Почему плакал Пурталес.
Начало войны
День начала первой мировой войны великий князь Александр Михайлович много лет спустя назвал днем самоубийства европейской цивилизации. Действительно, он стал не только концом десятилетиями складывавшейся системы международных отношений, но прежде всего - началом грандиозного крушения всех устоев мира, социальных и политических основ общества "старого порядка" - общества, живущего еще по заветам и традициям ушедшего XIX столетия.
Император Николай не хотел войны. Помимо его органического неприятия военного насилия, он понимал, что война чревата грядущей катастрофой привычного ему мира. Накануне грозных событий, весной 1914 года, один из дальновидных отечественных консерваторов, бывший министр внутренних дел П. Н. Дурново представил императору записку, в которой обосновывал свой главный вывод - надвигающаяся война между Россией и Германией не принесет победы ни одной из стран, а погубит монархический принцип старой Европы.
Но остановить гигантский механизм европейской войны, с каждым часом набирающий обороты, оказалось Николаю II не под силу. Хотя он был готов к далеко идущим уступкам ради сохранения мира, австро-венгерский ультиматум Сербии не оставлял ему выхода. Как и в 1876 году, верховная власть России стала заложницей общественного пристрастия к судьбе притесняемых балканских единоверцев. 17 июля 1914 года император после мучительных колебаний утвердил решение о начале всеобщей мобилизации. В тот же день он телеграфировал кайзеру в Берлин: "Мы далеки от того, чтобы желать войны. Пока будут длиться переговоры с Австрией по сербскому вопросу, мои войска не предпримут никаких военных действий. Я торжественно даю тебе в этом мое слово". Ответом Германии стал официальный ультиматум с требованием приостановить мобилизацию в течение 12 часов. 19 июля 1914 года в 7часов 10 минут германский посол в России граф Пурталес, убежденный противник войны, явился к министру иностранных дел Сергей Дмитриевич Сазонов за ответом. Получив лишь подтверждение прежнего заверения, что российские войска не начнут военные действия первыми, посол дважды повторил свой вопрос, после чего, выполняя трагическую для себя обязанность, вручил ноту с объявлением войны. Он был так потрясен, что по ошибке передал министру два варианта германского ответа - как в случае согласия России с ультиматутом, так и в случае его отклонения. Покидая кабинет, граф Пурталес, по свидетельству Сазонова, плакал, восклицая: "Кто бы мог предвидеть, что мне придется покидать Петербург при таких обстоятельствах!"
Николай, приняв тяжелейшее для себя решение, напротив, испытывал облегчение. "Я почувствовал, что все кончено навсегда между мной и Вильгельмом, - рассказывал он потом М. Палеологу. - Я спал необычайно крепко. Когда я проснулся в свой обычный час, я чувствовал себя так, как будто бы камень свалился с моей души. Моя ответственность перед Богом и перед народом была огромной, но я, по крайней мере, знал, что я должен делать".
Прибыв из Петергофа в столицу, император после торжественного молебна в Николаевском зале Зимнего дворца обратился к представителям армии и флота. Когда вслед за тем он и Александра Федоровна вышли на балкон Зимнего дворца, собравшаяся на Дворцовой площади многотысячная толпа как один человек опустилась на колени.
В экстренном порядке 26 июля были созваны распущенные до осени Государственный совет и Дума, и обеими законодательными палатами были быстро одобрены связанные с началом войны законопроекты. Состоялись и выступления от делегаций национальных окраин империи: даже представители от губерний традиционно недружественного России Царства Польского торжественно заявили о своей верности стране и престолу в начавшейся борьбе с Германией. Подобное же заявление было сделано и от лица подданных немецкого происхождения. Повсеместно возникший патриотический подъем положил конец почти всем межпартийным распрям; на оборонческие позиции легко перешли еще вчерашние противники правительства, за исключением большевистского крыла Российской социал-демократической партии. Тот факт, что Германия первой объявила войну России, способствовал росту и без того сильных в стране антигерманских настроений. Уже 22 июля в Петербурге шовинистически настроенной толпой было разгромлено и сожжено здание немецкого посольства на Исаакиевской площади. В городах страны проходили массовые демонстрации под лозунгами "На Берлин!" В эти же дни столица империи превратилась из Санкт-Петербурга в Петроград. Жизнь в стране быстро перешла на военные рельсы.
Николай считал, что в час великих испытаний он должен лично возглавить российскую армию, однако почти все государственные деятели империи высказались против: в послепетровской России самодержцы обычно не были полководцами, а немногие исключения из этого правила были отмечены скорее явными неудачами. Верховным главнокомандующим был назначен двоюродный дядя императора, великий князь Николай Николаевич, популярный в военных кругах и обладавший в глазах многих полководческими способностями.
Действительность быстро опрокинула радужные надежды первых дней войны, когда многие ожидали сплошной череды побед. Начатое в августе 1914 года наступление двух российских армий в Восточной Пруссии закончилось их окружением и катастрофическим разгромом; командовавший ими генерал А. В. Самсонов застрелился. Россия была плохо подготовлена к войне в военно-экономическом отношении: ее промышленность не могла обеспечить фронт оружием и боеприпасами в количествах, которых требовала мировая война. Особенно тяжелым стало положение в 1915 году, когда Германия, перенеся основное направление своих усилий на Восток, нанесла мощный удар российским войскам, повсеместно вынужденным отступать. В этих условиях на смену недолгому патриотическому воодушевлению пришло унылое разочарование и новый подъем оппозиции.
В обстановке непрекращающихся военных неудач и растущего ропота в тылу особенно опасными стали расходившиеся слухи о всесилии Распутина, о якобы имевших место германофильских симпатиях императрицы, о махинациях разного рода сомнительных личностей, темными путями попавших ко двору и развернувших там свою изменническую деятельность. Хотя Александра Федоровна и ее старшие дочери с началом войны добровольно взяли на себя миссию медицинских сестер, ухаживавших за ранеными в лазаретах Царского Села, и несли эти тяжелые обязанности с полной самоотверженностью, хотя были заведомой ложью все разговоры о ее "предательстве", отношение в обществе к императорской семье сделалось откровенно враждебным. Убеждение в том, что Распутин, действительно не одобрявший войны между Германией и Россией, был, по выражению А. Блока, "удобной педалью германского шпионажа", охватило очень широкие круги.
День начала первой мировой войны великий князь Александр Михайлович много лет спустя назвал днем самоубийства европейской цивилизации. Действительно, он стал не только концом десятилетиями складывавшейся системы международных отношений, но прежде всего - началом грандиозного крушения всех устоев мира, социальных и политических основ общества "старого порядка" - общества, живущего еще по заветам и традициям ушедшего XIX столетия.
Император Николай не хотел войны. Помимо его органического неприятия военного насилия, он понимал, что война чревата грядущей катастрофой привычного ему мира. Накануне грозных событий, весной 1914 года, один из дальновидных отечественных консерваторов, бывший министр внутренних дел П. Н. Дурново представил императору записку, в которой обосновывал свой главный вывод - надвигающаяся война между Россией и Германией не принесет победы ни одной из стран, а погубит монархический принцип старой Европы.
Но остановить гигантский механизм европейской войны, с каждым часом набирающий обороты, оказалось Николаю II не под силу. Хотя он был готов к далеко идущим уступкам ради сохранения мира, австро-венгерский ультиматум Сербии не оставлял ему выхода. Как и в 1876 году, верховная власть России стала заложницей общественного пристрастия к судьбе притесняемых балканских единоверцев. 17 июля 1914 года император после мучительных колебаний утвердил решение о начале всеобщей мобилизации. В тот же день он телеграфировал кайзеру в Берлин: "Мы далеки от того, чтобы желать войны. Пока будут длиться переговоры с Австрией по сербскому вопросу, мои войска не предпримут никаких военных действий. Я торжественно даю тебе в этом мое слово". Ответом Германии стал официальный ультиматум с требованием приостановить мобилизацию в течение 12 часов. 19 июля 1914 года в 7часов 10 минут германский посол в России граф Пурталес, убежденный противник войны, явился к министру иностранных дел Сергей Дмитриевич Сазонов за ответом. Получив лишь подтверждение прежнего заверения, что российские войска не начнут военные действия первыми, посол дважды повторил свой вопрос, после чего, выполняя трагическую для себя обязанность, вручил ноту с объявлением войны. Он был так потрясен, что по ошибке передал министру два варианта германского ответа - как в случае согласия России с ультиматутом, так и в случае его отклонения. Покидая кабинет, граф Пурталес, по свидетельству Сазонова, плакал, восклицая: "Кто бы мог предвидеть, что мне придется покидать Петербург при таких обстоятельствах!"
Николай, приняв тяжелейшее для себя решение, напротив, испытывал облегчение. "Я почувствовал, что все кончено навсегда между мной и Вильгельмом, - рассказывал он потом М. Палеологу. - Я спал необычайно крепко. Когда я проснулся в свой обычный час, я чувствовал себя так, как будто бы камень свалился с моей души. Моя ответственность перед Богом и перед народом была огромной, но я, по крайней мере, знал, что я должен делать".
Прибыв из Петергофа в столицу, император после торжественного молебна в Николаевском зале Зимнего дворца обратился к представителям армии и флота. Когда вслед за тем он и Александра Федоровна вышли на балкон Зимнего дворца, собравшаяся на Дворцовой площади многотысячная толпа как один человек опустилась на колени.
В экстренном порядке 26 июля были созваны распущенные до осени Государственный совет и Дума, и обеими законодательными палатами были быстро одобрены связанные с началом войны законопроекты. Состоялись и выступления от делегаций национальных окраин империи: даже представители от губерний традиционно недружественного России Царства Польского торжественно заявили о своей верности стране и престолу в начавшейся борьбе с Германией. Подобное же заявление было сделано и от лица подданных немецкого происхождения. Повсеместно возникший патриотический подъем положил конец почти всем межпартийным распрям; на оборонческие позиции легко перешли еще вчерашние противники правительства, за исключением большевистского крыла Российской социал-демократической партии. Тот факт, что Германия первой объявила войну России, способствовал росту и без того сильных в стране антигерманских настроений. Уже 22 июля в Петербурге шовинистически настроенной толпой было разгромлено и сожжено здание немецкого посольства на Исаакиевской площади. В городах страны проходили массовые демонстрации под лозунгами "На Берлин!" В эти же дни столица империи превратилась из Санкт-Петербурга в Петроград. Жизнь в стране быстро перешла на военные рельсы.
Николай считал, что в час великих испытаний он должен лично возглавить российскую армию, однако почти все государственные деятели империи высказались против: в послепетровской России самодержцы обычно не были полководцами, а немногие исключения из этого правила были отмечены скорее явными неудачами. Верховным главнокомандующим был назначен двоюродный дядя императора, великий князь Николай Николаевич, популярный в военных кругах и обладавший в глазах многих полководческими способностями.
Действительность быстро опрокинула радужные надежды первых дней войны, когда многие ожидали сплошной череды побед. Начатое в августе 1914 года наступление двух российских армий в Восточной Пруссии закончилось их окружением и катастрофическим разгромом; командовавший ими генерал А. В. Самсонов застрелился. Россия была плохо подготовлена к войне в военно-экономическом отношении: ее промышленность не могла обеспечить фронт оружием и боеприпасами в количествах, которых требовала мировая война. Особенно тяжелым стало положение в 1915 году, когда Германия, перенеся основное направление своих усилий на Восток, нанесла мощный удар российским войскам, повсеместно вынужденным отступать. В этих условиях на смену недолгому патриотическому воодушевлению пришло унылое разочарование и новый подъем оппозиции.
В обстановке непрекращающихся военных неудач и растущего ропота в тылу особенно опасными стали расходившиеся слухи о всесилии Распутина, о якобы имевших место германофильских симпатиях императрицы, о махинациях разного рода сомнительных личностей, темными путями попавших ко двору и развернувших там свою изменническую деятельность. Хотя Александра Федоровна и ее старшие дочери с началом войны добровольно взяли на себя миссию медицинских сестер, ухаживавших за ранеными в лазаретах Царского Села, и несли эти тяжелые обязанности с полной самоотверженностью, хотя были заведомой ложью все разговоры о ее "предательстве", отношение в обществе к императорской семье сделалось откровенно враждебным. Убеждение в том, что Распутин, действительно не одобрявший войны между Германией и Россией, был, по выражению А. Блока, "удобной педалью германского шпионажа", охватило очень широкие круги.