Шарль Бодлер (трудности перевода)
ДРАГОЦЕННОСТИ (перевод Ю. Корнеева)
Знаток моей души, она была нагой -
Лишь драгоценности на ней, звеня, плясали,
И придавали ей, такой мне дорогой,
Вид торжествующей невольницы в серале.
Когда весь этот мир металла и камней
Неистовствует, слух и зренье поражая,
Безумца буйного я делаюсь шальней,
Затем что смесь лучей и звуков обожаю.
И вот, ласкать себя давая вновь и вновь,
С софы, как со скалы, желанная следила,
Как подступает к ней волной моя любовь,
Что море глубиной стократ превосходила.
Ручной тигрицею зрачки в меня вперив,
Она мечтательно переменяла позы,
И были, чистоту со сладострастьем слив,
Еще пленительней ее метаморфозы.
С лебяжьей гибкостью змеясь на простынях,
Все члены у нее, как сок олив, лоснились,
Отражены в моих всевидящих глазах;
А гроздья спелые грудей ко мне клонились
Нежней, чем духи зла под кровом темноты,
Чтоб ниспровергнулась покорно и устало
Опять моя душа с хрустальной высоты,
Где в одиночестве и мире восседала.
Сверкал огнем кармин со смуглого лица,
И стан был, несмотря на пышность форм, так тонок,
Как если б водрузил художник торс юнца
На мощный таз одной из древних амазонок.
Меж тем и в лампе свет безропотно погас.
Лишь пламя очага нам озаряло ложе
И, жаркий вздох издав, ложилось всякий раз
Кровавым отблеском на бронзу пряной кожи.
***
УКРАШЕНЬЯ (перевод В. Микушевича)
И разделась моя госпожа догола;
Все сняла, не сняла лишь своих украшений,
Одалиской на вид мавританской была,
И не мог избежать я таких искушений.
Заплясала звезда, как всегда, весела,
Ослепительный мир, где металл и каменья;
Звук со светом совпал, мне плясунья мила;
Для нее в темноте не бывает затменья.
Уступая любви, прилегла на диван,
Улыбается мне с высоты безмятежно;
Устремляюсь я к ней, как седой океан
Обнимает скалу исступленно и нежно.
Насладилась игрой соблазнительных поз
И глядит на меня укрощенной тигрицей,
Так чиста в череде страстных метаморфоз,
Что за каждый мой взгляд награжден я сторицей.
Этот ласковый лоск чрева, чресел и ног,
Лебединый изгиб ненаглядного сада
Восхищали меня, но дороже залог -
Груди-гроздья, краса моего винограда;
Этих прелестей рать краше вкрадчивых грез;
Кротче ангелов зла на меня нападала,
Угрожая разбить мой хрустальный утес,
Где спокойно душа до сих пор восседала.
Отвести я не мог зачарованных глаз,
Дикой далью влекли меня смуглые тропы;
Безбородого стан и девический таз,
Роскошь бедер тугих, телеса Антиопы!
Свет погас; догорал в полумраке камин,
Он светился чуть-чуть, никого не тревожа;
И казалось, бежит у ней в жилах кармин,
И при вздохах огня амброй лоснится кожа.
****
УКРАШЕНИЯ (перевод С. Петрова)
Дорогая нагою была, но на ней
Мне в угоду браслеты да бусы звенели,
И смотрела она и вольней, и властней,
И блаженней рабынь на гаремной постели.
Пляшет мир драгоценностей, звоном дразня,
Ударяет по золоту и самоцветам.
В этих чистых вещах восхищает меня
Сочетанье внезапное звука со светом.
И лежала она, и давалась любить,
Улыбаясь от радости с выси дивана,
Если к ней, как к скале, я хотел подступить
Всей любовью, бездонной, как глубь океана.
Укрощенной тигрицею, глаз не сводя,
Принимала мечтательно разные позы,
И невинность, и похоть в движеньях блюдя,
Чаровали по-новому метаморфозы.
Словно лебедь, волнистым водила бедром,
Маслянисто у ней поясница лоснилась.
Нет, не снилось мне это. Во взоре моем
Чистота ее - светом святым прояснилась.
И назревшие гроздья грудей, и живот,
Эти нежные ангелы зла и порока,
Рвались душу мне свергнуть с хрустальных высот,
Где в покое сидела она одиноко.
Антиопины бедра и юноши грудь,
Завладевши моим ясновидящим глазом,
Новой линией жаждали вновь подчеркнуть
Стан, который так стройно вознесся над тазом.
Лампа при смерти в спальне горела одна
И покорно, как угли в печи, умирала.
Каждый раз, как огнисто вздыхала она,
Под румянами кровь озверело играла.
Знаток моей души, она была нагой -
Лишь драгоценности на ней, звеня, плясали,
И придавали ей, такой мне дорогой,
Вид торжествующей невольницы в серале.
Когда весь этот мир металла и камней
Неистовствует, слух и зренье поражая,
Безумца буйного я делаюсь шальней,
Затем что смесь лучей и звуков обожаю.
И вот, ласкать себя давая вновь и вновь,
С софы, как со скалы, желанная следила,
Как подступает к ней волной моя любовь,
Что море глубиной стократ превосходила.
Ручной тигрицею зрачки в меня вперив,
Она мечтательно переменяла позы,
И были, чистоту со сладострастьем слив,
Еще пленительней ее метаморфозы.
С лебяжьей гибкостью змеясь на простынях,
Все члены у нее, как сок олив, лоснились,
Отражены в моих всевидящих глазах;
А гроздья спелые грудей ко мне клонились
Нежней, чем духи зла под кровом темноты,
Чтоб ниспровергнулась покорно и устало
Опять моя душа с хрустальной высоты,
Где в одиночестве и мире восседала.
Сверкал огнем кармин со смуглого лица,
И стан был, несмотря на пышность форм, так тонок,
Как если б водрузил художник торс юнца
На мощный таз одной из древних амазонок.
Меж тем и в лампе свет безропотно погас.
Лишь пламя очага нам озаряло ложе
И, жаркий вздох издав, ложилось всякий раз
Кровавым отблеском на бронзу пряной кожи.
***
УКРАШЕНЬЯ (перевод В. Микушевича)
И разделась моя госпожа догола;
Все сняла, не сняла лишь своих украшений,
Одалиской на вид мавританской была,
И не мог избежать я таких искушений.
Заплясала звезда, как всегда, весела,
Ослепительный мир, где металл и каменья;
Звук со светом совпал, мне плясунья мила;
Для нее в темноте не бывает затменья.
Уступая любви, прилегла на диван,
Улыбается мне с высоты безмятежно;
Устремляюсь я к ней, как седой океан
Обнимает скалу исступленно и нежно.
Насладилась игрой соблазнительных поз
И глядит на меня укрощенной тигрицей,
Так чиста в череде страстных метаморфоз,
Что за каждый мой взгляд награжден я сторицей.
Этот ласковый лоск чрева, чресел и ног,
Лебединый изгиб ненаглядного сада
Восхищали меня, но дороже залог -
Груди-гроздья, краса моего винограда;
Этих прелестей рать краше вкрадчивых грез;
Кротче ангелов зла на меня нападала,
Угрожая разбить мой хрустальный утес,
Где спокойно душа до сих пор восседала.
Отвести я не мог зачарованных глаз,
Дикой далью влекли меня смуглые тропы;
Безбородого стан и девический таз,
Роскошь бедер тугих, телеса Антиопы!
Свет погас; догорал в полумраке камин,
Он светился чуть-чуть, никого не тревожа;
И казалось, бежит у ней в жилах кармин,
И при вздохах огня амброй лоснится кожа.
****
УКРАШЕНИЯ (перевод С. Петрова)
Дорогая нагою была, но на ней
Мне в угоду браслеты да бусы звенели,
И смотрела она и вольней, и властней,
И блаженней рабынь на гаремной постели.
Пляшет мир драгоценностей, звоном дразня,
Ударяет по золоту и самоцветам.
В этих чистых вещах восхищает меня
Сочетанье внезапное звука со светом.
И лежала она, и давалась любить,
Улыбаясь от радости с выси дивана,
Если к ней, как к скале, я хотел подступить
Всей любовью, бездонной, как глубь океана.
Укрощенной тигрицею, глаз не сводя,
Принимала мечтательно разные позы,
И невинность, и похоть в движеньях блюдя,
Чаровали по-новому метаморфозы.
Словно лебедь, волнистым водила бедром,
Маслянисто у ней поясница лоснилась.
Нет, не снилось мне это. Во взоре моем
Чистота ее - светом святым прояснилась.
И назревшие гроздья грудей, и живот,
Эти нежные ангелы зла и порока,
Рвались душу мне свергнуть с хрустальных высот,
Где в покое сидела она одиноко.
Антиопины бедра и юноши грудь,
Завладевши моим ясновидящим глазом,
Новой линией жаждали вновь подчеркнуть
Стан, который так стройно вознесся над тазом.
Лампа при смерти в спальне горела одна
И покорно, как угли в печи, умирала.
Каждый раз, как огнисто вздыхала она,
Под румянами кровь озверело играла.