Она-моя
У меня в шкафу висит рубашка. Я купил ее во Флоренции много лет назад. Она белая, из хлопка такого тонкого, что наверное, уместней назвать его батистом, хоть это и не будет вполне точно. У рубашки забавные манжеты: белые снаружи, внутри они - цветные, в точности воспроизводящие фирменный флорентийский узор, цветочный, желто-голубовато-розовый (такими узорами во Флоренции еще украшают писчебумажные изделия). Если застегнуть рубашку на все пуговицы, то она будет полностью белая, деловая, скучная, а если всего лишь подвернуть рукав, то оплетет запястье игривая цветная вязь. Я люблю такие игры - такие указания на несерьезность, на странность, на двойное дно.
Уже тогда рубашка сидела на мне небезупречно, а с того времени я немного прибавил в весе - не очень много, я все еще строен, но итальянцы беспощадны, они делают такие талии, что любой излишек выглядит серьезным упущением.
Надевал эту рубашку я всего один раз, сразу после покупки. Меня пригласили на день рождения, летом, и с того праздника у меня осталась пара фотографий, включая ту, где я похож на хлыща: я стою на лужайке с бокалом шампанского и, прищурившись, смотрю в объектив. Эту фотографию я люблю показывать тем, кто любит типаж «сукин сын» - в жизни такая поза у меня редко получается.
Другой возможности надеть рубашку я не нашел - тем же вечером выяснилось, что сидеть в обновке я как следует не могу, в талии она перетягивается так, что, кажется, готова треснуть по швам - сидеть с оскаленным брюхом не очень хорошо, о чем мне напомнила и виновница торжества. Она - особа худая, плоскогрудая, что немаловажно - потребовала под конец вечеринки, чтобы я немедленно отдал эту рубашку ей, потому что я для нее слишком жирный. Странное желание исполнено не было, и я, пожалуй, не стану думать, хотела она таким образом указать мне на нарушенный дресс-код, или попросту расплатиться - в парном танце я наступил ей на ногу (раза три, мы выпили лишнего).
С той поры я рубашку не надевал, она висит у меня в шкафу, и каждый раз, натыкаясь на нее, когда ищу, что бы мне надеть на вернисаж или в театр или на какой-то праздник, я думаю, что когда-нибудь возьмусь за себя, похудею где надо, а где надо наберу вес, флорентийский хлопок будет сидеть на мне, как влитой, все будет идеально, когда-нибудь.
Понятно, что ни год спустя, ни два, ни три до реализации этого замысла так и не дошло - напротив, я все больше от него отдаляюсь и в свое оправдание могу сказать, что обтесать себя под изделие флорентийских швей не является первейшим моим жизненным приоритетом.
Мне все ясней и ясней, что никогда я не надену эту рубашку, как никогда и не отдам ее, не выброшу, не порежу на куски - я помню тот узкий, вытянутый пеналом магазин, весь в стеллажах из дерева цвета вишни (а может и вишневого), я помню услужливого пожилого итальянца с седыми баками, толкующего о давних традициях своей фирмы, еще я помню ту безмятежность, с которой я слушал его, отвечал на вопросы - дежурные, какие всегда продавцы задают туристам. Я помню спокойную уверенность, что я не случайно именно здесь и сейчас, что стою, весь в белом, перед зеркалом в темной массивной раме не просто так, и не просто так льется этот молочный, рассеянный густыми тюлевыми занавесками свет с улицы, - момент гармонии себя и мира, один из тех, которые я так люблю запоминать.
Чтобы понять, что флорентийскийская рубашка никогда не будет сидеть на мне идеально, у меня ушло много времени - куда больше, чем на понимание, что я правильно сделал, когда-то ее купив.
Она у меня есть. Она - моя, пусть и не вполне исполнившая мои ожидания.
Если бы я не купил ее тогда, то у меня не было бы даже неисполненных ожиданий, что неправильно. Важно надеяться. В таких вещах не бывает мелочей - даже если это всего-лишь вещи.
Уже тогда рубашка сидела на мне небезупречно, а с того времени я немного прибавил в весе - не очень много, я все еще строен, но итальянцы беспощадны, они делают такие талии, что любой излишек выглядит серьезным упущением.
Надевал эту рубашку я всего один раз, сразу после покупки. Меня пригласили на день рождения, летом, и с того праздника у меня осталась пара фотографий, включая ту, где я похож на хлыща: я стою на лужайке с бокалом шампанского и, прищурившись, смотрю в объектив. Эту фотографию я люблю показывать тем, кто любит типаж «сукин сын» - в жизни такая поза у меня редко получается.
Другой возможности надеть рубашку я не нашел - тем же вечером выяснилось, что сидеть в обновке я как следует не могу, в талии она перетягивается так, что, кажется, готова треснуть по швам - сидеть с оскаленным брюхом не очень хорошо, о чем мне напомнила и виновница торжества. Она - особа худая, плоскогрудая, что немаловажно - потребовала под конец вечеринки, чтобы я немедленно отдал эту рубашку ей, потому что я для нее слишком жирный. Странное желание исполнено не было, и я, пожалуй, не стану думать, хотела она таким образом указать мне на нарушенный дресс-код, или попросту расплатиться - в парном танце я наступил ей на ногу (раза три, мы выпили лишнего).
С той поры я рубашку не надевал, она висит у меня в шкафу, и каждый раз, натыкаясь на нее, когда ищу, что бы мне надеть на вернисаж или в театр или на какой-то праздник, я думаю, что когда-нибудь возьмусь за себя, похудею где надо, а где надо наберу вес, флорентийский хлопок будет сидеть на мне, как влитой, все будет идеально, когда-нибудь.
Понятно, что ни год спустя, ни два, ни три до реализации этого замысла так и не дошло - напротив, я все больше от него отдаляюсь и в свое оправдание могу сказать, что обтесать себя под изделие флорентийских швей не является первейшим моим жизненным приоритетом.
Мне все ясней и ясней, что никогда я не надену эту рубашку, как никогда и не отдам ее, не выброшу, не порежу на куски - я помню тот узкий, вытянутый пеналом магазин, весь в стеллажах из дерева цвета вишни (а может и вишневого), я помню услужливого пожилого итальянца с седыми баками, толкующего о давних традициях своей фирмы, еще я помню ту безмятежность, с которой я слушал его, отвечал на вопросы - дежурные, какие всегда продавцы задают туристам. Я помню спокойную уверенность, что я не случайно именно здесь и сейчас, что стою, весь в белом, перед зеркалом в темной массивной раме не просто так, и не просто так льется этот молочный, рассеянный густыми тюлевыми занавесками свет с улицы, - момент гармонии себя и мира, один из тех, которые я так люблю запоминать.
Чтобы понять, что флорентийскийская рубашка никогда не будет сидеть на мне идеально, у меня ушло много времени - куда больше, чем на понимание, что я правильно сделал, когда-то ее купив.
Она у меня есть. Она - моя, пусть и не вполне исполнившая мои ожидания.
Если бы я не купил ее тогда, то у меня не было бы даже неисполненных ожиданий, что неправильно. Важно надеяться. В таких вещах не бывает мелочей - даже если это всего-лишь вещи.