Свидание
В своём сердце я храню драгоценные ночи. Осторожность. Приближение. Откровенность.… Как быстро тело забывает прикосновения, как быстро ладони забывают чужую кожу, как улетучивается, ускользает всё осязаемое. И внутри, в сердцевине остаётся мгновение, когда вся жизнь была перед тобой, была твоя - пронзительное и ясное. Только в юности, только в юности, только летом.
Мне было шестнадцать. К дачному соседу приезжал друг. Его звали Андрей. Он был невыносимо красив какой-то совсем не местной, а благородной средиземноморской красотой. Я влюбилась в Андрея моментально и категорически, со всем пылом шестнадцатилетней своей глупости. Он был много старше, и он был снисходителен к моей влюблённости и добр ко мне.
Июльский тёплый день клонился к вечеру. Я сидела на балконе, бренчала на гитаре какой-то романс, смотрела на море и мечтала о любви. Вдруг вдали, за ивами показался парус. Что-то небывалое для наших краёв. Я живенько отложила гитару и потёрла глаза - нет, не померещилось. К нашему берегу причалила яхта. Настоящая яхта. С ума сойти. А буквально через полчаса откуда ни возьмись появился Андрей. Он подошёл к нашей калитке и помахал мне рукой:
- Катеринка. Что ты там сидишь на балконе, как птичка в клетке. Мы с товарищем пришли сюда на яхте. Давай вечером к нам!
Он! Зовёт! Меня! На яхту! Андрей! Меня! Этого не может быть, я, наверное, сплю. Я как следует ущипнула себя, но морок не рассеивался. За калиткой действительно стоял Андрей. А за ивами и вправду покачивалась на волнах яхта.
- Придёшь?
- Приду!
- Ну, тогда до вечера.
До вечера! Андрей! Яхта! Я! Мамочкиродные.
Эта фантастическая новость требовала немедленного осмысления. Я кубарем скатилась со второго этажа и помчалась к подружкам. Экстренно был создан оперативный штаб. На повестке дня стояла масса вопросов. А именно. Что надеть. Распустить ли волосы или же сделать хвостик, накрутив его на плойку. Чьей помадой красить губы. И что же всё-таки надеть. И самое главное: как себя вести? Как вести себя с Андреем - средиземноморским красавцем двадцати шести лет? Как держаться? Что говорить? А если он захочет меня поцеловать? А если не захочет?
Спасибо подружкам. Сама я соображала довольно плохо. А вот они молодцы. На каждый вариант развития событий ими были разработаны для меня подробнейшие инструкции. Составлен гардероб. Найдена у чьей-то мамы модная перламутровая помада. Накручены кудри. Словом, к вечеру я была экипирована хлеще американского астронавта Нила Армстронга перед вылетом на Луну.
Родителям нравился Андрей, и они доверяли ему. Поэтому на яхту меня отпустили с дорогой душой.
Поскольку у меня от такого небывалого счастья подкашивались ноги, постольку добрым подружкам пришлось провожать меня на берег, аккуратно подпирая моё тулово плечами с двух сторон. Вот она яхта, пришвартована к водопроводной трубе. На борту написано «Ассоль». Вот Андрей - вышел меня встречать, улыбается. Вот она я. И это не сон.
Тюп-тюп-тюп - я засеменила по трубе, аккуратненько балансируя. А мои подружки остались на берегу. В детстве.
Драгоценная ночь. Разговоры. И смех. Прикосновения. Объятья. И моя рука в его руке. Никаких поцелуев - я была слишком юна, он понимал и берёг это. Только касания. Его плечо, его кожа под моей ладонью. Тёплая, тёплая ночная вода. Нагота. Любовь.
«Ассоль»… Я - Ассоль. Стихи… Лодка колотится в сонной груди… Всё-таки для шестнадцатилетней девочки, чья юность пришлась на девяностые годы, я была до неприличия романтична.
Рассвет. Полудрёма. И волны убаюкивают яхту, убаюкивают нас.
Если описывать произошедшее грубым взрослым языком, то описывать нечего. «Между нами ничего не было» - сказала бы женщина. Мне было шестнадцать, я была девушка, и я могла бы сказать тогда, и подтвердить это сейчас - было всё. Большего не нужно.
И, если выражаться ещё более грубо, то ровно в тот момент, как «Ассоль» отчалила от наших берегов, у меня накрепко и категорически сорвало крышу.
Остаток лета прошёл как в тумане. Я бродила, томилась и мучилась. Это была словно не жизнь, а ожидание жизни. Я была ребёнок и не умела хранить драгоценности. Мне хотелось растрачивать их, тут же обналичивать эти выигрышные фишки. Мне казалось, что таких ночей впереди много. И я не знала, не понимала, как ускорить их приход.
Бедные мои подружки до самой осени оказались приговорены к ежевечерним походам на берег. Мы рассаживались на трубе, как воробьи. Я смотрела вдаль, на горизонт, и вздыхала. Только рыбацкие лодки и траулеры. Никаких тебе парусов.
Школа. Осень. Потом зима. Учиться я стала кое-как. У меня, конечно, были какие-то поклонники, дискотеки, поцелуи. Но, разумеется, ни один шестнадцатилетний мальчик в подмётки не годился прекрасному Андрею. Наступил морозный январь.
И вдруг. Звонок. Андрей.
- Катеринка. А ты не хочешь пригласить меня в театр? На той неделе, например. Пойдём?
О, господи боже, как ты милостив ко мне! В театр, куда угодно, хоть на Луну.
Свидание! У меня будет настоящее свидание! С Андреем! Как у настоящих возлюбленных!
Гардероб был подобран тщательнейшим образом. Потому что на свидании всё, абсолютно всё должно быть красиво.
Страшно модная ангорская кофта с золотыми пуговицами - выстирана в шампуне, высушена и расчёсана. Накануне свидания я зашла к однокласснице Жене. У жениной мамы было много духов - флакончиков пять. И мы как следует набрызгали ангорскую кофту духами: из каждого флакончика по очереди. Кофта после этого стала пахнуть так вкусно и разнообразно, что пришлось её немножко повыветривать на балконе.
Сапоги - осенние, худосочные. Потому что красивые. А зимние, тёплые - некрасивые вообще. Клетчатая юбка. Под юбку тайком от мамы я, разумеется, вместо тёплых рейтуз надела тонкие колготки. Потому что кто же ходит на свидание в тёплых рейтузах? Рейтузы - это некрасиво.
Беда была с шапкой. Шапка у меня была хорошая - ушанка из полярной лисы, папе досталась по бартеру. К сожалению, она была размера на два больше, чем нужно. Вследствие чего она постоянно съезжала мне на глаза. Но и эта проблема была решена: добрая Женя выдала мне небольшой шарфик пронзительного оранжевого цвета. Технология надевания шапки теперь выглядела так: я сперва клала на макушку сложенный вчетверо оранжевый шарфик, а затем поверх шарфика натягивала шапку. И ничего не сползало. Красиво.
Мама сказала, что некрасиво приходить на свидание без денег, и торжественно выдала мне десять тысяч рублей. Огромная, небывалая сумма.
Выйдя из дома, я зачем-то первым делом купила в коммерческом киоске плитку шоколада и спрятала её в сумочку.
Андрей ждал меня на остановке. И он был великолепен в своём белом пуховике и норковой формовке, в этих отутюженных брюках, заправленных в начищенные зимние ботинки. Мы оба были ослепительно красивы. Свидание началось.
- Сейчас поймаем тачку, - сказал Андрей и махнул рукой.
Тут же остановились какие-то жигули. И вот мы едем на тачке. Едем на тачке! Какой шик! Куда? В театр? В какой? Да какая разница. Мне казалось, что весь мир вокруг нас искрится и переливается, словно по городским улицам развесили иллюминацию и включили её разом. Баловень судьбы, утомлённый избыточным женским вниманием, - Андрей разговаривал слегка вальяжно, таким расслабленным барским баритоном. Рассказывал о работе, о горных лыжах. Я слушала, вытаращив глаза: он взрослый. У него работа. И горные - горные! - лыжи. У меня возлюбленный с работой и горными лыжами. Это феноменально!
Был понедельник, театры закрыты. Мы пошли в кино. «В постели с врагом». Молодая Джулия Робертс. И тоже яхта. Джулия Робертс на яхте. Темнота. Прикосновения. Моя рука в его руке. Мы поженимся, и будем жить на яхте, и я стану Джулией Робертс.
Мы вышли из кино. Вечерело. Холодало.
- Тут рядом ЦК. Центральный кабак. Была когда-нибудь там? Зайдём?
Мы идём по морозной улице в кабак! И я непринуждённо держу в руке шапку. Потому что надеть её при Андрее нет никакой возможности. Совершенно никак я не смогу в присутствии Андрея вытащить из шапки оранжевый шарфик и водрузить его на голову.
- Эй. А почему ты без шапки? Надень сию минуту! Я с места не двинусь, пока ты не оденешься.
И он действительно остановился и стал сердито ждать, когда же я надену эту чёртову шапку.
Делать было нечего. Но рассекретить оранжевый шарфик я не могла. Тайну оранжевого шарфика я должна была унести с собой в могилу. Изящно улыбаясь, я проделала следующий кульбит: вытянула шапку в руках перед собой, нагнулась и, слегка разогнавшись, впилилась в неё головой. Андрей был потрясён. Он явно впервые видел, чтобы шапку надевали таким экзотическим способом. Но, будучи человеком деликатным, никак не стал комментировать произошедшее.
Девяносто третий год. Центральный кабак - Цэкушник. Клеёнки на круглых столиках. Пластмассовые вазочки с искусственными цветами. Всё в дыму. Барная стойка, очередь. И огромное количество южных мужчин. Андрей усадил меня за столик и отправился к бару за шампанским. Южные мужчины, выждав время, активизировались. Вокруг нашего столика началось некоторое движение, вращение и стала закручиваться этакая воронка: мужчины вели себя примерно так же, как акулы в океане ведут себя при виде одинокого пловца. Андрей вернулся и спугнул стаю.
Шампанское. Два гранёных стакана. Шоколадные конфеты на блюдце. Сигареты More… Море.
Андрей откинулся на стуле, закурил, окинул взглядом бар и сказал брезгливо:
- Как здесь убого!
Убого? Если бы, ах, если бы он смог увидеть всё это моими глазами. В моих глазах не было на планете Земля в тот момент более прекрасного места, чем этот прокуренный липкий кабак.
Когда мы вышли на улицу, был поздний вечер. И было очень холодно. Я умело повторила шапочный кульбит. Он купил розу в переходе метро и вручил её мне. Тётка-продавщица отобрала у меня розу и вернула, аккуратно замотав её в газету.
Пора было возвращаться домой. Почему-то мы пошли пешком. Вернее, сейчас мне понятно, почему: похоже, роза окончательно истощила финансовые возможности Андрея. А я, разумеется, и думать забыла о маминых деньгах. Да и кто бы мне позволил расплачиваться, господи. Мы шли и шли по засыпающему, застывшему городу. И вот ей-богу, мне было ни капельки не холодно в этих тонких колготках. И в осенних сапогах.
Решили свернуть с улицы в лес. Сосновый бор. Шли мимо больничных корпусов, миновали мою школу. Зачем-то забрели в сугроб. Андрей усадил меня к себе на колени и сказал, что мы полярники. Я вспомнила о плитке шоколада, что лежала в сумочке. Мы смеялись и ели шоколад.
А на выходе из сугроба он остановился. Обернулся. И поцеловал меня.
К этому моменту накал страстей в моей душе, очевидно, достиг наивысшего предела. И результатом поцелуя стало то, что я совершенно натурально, а отнюдь не фигурально на некоторое время лишилась чувств. То есть потеряла сознание. И обмякла как куль в объятиях своего принца.
Это непредвиденное событие, видимо, немного привело Андрея в себя. И он вспомнил, с кем имеет дело. А имел он дело с маленькой, глупой девочкой в состоянии глубочайшей обморочной влюблённости. Он понял всё и испугался.
Заторопился: ты замёрзла, домой, домой.
А мне было море по колено! Он поцеловал меня! Поцеловал! Боже, всё свершилось, чего ещё желать! Я счастлива, я Джулия Робертс, я лучше Джулии Робертс. Я Ассоль.
И вот тут в моей душе появилась некая развилка. И сознание моё потекло как бы двумя потоками по двум руслам: маленькая девочка радовалась тому, что происходит здесь и сейчас. Но зародившаяся во мне в момент поцелуя женщина звериным чутьём услышала, почувствовала его испуг. И вот эта женщина совершенно отчётливо понимала: то, что происходит здесь и сейчас - закончится здесь и сейчас. И больше никогда не повторится. Никогда.
По пути нам снова встретился коммерческий киоск (так они тогда, в девяносто третьем, назывались). И тут я вспомнила про мамины деньги. Тратить! Растрачивать, раздавать.
- У меня же куча денег! Давай скорее что-нибудь купим!
Я тогда любила жевательные конфеты Мамба. И я купила много. Очень много жевательных конфет. И немедленно распотрошила упаковку, и набила рот конфетами.
По замерзшей пустынной улице шёл мужчина. И вёл за руку счастливую девочку - полный рот конфет. И в приторную сладость Мамбы вкрадывалась горечь предстоящего расставания. И женщина внутри девочки знала: расставания навсегда.
Его благородства хватило на то, чтобы доиграть свою роль до конца: мы стояли у лифта и целовались, целовались. Запоздалый сосед вошёл в подъезд.
- Спасибо за прекрасный вечер, - сказал Андрей. - Я потом тебе позвоню.
Мама открыла мне дверь и отшатнулась: я не чувствовала холода, но всё-таки, конечно, замёрзла. И лицо моё было абсолютно синим, а нос, вероятно, - фиолетовым.
- Живо в горячую ванну!
Я грелась в ванне. Рядом, на стиральной машинке - завёрнутая в газету роза. Я не спешила её открывать. А когда всё же раскрыла, то увидела, что все лепестки осыпались от холода. И остался стебель, голый стебель.
Я помню, как лежала в ванне и чувствовала, как тают, растворяются в воде его прикосновения - не удержать в ладонях. И как я плакала потом, спустя три дня, в этой же ванне. Да и сейчас плачу. Юность моя, девочка моя. Драгоценные ночи.
Мне было шестнадцать. К дачному соседу приезжал друг. Его звали Андрей. Он был невыносимо красив какой-то совсем не местной, а благородной средиземноморской красотой. Я влюбилась в Андрея моментально и категорически, со всем пылом шестнадцатилетней своей глупости. Он был много старше, и он был снисходителен к моей влюблённости и добр ко мне.
Июльский тёплый день клонился к вечеру. Я сидела на балконе, бренчала на гитаре какой-то романс, смотрела на море и мечтала о любви. Вдруг вдали, за ивами показался парус. Что-то небывалое для наших краёв. Я живенько отложила гитару и потёрла глаза - нет, не померещилось. К нашему берегу причалила яхта. Настоящая яхта. С ума сойти. А буквально через полчаса откуда ни возьмись появился Андрей. Он подошёл к нашей калитке и помахал мне рукой:
- Катеринка. Что ты там сидишь на балконе, как птичка в клетке. Мы с товарищем пришли сюда на яхте. Давай вечером к нам!
Он! Зовёт! Меня! На яхту! Андрей! Меня! Этого не может быть, я, наверное, сплю. Я как следует ущипнула себя, но морок не рассеивался. За калиткой действительно стоял Андрей. А за ивами и вправду покачивалась на волнах яхта.
- Придёшь?
- Приду!
- Ну, тогда до вечера.
До вечера! Андрей! Яхта! Я! Мамочкиродные.
Эта фантастическая новость требовала немедленного осмысления. Я кубарем скатилась со второго этажа и помчалась к подружкам. Экстренно был создан оперативный штаб. На повестке дня стояла масса вопросов. А именно. Что надеть. Распустить ли волосы или же сделать хвостик, накрутив его на плойку. Чьей помадой красить губы. И что же всё-таки надеть. И самое главное: как себя вести? Как вести себя с Андреем - средиземноморским красавцем двадцати шести лет? Как держаться? Что говорить? А если он захочет меня поцеловать? А если не захочет?
Спасибо подружкам. Сама я соображала довольно плохо. А вот они молодцы. На каждый вариант развития событий ими были разработаны для меня подробнейшие инструкции. Составлен гардероб. Найдена у чьей-то мамы модная перламутровая помада. Накручены кудри. Словом, к вечеру я была экипирована хлеще американского астронавта Нила Армстронга перед вылетом на Луну.
Родителям нравился Андрей, и они доверяли ему. Поэтому на яхту меня отпустили с дорогой душой.
Поскольку у меня от такого небывалого счастья подкашивались ноги, постольку добрым подружкам пришлось провожать меня на берег, аккуратно подпирая моё тулово плечами с двух сторон. Вот она яхта, пришвартована к водопроводной трубе. На борту написано «Ассоль». Вот Андрей - вышел меня встречать, улыбается. Вот она я. И это не сон.
Тюп-тюп-тюп - я засеменила по трубе, аккуратненько балансируя. А мои подружки остались на берегу. В детстве.
Драгоценная ночь. Разговоры. И смех. Прикосновения. Объятья. И моя рука в его руке. Никаких поцелуев - я была слишком юна, он понимал и берёг это. Только касания. Его плечо, его кожа под моей ладонью. Тёплая, тёплая ночная вода. Нагота. Любовь.
«Ассоль»… Я - Ассоль. Стихи… Лодка колотится в сонной груди… Всё-таки для шестнадцатилетней девочки, чья юность пришлась на девяностые годы, я была до неприличия романтична.
Рассвет. Полудрёма. И волны убаюкивают яхту, убаюкивают нас.
Если описывать произошедшее грубым взрослым языком, то описывать нечего. «Между нами ничего не было» - сказала бы женщина. Мне было шестнадцать, я была девушка, и я могла бы сказать тогда, и подтвердить это сейчас - было всё. Большего не нужно.
И, если выражаться ещё более грубо, то ровно в тот момент, как «Ассоль» отчалила от наших берегов, у меня накрепко и категорически сорвало крышу.
Остаток лета прошёл как в тумане. Я бродила, томилась и мучилась. Это была словно не жизнь, а ожидание жизни. Я была ребёнок и не умела хранить драгоценности. Мне хотелось растрачивать их, тут же обналичивать эти выигрышные фишки. Мне казалось, что таких ночей впереди много. И я не знала, не понимала, как ускорить их приход.
Бедные мои подружки до самой осени оказались приговорены к ежевечерним походам на берег. Мы рассаживались на трубе, как воробьи. Я смотрела вдаль, на горизонт, и вздыхала. Только рыбацкие лодки и траулеры. Никаких тебе парусов.
Школа. Осень. Потом зима. Учиться я стала кое-как. У меня, конечно, были какие-то поклонники, дискотеки, поцелуи. Но, разумеется, ни один шестнадцатилетний мальчик в подмётки не годился прекрасному Андрею. Наступил морозный январь.
И вдруг. Звонок. Андрей.
- Катеринка. А ты не хочешь пригласить меня в театр? На той неделе, например. Пойдём?
О, господи боже, как ты милостив ко мне! В театр, куда угодно, хоть на Луну.
Свидание! У меня будет настоящее свидание! С Андреем! Как у настоящих возлюбленных!
Гардероб был подобран тщательнейшим образом. Потому что на свидании всё, абсолютно всё должно быть красиво.
Страшно модная ангорская кофта с золотыми пуговицами - выстирана в шампуне, высушена и расчёсана. Накануне свидания я зашла к однокласснице Жене. У жениной мамы было много духов - флакончиков пять. И мы как следует набрызгали ангорскую кофту духами: из каждого флакончика по очереди. Кофта после этого стала пахнуть так вкусно и разнообразно, что пришлось её немножко повыветривать на балконе.
Сапоги - осенние, худосочные. Потому что красивые. А зимние, тёплые - некрасивые вообще. Клетчатая юбка. Под юбку тайком от мамы я, разумеется, вместо тёплых рейтуз надела тонкие колготки. Потому что кто же ходит на свидание в тёплых рейтузах? Рейтузы - это некрасиво.
Беда была с шапкой. Шапка у меня была хорошая - ушанка из полярной лисы, папе досталась по бартеру. К сожалению, она была размера на два больше, чем нужно. Вследствие чего она постоянно съезжала мне на глаза. Но и эта проблема была решена: добрая Женя выдала мне небольшой шарфик пронзительного оранжевого цвета. Технология надевания шапки теперь выглядела так: я сперва клала на макушку сложенный вчетверо оранжевый шарфик, а затем поверх шарфика натягивала шапку. И ничего не сползало. Красиво.
Мама сказала, что некрасиво приходить на свидание без денег, и торжественно выдала мне десять тысяч рублей. Огромная, небывалая сумма.
Выйдя из дома, я зачем-то первым делом купила в коммерческом киоске плитку шоколада и спрятала её в сумочку.
Андрей ждал меня на остановке. И он был великолепен в своём белом пуховике и норковой формовке, в этих отутюженных брюках, заправленных в начищенные зимние ботинки. Мы оба были ослепительно красивы. Свидание началось.
- Сейчас поймаем тачку, - сказал Андрей и махнул рукой.
Тут же остановились какие-то жигули. И вот мы едем на тачке. Едем на тачке! Какой шик! Куда? В театр? В какой? Да какая разница. Мне казалось, что весь мир вокруг нас искрится и переливается, словно по городским улицам развесили иллюминацию и включили её разом. Баловень судьбы, утомлённый избыточным женским вниманием, - Андрей разговаривал слегка вальяжно, таким расслабленным барским баритоном. Рассказывал о работе, о горных лыжах. Я слушала, вытаращив глаза: он взрослый. У него работа. И горные - горные! - лыжи. У меня возлюбленный с работой и горными лыжами. Это феноменально!
Был понедельник, театры закрыты. Мы пошли в кино. «В постели с врагом». Молодая Джулия Робертс. И тоже яхта. Джулия Робертс на яхте. Темнота. Прикосновения. Моя рука в его руке. Мы поженимся, и будем жить на яхте, и я стану Джулией Робертс.
Мы вышли из кино. Вечерело. Холодало.
- Тут рядом ЦК. Центральный кабак. Была когда-нибудь там? Зайдём?
Мы идём по морозной улице в кабак! И я непринуждённо держу в руке шапку. Потому что надеть её при Андрее нет никакой возможности. Совершенно никак я не смогу в присутствии Андрея вытащить из шапки оранжевый шарфик и водрузить его на голову.
- Эй. А почему ты без шапки? Надень сию минуту! Я с места не двинусь, пока ты не оденешься.
И он действительно остановился и стал сердито ждать, когда же я надену эту чёртову шапку.
Делать было нечего. Но рассекретить оранжевый шарфик я не могла. Тайну оранжевого шарфика я должна была унести с собой в могилу. Изящно улыбаясь, я проделала следующий кульбит: вытянула шапку в руках перед собой, нагнулась и, слегка разогнавшись, впилилась в неё головой. Андрей был потрясён. Он явно впервые видел, чтобы шапку надевали таким экзотическим способом. Но, будучи человеком деликатным, никак не стал комментировать произошедшее.
Девяносто третий год. Центральный кабак - Цэкушник. Клеёнки на круглых столиках. Пластмассовые вазочки с искусственными цветами. Всё в дыму. Барная стойка, очередь. И огромное количество южных мужчин. Андрей усадил меня за столик и отправился к бару за шампанским. Южные мужчины, выждав время, активизировались. Вокруг нашего столика началось некоторое движение, вращение и стала закручиваться этакая воронка: мужчины вели себя примерно так же, как акулы в океане ведут себя при виде одинокого пловца. Андрей вернулся и спугнул стаю.
Шампанское. Два гранёных стакана. Шоколадные конфеты на блюдце. Сигареты More… Море.
Андрей откинулся на стуле, закурил, окинул взглядом бар и сказал брезгливо:
- Как здесь убого!
Убого? Если бы, ах, если бы он смог увидеть всё это моими глазами. В моих глазах не было на планете Земля в тот момент более прекрасного места, чем этот прокуренный липкий кабак.
Когда мы вышли на улицу, был поздний вечер. И было очень холодно. Я умело повторила шапочный кульбит. Он купил розу в переходе метро и вручил её мне. Тётка-продавщица отобрала у меня розу и вернула, аккуратно замотав её в газету.
Пора было возвращаться домой. Почему-то мы пошли пешком. Вернее, сейчас мне понятно, почему: похоже, роза окончательно истощила финансовые возможности Андрея. А я, разумеется, и думать забыла о маминых деньгах. Да и кто бы мне позволил расплачиваться, господи. Мы шли и шли по засыпающему, застывшему городу. И вот ей-богу, мне было ни капельки не холодно в этих тонких колготках. И в осенних сапогах.
Решили свернуть с улицы в лес. Сосновый бор. Шли мимо больничных корпусов, миновали мою школу. Зачем-то забрели в сугроб. Андрей усадил меня к себе на колени и сказал, что мы полярники. Я вспомнила о плитке шоколада, что лежала в сумочке. Мы смеялись и ели шоколад.
А на выходе из сугроба он остановился. Обернулся. И поцеловал меня.
К этому моменту накал страстей в моей душе, очевидно, достиг наивысшего предела. И результатом поцелуя стало то, что я совершенно натурально, а отнюдь не фигурально на некоторое время лишилась чувств. То есть потеряла сознание. И обмякла как куль в объятиях своего принца.
Это непредвиденное событие, видимо, немного привело Андрея в себя. И он вспомнил, с кем имеет дело. А имел он дело с маленькой, глупой девочкой в состоянии глубочайшей обморочной влюблённости. Он понял всё и испугался.
Заторопился: ты замёрзла, домой, домой.
А мне было море по колено! Он поцеловал меня! Поцеловал! Боже, всё свершилось, чего ещё желать! Я счастлива, я Джулия Робертс, я лучше Джулии Робертс. Я Ассоль.
И вот тут в моей душе появилась некая развилка. И сознание моё потекло как бы двумя потоками по двум руслам: маленькая девочка радовалась тому, что происходит здесь и сейчас. Но зародившаяся во мне в момент поцелуя женщина звериным чутьём услышала, почувствовала его испуг. И вот эта женщина совершенно отчётливо понимала: то, что происходит здесь и сейчас - закончится здесь и сейчас. И больше никогда не повторится. Никогда.
По пути нам снова встретился коммерческий киоск (так они тогда, в девяносто третьем, назывались). И тут я вспомнила про мамины деньги. Тратить! Растрачивать, раздавать.
- У меня же куча денег! Давай скорее что-нибудь купим!
Я тогда любила жевательные конфеты Мамба. И я купила много. Очень много жевательных конфет. И немедленно распотрошила упаковку, и набила рот конфетами.
По замерзшей пустынной улице шёл мужчина. И вёл за руку счастливую девочку - полный рот конфет. И в приторную сладость Мамбы вкрадывалась горечь предстоящего расставания. И женщина внутри девочки знала: расставания навсегда.
Его благородства хватило на то, чтобы доиграть свою роль до конца: мы стояли у лифта и целовались, целовались. Запоздалый сосед вошёл в подъезд.
- Спасибо за прекрасный вечер, - сказал Андрей. - Я потом тебе позвоню.
Мама открыла мне дверь и отшатнулась: я не чувствовала холода, но всё-таки, конечно, замёрзла. И лицо моё было абсолютно синим, а нос, вероятно, - фиолетовым.
- Живо в горячую ванну!
Я грелась в ванне. Рядом, на стиральной машинке - завёрнутая в газету роза. Я не спешила её открывать. А когда всё же раскрыла, то увидела, что все лепестки осыпались от холода. И остался стебель, голый стебель.
Я помню, как лежала в ванне и чувствовала, как тают, растворяются в воде его прикосновения - не удержать в ладонях. И как я плакала потом, спустя три дня, в этой же ванне. Да и сейчас плачу. Юность моя, девочка моя. Драгоценные ночи.