действительно, положение было уже столь плачевно, что требовались решительные меры.
Однако меры, которые предложили клюнийцы, и особенно последствия этих мер свидетельствуют: единственным способом исправить положение было бы вовсе отменить Римскую церковь. Гильдебранд и его последователи продемонстрировали, что сам чудовищно искаженный римский менталитет является источником тех скверн, с которыми пытается бороться. Однако все их усилия были направлены на то, чтобы всячески легитимизировать господство Рима и устранить любую альтернативу.
Грязное двуличие ортодоксии
Обэтом редко задумываются, но именно нравственное состояние религиозной элиты служит главным разрушительным или созидающим фактором для общественной морали. По тысячам невидимых каналов святость или грех передаются от пастырей к пастве.
Возьмем на себя смелость утверждать, что не «растленный мир» был повинен в искушении монахов, а ровно наоборот.
С одной стороны, фатальный урон европейской нравственности наносили монастыри. Среди церковных идеологов принято мнение, что монахи бежали от одержащего мир греха. Но в стенах монастыря грех настигал их и приобретал самостоятельную жизнь. Известно, что окрестные крестьянские поселения превращались в целые деревни проституток, снабжавшие плотскими утехами «святые обители». Для аналогичных нужд прелатов создавались даже женские псевдо-монастыри.
Статус проституции был полу-легальным: о ней было принято не говорить открыто, но все о ней знали и принимали как факт.
Изуверская аскетика некоторых орденов приводила к уродливым патологиям на сексуальной почве. Но даже обители с мягким уставом превращались в гомосексуальные притоны. Напомним, что в средневековые монастыри далеко не всегда попадали люди, которые избрали для себя путь духовного совершенства. Чаще всего это были младшие сыновья бедных дворян и рыцарей, не имеющие права на наследство и титул. Скопление в одном месте множества молодых мужчин, не имеющих духовного призвания и склонности к воздержанию, но при этом вынужденно лишенных женского общества, не могло не приводить к печальным последствиям. Отдав отпрыска в монахи, родители расчитывали на его карьеру в качестве духовного лица: священник, аббат, приор, епископ, кардинал. Но такой «монах поневоле» в стенах монастыря подвергался более чем серьезному риску гомосексуального харассмента*). Его карьера вполне могла затем состояться - а значит, получив власть, приор-гомосексуалист получал благоприятные возможности для совращения все новых юношей.
«Вторую скрипку» в этом оркестре играли священники, которых непосильный целибат открыто толкал в объятия проституток.
Все это видели миряне, и их нравственность неизбежно страдала. В христианском обществе, вроде бы декларирующем ценность воздержания и духовности, супружеская измена и половые извращения были распространены так же широко, как и в «варварском» языческом мире.
Зная это, невозможно не обратить внимание на крайнее двуличие ортодоксии, ее нечистую «двойную игру». Напомним, что вменялось в вину катарам: 1) разрушение семейных уз по причине «нездоровой спиритуальности»; 2) безнравственность в обыденной жизни. Но выдвигая оба эти обвинения, Рим имел на своей совести то же самое - причем в степени, которой может позавидовать какой-нибудь мизантропический сатанинский культ.
Остановимся подробнее на обеих позициях.
1) Чуть выше мы могли видеть, что католическое монашество косвенным образом «разъедало», ослабляло институт семьи. Многочисленность и многолюдность монашеских орденов объяснялись не только (и не столько) характерной для средневекового общества тягой к «спасению души». Монашество было той «утилизационной клоакой», куда можно было отправить «лишних» членов семьи: младших сыновей и дочерей-бесприданниц. Именно эти вынужденные маргиналы составляли, очевидно, главную долю пополнения духовных конгрегаций - что неизбежно отразилось на морально-нравственном облике духовенства. Но помимо этого «косвенного» урона, католицизм в лице папства не чурался и откровенных диверсий против семейных ценностей.
В вопросе о семьях Риму принадлежит авторство одного из самых чудовищных гуманитарных преступлений XI века (а учитывая, что только папству в те годы был доступен такой глобальный, всеевропейский масштаб - наверное, все-таки самое чудовищное. Ни сарацины, ни позднее монголы до такого не дотянули). Введение «святым сатаной» обязательного целибата для священников одним махом уничтожило в Европе тысячи семей.
Сделано это было не затем, чтобы священники вели целомудренный и святой образ жизни, как утверждают апологеты папской доктрины. Факты заставляют сделать совершенно иной вывод: целью было распространить тотальное господство Рима до самого интимного уровня, до частной жизни. Используемая фразеология говорит сама за себя: «Не может церковь освободиться от рабства мирянам, доколе духовные лица не будут освобождены от жен».
Было бы хотя бы достойно понимания (не прощения), если бы это было сделано из «нездоровой спиритуальности». Допустим, кого-то религиозная экзальтация толкает в «крестовый поход» против семейной жизни. Он, подобно ветхозаветным иессеям, считает целомудрие идеалом и мечтает распространить свой идеал повсеместно ради спасения людских душ. Больное, извращенное, но все-таки бескорыстное и по-своему возвышенное устремление.
Но только не у Гильдебранда. Им движут желания куда более вещественные (других не существует в царстве «князя мира»). Только власть и имущество - вот главные цели предполагаемой реформы. Церковь представляется «порабощенной» мирянами - некими людьми второго сорта. Это, конечно, очень мешает властвовать Гильдебранду. У клириков есть какие-то иные обязанности, кроме беспрекословного повиновения ему - правящему от имени Бога князю мира сего. Они «плохо повинуются, развлекаемые семейными заботами», и к тому же «церковные средства тратятся на содержание их семейств». Это оскорбляет его священную власть.
Впоследствии другой папа - Иннокентий III - придумает для этого специальный термин: неполное подчинение папе есть «оскорбление величества» по отношению к Богу.
О духовном нет и речи. В представлении этого «принцепса мунди» (наместника князя мира на папском престоле), церковь является прежде всего машиной власти, винтики которой должны беспрекословно крутиться. Если винтикам мешают какие-то их личные права - значит, им не нужны эти права.
(Никакой самый жестокий античный деспот не доходил до такой беззастенчивости. Лишь на наиболее одиозных примерах ХХ века вроде Сталина, Мао и Гитлера мы сталкиваемся с подобным отношением к людям. Однако впервые такой тоталитарный размах осуществило, как видим, именно папство.
Католический Рим в этом смысле - прямой предтеча, духовный отец «красных» и «коричневых» диктаторов).
Итак, считает Гильдебранд, зло необходимо пресечь. И делает это опять-таки наиболее драконовским из возможных способов: крайне варварски, жестоко и прямолинейно.
Никто и не заикается о том, чтобы отныне посвящать в сан только неженатых мужчин (что было бы и более гуманно, и более логично). Папа действует иначе: всем священникам просто предписывается немедленно покинуть свои семейства.
Были семьи - была проблема. Нет семей - нет и проблемы.
(Это вновь слишком напоминает Сталина и приписываемое ему выражение: «Есть человек - есть проблема. Нет человека - нет проблемы». Пожалуй, только этот тиран мог так же легко росчерком пера решать судьбы миллионов, как папа Григорий. Не нравятся ему татары в Крыму - отправить всех в Сибирь).
Естественно, папа понимает, что этот акт не встретит восторга среди клира. Естественно, он ожидает сопротивления. Ведь указ приведет не только к семейным драмам - он оставляет тысячи женщин и детей без средств к существованию. И Гильдебранд благословляет насилие как средство воплотить свою параноидальную программу.
Мирянам дается папское разрешение и даже вменяется в обязанность преследовать священнослужителей, не желающих бросить семью, и насильственно содействовать делу безбрачия духовенства.
Историки описывают многочисленные случаи нападений на женатых клириков: их подвергали остракизму и оплеухам, избивали, разоряли их дома. Многие превратились в нищих, были искалечены и убиты.
Клерикальный официоз воспринял это с феноменальным цинизмом. Биограф Григория VII Бернрид, рассказывая о трагической участи жен, в одночасье потерявших мужей (одни вскоре умерли, не в силах пережить удара, другие сошли с ума, третьи наложили на себя руки), с праведным удовлетворением резюмирует: «такова была кара Божия, постигшая этих нечестивых, не пожелавших радостно подчиниться воле наместника святого Петра».
Всего век спустя тот же клерикальный официоз поднимал голос в «защиту семейных ценностей», которые, как утверждалось, «разрушают» катары. Катарам предъявляли, что популярный среди них обет чистоты ведет к распаду семьи, что «мужья бросают жен, а жены мужей». Катаров обвиняли в том, что они пренебрежительно и с насмешкой относятся к католическому догмату о таинстве брака. Они, якобы, не желают жить в «венчанном браке» (потому что не видят в том смысла) и, якобы, вместо этого предпочитают жить невенчанно, подобно скотскому образу.
Так это или нет, увидим далее - когда будем говорить о духовном идеале катаров и о том, как он реально отражался на семейной жизни. Пока же выскажем гневное недоумение: как вообще смела ратовать за «семейные ценности» церковь, на совести которой описанный выше «семейный геноцид»? О каком «таинстве брака» могли рассуждать ее богословы, когда верховный понтифик Рима искоренил брак среди духовенства как безусловное зло?
Катары не без оснований в ответ обвиняли Рим в «двойных стандартах». Вы, говорили они, оставили мирянам брак как кость собаке. «Между собой» вы, как и мы, считаете блуд грехом, препятствующим спасению души. Но, не способные к духовным отношениям сами, вы не можете научить им и паству - а потому предпочитаете для успокоения совести разрешить ей грешить «в отведенных рамках».
Благословляет ли Бог то, что разрешаете вы? Вы не знаете. Но у вас нет другого пути. Вы не умеете научить жить свято и не верите в то, что это возможно - а потому лучшим выходом считаете разрешить мирянину согрешить, а потом простить грех на исповеди. Но простит ли вам Бог то, что вы простили?
Святая жизнь возможна - тому свидетельство мы сами, говорили катары. Мы не боимся, по слову апостола, «иметь спутницей сестру жену» - поскольку живем с ней свято в Боге. Вы же, не понимая тайны духовного брака, подозреваете нас в блуде - потому что одержимы им сами и не способны найти выхода. От того и церковь ваша - блудница, ибо исполнена блуда тайного и явного.
2) И тут время сказать о второй теме: о нравственности. Все притязания католиков на право суда над катарами, живущими якобы «безнравственно», являлись чистым фарисейством. После григорианской реформы Римская церковь стала форменным капищем и рассадником всех форм порока - хотя, казалось бы, куда уж больше. Ведь и без того дореформенный Рим современники называли «средоточием разврата»*).
Целибат, нанесший бесчеловечный удар по институту семьи, одновременно расшатал и без того зыбкие нравственные устои клириков. Большинство из них в духовном отношении не превосходили мирян. Темные, малограмотные, они в основном жили теми же приземленными интересами и плотскими желаниями. Лишение их права состоять в законном браке (и тем самым получать хотя бы разрешенную долю супружеских ласк) стало для бедных прелатов фатальным ударом и вызвало массовую эпидемию неразборчивых сексуальных связей.
Гильдебранд и его группа понимали, конечно, что вряд ли насильственное безбрачие будет способствовать воздержанию. Но о воздержании они и не заботились (хотя апологеты превозносят целибат именно как великое достижение «духа католического целомудрия»).
Я сейчас приведу цитату, которая полностью подтверждает те обличения, которые катары бросали в лицо своим судьям. Вот эта цитата:
«Если бы сношения духовных лиц с женщинами оставались тайными, с этим еще можно было бы примириться. Главным злом является явное сожительство клириков со своими женами».
Это пишет кардинал Петр Дамиани, один из ближайших сподвижников и друг Гильдебранда.
Рим сознает, что толкает тысячи священников в объятия «жриц любви» - но охотно с этим мирится: главное, чтобы не было «явного сожительства» с законной женой!
Зачем, спрашивается, нужен такой целибат? Не ради целомудрия, точно. Тогда для чего? И для чего, с другой стороны, все богословие, разведенное по поводу «таинства брака», его святости и безусловной нужности?
Момент истины. Брак нужен прежде всего для мирян. Церковное таинство позволяет Риму простереть свою регламентирующую длань (и тем самым власть) в самую интимную сферу общества - в частную семейную жизнь.
«Князь мира» и здесь не желает упускать своего права «вязать и решить». Мало отпускать грехи на исповеди - надо «вязать и решить» человеческие судьбы! История демонстрирует, как виртуозно пользовался Рим этим инструментом в своих интересах, разыгрывая «матримониальную карту» против европейских королей. Следствием одной из таких «партий», где папа малость перемудрил, стал династический кризис во Франции, давший повод к Столетней войне.
Зато клирикам брак не нужен, он им даже вреден. Если мирянам сожительствовать с женами не запретишь (рождаемость прекратится), то духовенству просто необходимо - тогда зависимость его от курии превратится в полную кабалу, чего и добивается Гильдебранд. Прелату семья не нужна: он должен быть безупречным исполнителем воли папы, не связанным больше никакими обязательствами.
Вот почему тайное хождение клириков в бордели - зло, на которое Рим дает согласие. Оно не нарушает его власти. Напротив, принцип тайны создает основу для круговой поруки, сплачивая конгрегацию в единую мафиозную семью, где у всех общий грешок и общий «скелет в шкафу».
С невообразимым цинизмом Рим использует даже сексуальные склонности человека и его интимную жизнь как рычаги управления. Этим разрешить, этим запретить - все годится, если позволяет, как марионетку, дергать человека за ниточки.
Итак, установление насильственного целибата и практически одновременное разрешение проституции под патронажем церкви - две стороны одной медали. Имя этой медали - абсолютная власть. И если под тоталитаризмом принято понимать положение, когда власть вмешивается во все без исключения стороны жизни подданных, то римская «понтификальная монархия» начиная с Григория VII - первый в мире образчик государственного тоталитаризма в европейском масштабе.
Религиозная фрустрация и уничтожение нравственности
На словах целомудрие оставалось официально декларируемой добродетелью. Но, как видим, блуд (один из семи смертных грехов) не имел для папства ровно никакого религиозного значения. Абсолютно бездуховный, макиавеллиевский менталитет Рима допускал его так же, как и запрет на него. Все зависело от конкретной задачи. Стоило ли удивляться, что и в светском обществе супружеская неверность и растление не встречали особого противодействия.
Так и происходит размывание нравственных основ. Курия закрывала глаза на распутство и даже содомию клира (почему бы и нет, если наклонность имеется, а дело не получает огласки?). Но шила в мешке не утаишь. Миряне прекрасно знали, чем занимаются прелаты.
Это касается не только плотских отношений, но и элементарных моральных норм. Божественные цели в помраченном сознании римских епископов настолько перемешались с интересами папского престола, что благим делом считалось лгать политическому противнику. Так, папа Иннокентий III (преемник Гильдебранда, еще более изощренно-жестокий «монарх в тиаре») при разгроме «альбигойской ереси» отправил двух своих легатов к графу Раймунду Тулузскому, обвиняемому в пособничестве еретикам. Ссылаясь на ап.Павла, папа рекомендует посланцам в подражание апостолу, который «будучи хитер, брал лукавством»*), опутать подозреваемого графа «искусством мудрого лицемерия» (dissimulationis), чтобы тем вернее погубить его.
О безграничной скупости и жадности римской иерархии, которая ради обладания материальными богатствами способна была на любую подлость и злодейство, здесь нет смысла даже упоминать. Об этом в средневековом обществе ходили легенды.
Следует сказать, что светская Европа оказалась нравственно выше своих «злых пастырей». Растленное, двуличное и корыстное священство служило объектом презрения и насмешек. Возвышенные устремления и истинная спиритуальность бродили в обществе, словно закваска, но не находили выхода, пока не было видно альтернативы «римской волчице». Зато как только эта альтернатива появилась в лице катаров - простонародье всех сословий и светская знать с восторгом обратились к ней и сохранили верность даже перед лицом последовавших жестоких репрессий.
Состояние немногих праведных представителей римской иерархии можно описать выражением «кромешный ужас». Видя, в какую бездну лжи и порока сползает церковь (и вслед за ней все общество), они могли только почтительно напоминать «князьям церкви» (они же князья мира сего) евангельские заповеди. Однако всесильный «принцепс мунди» воспринимал из Евангелия лишь то, что служило идее его абсолютного господства.
В первые века II тысячелетия от Рождества Христова Римская Церковь сознательно и планомерно создавала в Европе тоталитарное общество, оплетенное паутиной «двойных стандартов», аморальности и фарисейства. Общество, погруженное в безвыходный религиозно-этический кризис.
Вот на каком социально-историческом фоне, в какой духовно-нравственной (а точнее, бездуховно-безнравственной) атмосфере появились катары - апостолы божественной чистоты, девства и любви.