Бриг "Артемида": Капитан
-*-
Хотите, я расскажу вам историю? Вы ведь не знали ещё об одном интересном свойстве Безлюдных Пространств. Они умеют читать туманные картины.
Если кто-то из вас всё-таки запомнил книгу "Бриг "Артемида" (я сейчас уже наверняка убедился: самую незаслуженно незамеченную читателями) - вы помните и про картины в "волшебном фонаре", а если даже и не помните, то читали наверняка мои предыдущие заметки, а если и их не читали, так же вы тут все тогда делаете?
Но если кто-то помнил, да забыл, я напомню. Одно из главных волшебств книги - те самые картинки, возникавшие в облаках пара. Я сразу написал, что в картинах скрыта важная тайна "Брига". Когда книга только начиналась, ещё не было понятно, что это за тайна, а теперь пришло время её вам показать.
В самой серединке Истории спрятан один маленький эпизод. История с фотографией, которую автор будто бы обнаружил в Севастополе...
Сделаю небольшую ремарку: я вообще не уверен, что эта фотография была на самом деле. Крапивин чем дальше, тем больше запутывает своих слушателей, запутывает их честно, предупреждая на каждом шагу: а я вас обманул, а вот тут изменил, а вот тут всё было не так… а может и так, но если не так, то ведь могло быть и так, почему нет?..
Реальность слоится, как пластинки слюды. И "Бриг" неоднократно назван сказкой, хотя ни одного, даже самого крохотного волшебства, там, формально, не случилось. Всё волшебство - в том, что из небывшего получалось бывшее. Люди называют такие вещи историческими романами: мало ли, что о написанном никто не слышал, совсем ведь чуть-чуть предположим…
Но Крапивин такого не хочет, ему такого не надо - называть сказку историческим романом. Почему не надо - вопрос особый, может быть, позже о нём.
Фотография потом пропала, украли. А может - приснилась. А может - появилась из какой-то другой непридумавшейся истории. "Бриг" можно рассматривать, в том числе, и как продолжение цикла мемуарных повестей "Золотое колечко", только ещё дальше отступившее в туман небывшего. А если вы помните, в "Золотом колечке" не раз получалось, что реальность перепутывалась… только там магией картин заведовало кино, луч света, пробивший темноту и танцующие пылинки.
Почему я упомянул в самом начале Безлюдные Пространства? А вот почему. "Бриг" принципиально отличается от "Золотого колечка" тем, что в "Колечке" магия света и темноты рисует картинки только во Времени. Всё, что происходит - происходит внутри рассказчика. Прошлое слоится, но всё, что происходит - касается в основном его, рассказчика. А других - разве что только опосредованно.
В "Бриге" волшебство вырывается на новый уровень. Потому что "туманные картины" оказались наделены новым свойством: они создают целые пласты реальности.
Я представляю себе рассказчика, творящего магию: вначале нужно было, чтобы ожила пропавшая фотография. Затем эту фотографию надлежит вставить в окошко волшебного фонаря. И наконец - лучом света в туманах Заоблачных городов будет разворачиваться полотно Истории. Здесь туманными картинами нарисован целый иной мир. Будто бы очень похожий на наш. Отличающийся от нашего только несколькими "незначительными" кусочками.
Не знаю, что было самым первым в этой Истории. Вот та фотография с севастопольской "Горки"? Или что-то другое? Может, раковина? Может, стёклышко? Или карта? А может быть, узоры на старинных домах:
"Туренские дома с деревянной резьбой были знамениты на всю страну. До сих пор и в России, и за границей выходят альбомы и научные труды про это редкое искусство. С фотографиями наличников, карнизов, подоконных досок, крылечек с узорчатыми кронштейнами и столбиками. Это детали старых домов - иногда еще сохранившихся, а чаще - исчезнувших, стертых временем и каменной архитектурой. Еще меньше, чем домов, сохранилось имен мастеров-резчиков. Они для жителей были кто? Художники разве? Так, вроде плотников… Но красота их работ от этого не становилась меньше…
Разные искусствоведы строят догадки и спорят меж собой: откуда в туренской резьбе, в сибирском городе, пальмовые листья, гирлянды южных фруктов, неведомые цветы и хитрые, нездешние какие-то узоры (будто кто-то подсмотрел рисунок на заморских островах). Кое-кто доказывает: это пришло от мастеров, которые резали богатые церковные алтари, покрывая их позолотою. А узорам для алтарей учились они у мастеров Москвы и Киева, к которым это умение пришло из Византии и западных стран… Наверно, так и есть. Но… может быть, не только так.
Интересно и вот что. Нет-нет, да и промелькнет среди чудом сохранившейся резьбы - на пересохших и покривившихся столбиках дверных и оконных украшений - тонкий деревянный стебель с мелкими хрупкими цветами. Повилика?…"
Есть в тех страницах какая-то пронзительная тоска, не знаю… что-то такое, попытка разглядеть за туманами времён какой-то почти бажовский миф другой России, страны, которой она могла быть. Там соединяются на тропинках голоса "Ковра-самолёта" и "Выстрела с монитора". Дыхание деревянных улиц и загадочность временнЫх линий таинственного Командора, с которым то сводит дорога, то снова разлучает пути неприкаяных странников, пограничников, случайных попутчиков, с которыми едва-едва удаётся общаться, выучив несколько слов на незнакомых языках.
Вы спросите: при чём тут "Выстрел"? Да вот очень причём. Именно в "Выстреле" меня впервые заворожила эта слоистость и запутанность пространств и времён. Что было, чего не было, что могло быть, что будет, чего не будет никогда…
И тут же крутит-вертит своё волшебство пуговица Кукунды из "Портфеля капитана Румба". Как и монетка в "Выстреле", она тоже переписывает реальность, хотя и попроще. А в "Бриге" рассказчик как будто поставил две противоположные отметки: с одной стороны: никаких фокусов со временем и реальностью, с другой - постоянно твердит, что это "сказка".
Странно, правда?
У Сказки тут иная задача. Зыбкое и тонкое вещество творения, туман волшебного фонаря - должен предельно бережно соединить из туманных картин реальность. И чтобы не спугнуть, не нарушить что-то в ткани - суеверный рассказчик страшится обмануть какую-то высшую силу, слукавить с ней, поэтому: нет, ни-ни, никакого этого вам - "правдивая история". Сказка всё это, сказка!
Какие-то похожие нотки звучали в "Ковре-самолёте", в самом его прологе, где рассказчик, правда, идёт по противоположному пути. Там он зачем-то вставил строки, в которых он, "просыпаясь среди ночи", "вспоминает"… И твердит себе: "это было, было!"
Меня, признаюсь, немножко напрягали эти строчки: зачем? Зачем было начинать такую НАСТОЯЩУЮ историю с такого навязчивого, настойчивого утверждения. Если бы я был её рассказчиком, я бы начал именно со слов "Детство я провел в северном городке на берегу большой реки…" Разве магии их недостаточно? Я говорил, и сейчас имею наглость повторять, что пролог там лишний. Может быть, единственный царапающий штришок в гениальной книге. Ведь восторг полёта и ощущение реальности происходящего не нуждаются в дополнительном заклинании…
Это всё - было.
…Нарнию начал фонарь и фавн в заснеженном лесу. А историю путешествия "Артемиды", возможно, открывала утраченная фотография. Которая то ли была, то ли приснилась - да-да, автор, я уже не очень-то верю тебе, в историю об украденном портфеле, сам виноват: не надо было так перепутывать сны, вымысел и реальность. Да и неважно это.
Рассказчику очень хотелось, чтобы эта фотография была. Рассказчику очень хотелось, чтобы его "сны о Гаване", фантазии о загадочной фотографии - переплелись с узорами старинных домов Турени. И узор, как заклинание, текущий из образа в образ, вьющиеся стебельки растения, воплощенные в дереве, так хорошо сделать фамилией чуть-чуть таинственного доктора. Не Командора, конечно. И даже не капитана, но…
А потом, когда все картины проступили из тумана, следовало сделать заключительный штрих. Применить магию Времени. А что такое магия Времени, как не кольцо? Уж кто-кто, а Крапивин это о-о-очень хорошо знает.
И вот протянулись в Прошлое зыбкие ниточки. Как и в "Островах". Протянулись нити, множество, между людьми и событиями. И, как и в других историях, один поступок загадочного человека, "Полковника" - повторился-отразился в другое время, в других пространствах, другим человеком.
Опять же, "Полковник" нигде и никак не назван "командором". Крапивин здесь максимально скуп на расшифровки, не желает слишком очевидных намёков. Но путь Полковника повторяется в последнем Приключении Капитана Булатова... а ведь такое вот переотражение есть признак чего-то большего, чем просто совпадение случайных эпизодов.
А имя загадочного персонажа, оказавшегося с тётушкой на "Охотнике" и по сути спасённого Булатовым, осталось загадкой. Это правильно. Иногда имена произнесённые говорят нам меньше, чем умолчание.
…В заключение (или, скорее, в дополнении) я хотел бы возвратиться к одной важной сюжетной линии книги. Правильнее было бы поговорить о ней отдельно, но я боюсь, что если разговор отложить, мысли спутаются.
Речь вот о чём.
Особой темой "Брига" оказалась линия "Капитана". Я даже хотел назвать этот эпизод, допустим, как "тема Стройникова", ну да ладно…
Видно, что тема ответственности командира не даёт покоя Крапивину. Он снова и снова возвращался к вопросу: как быть, как человеку исполнить свой долг перед Отчеством, как сохранить Честь, верность Присяге - если на кону стоят жизни людей… и даже не жизни, а "всего лишь" их хрупкое достоинство.
Гибель "Артемиды", кстати, в этом смысле весьма символична. Было сказано, что корабль, в название которого закралась неправильность, обречён на несчастья. Но это суеверие, в отличие от настоящей, доброй магии ласточек-хиранделей - оно тоже обман. "Артемида", возможно, погибла именно потому, что её капитан не прислушался к отчаянной просьбе помиловать матроса.
Ну… предвижу возмущённое и скептическое фырканье. Да, я кстати, тоже тут более сдержан. Что бы ни говорил Крапивин, но матросы… хм… Есть, конечно, уникальные случаи, что подберётся команда, в которой не потребуется наказывать кого-то так, как поступили с Вялым. И даже в том случае, наверное, можно было потупить иначе. Не унижая, не ломая. Но море - суровая стихия. Иногда его романтика совсем не такова, как в книгах. А вот я помню, что даже и дисциплинарные Каховского, и Корнеича - абсолютно вроде бы далёкие от метода, применённого капитаном Гарцуновым - казались мне на эмоциональном уровне несправедливыми и жестокими.
Тут вообще очень и очень сложный клубок. И мне кажется, сам Крапивин в растерянности тасует карты, не решаясь вынести окончательный вердикт.
Он же предельно усложнил себе задачу, понимаете? Гарцунов - хороший человек. Безусловно. Он настолько добр с Гришей, как вообще мог быть на его месте командир военного корабля - и даже намного больше того. И с командой - то же. Он - практически идеальный капитан. Разумный. Выслушивающий советы и берущий ответственность решения на себя. Безукоризненно подчинённый требованиям службы - но способный до передела приближаться к той грани, за которой начинается уже недопустимая для офицера мягкость. Больше, чем он, мог сделать только Красс (или Стройников?) - но тогда ему пришлось бы нарушить присягу и уйти…
"Разве что чудо"… Да, конечно, наверное, на его месте мог быть, например, Крузенштерн… а мог бы? Как было замечено - с набранной кое-как командой… Да, наверное - Крузенштерн мог. Во всяком случае, тот Крузенштерн, который показан в "Островах". Но ведь та мягкость, какую мог себе позволить начальник учебного заведения - не всегда допустима в условиях войны среди матросов…
Не знаю. Тут сложно. Крапивин, как мне кажется, хочет показать, что война выводит человека куда-то за грань разумных моделей. Нет таких компромиссов, которые бы позволили оставаться в поле идеальной гуманности - и быть при этом верным требованиям…
И чтобы ещё больше усилить, обострить этот вопрос, Крапивин показывает, что места Грише в этой системе в принципе нет. Какой бы ни был хороший человек гардемарин Митя, каким бы ни было замечательным кадетское братство. Мечты, страдания, снова и снова повторяет он, не менее важны, чем все вот те проблемы взрослого мира. Здесь есть поле для возражений, потому что ведь снова и снова в его книгах оказывалось не раз, что его герои предавали свои мечты. Забывали свои миры. Переживали свои горести. Становились ли они от этого сильнее - вот вопрос. Ведь если присмотреться, можно видеть, что и в ранних книгах Крапивина герои, которых ломали, делались не сильнее. Они просто оставались сломаны, хотя и продолжали расти дальше. Даже вырастали в полноценных членов общества…
Здесь, правда, есть некоторое лукавство. Крапивин вроде говорит обо всех, но не все становятся, как Гриша, капитанами или Лётчиками, как Антон. Помните самые страшные моменты в "Лётчике", когда Антарктиду предают те, кто её создал, а их ведь и не ломали-то по сути. Они просто слушали чужие, правильные слова. Просто приняли правила другой игры.
Никто не знает, что было бы, если в мире все стали жить так, как желал Гриша Булатов. Ответа на такой вопрос нет. Как нет ни настоящего, полного оправдания Стройникову. И Гарцунов, капитан военного корабля, тихо уходит за горизонт событий романа, оставшись достойным человеком и капитаном... всё равно у Крапивина, как мне кажется, не получилось его по-настоящему осуждать. Да и не нужно это. Не каждый капитан, даже очень хороший, становится командором.
А герой этого романа вырос и тоже стал капитаном...
"Булатов спустился в каюту, чтобы сменить свитер на хотя и очень потертый, но все же капитанский китель. Сменил. Поискал глазами фуражку. Она висела на бронзовом нагеле, ввинченном в резную кроватную стойку. Прежде чем взяться за козырек, Булатов привычно повел рукой по деревянному узору пиллерса: по обвившему столбик тонкому стеблю с мелкими цветами..."
История продолжалась.
Картинки волшебного фонаря отмотали время назад, до весны, когда "мчатся через лужи-озёра стаи сосновых корабликов с бумажными парусами".
Хотите, я расскажу вам историю? Вы ведь не знали ещё об одном интересном свойстве Безлюдных Пространств. Они умеют читать туманные картины.
Если кто-то из вас всё-таки запомнил книгу "Бриг "Артемида" (я сейчас уже наверняка убедился: самую незаслуженно незамеченную читателями) - вы помните и про картины в "волшебном фонаре", а если даже и не помните, то читали наверняка мои предыдущие заметки, а если и их не читали, так же вы тут все тогда делаете?
Но если кто-то помнил, да забыл, я напомню. Одно из главных волшебств книги - те самые картинки, возникавшие в облаках пара. Я сразу написал, что в картинах скрыта важная тайна "Брига". Когда книга только начиналась, ещё не было понятно, что это за тайна, а теперь пришло время её вам показать.
В самой серединке Истории спрятан один маленький эпизод. История с фотографией, которую автор будто бы обнаружил в Севастополе...
Сделаю небольшую ремарку: я вообще не уверен, что эта фотография была на самом деле. Крапивин чем дальше, тем больше запутывает своих слушателей, запутывает их честно, предупреждая на каждом шагу: а я вас обманул, а вот тут изменил, а вот тут всё было не так… а может и так, но если не так, то ведь могло быть и так, почему нет?..
Реальность слоится, как пластинки слюды. И "Бриг" неоднократно назван сказкой, хотя ни одного, даже самого крохотного волшебства, там, формально, не случилось. Всё волшебство - в том, что из небывшего получалось бывшее. Люди называют такие вещи историческими романами: мало ли, что о написанном никто не слышал, совсем ведь чуть-чуть предположим…
Но Крапивин такого не хочет, ему такого не надо - называть сказку историческим романом. Почему не надо - вопрос особый, может быть, позже о нём.
Фотография потом пропала, украли. А может - приснилась. А может - появилась из какой-то другой непридумавшейся истории. "Бриг" можно рассматривать, в том числе, и как продолжение цикла мемуарных повестей "Золотое колечко", только ещё дальше отступившее в туман небывшего. А если вы помните, в "Золотом колечке" не раз получалось, что реальность перепутывалась… только там магией картин заведовало кино, луч света, пробивший темноту и танцующие пылинки.
Почему я упомянул в самом начале Безлюдные Пространства? А вот почему. "Бриг" принципиально отличается от "Золотого колечка" тем, что в "Колечке" магия света и темноты рисует картинки только во Времени. Всё, что происходит - происходит внутри рассказчика. Прошлое слоится, но всё, что происходит - касается в основном его, рассказчика. А других - разве что только опосредованно.
В "Бриге" волшебство вырывается на новый уровень. Потому что "туманные картины" оказались наделены новым свойством: они создают целые пласты реальности.
Я представляю себе рассказчика, творящего магию: вначале нужно было, чтобы ожила пропавшая фотография. Затем эту фотографию надлежит вставить в окошко волшебного фонаря. И наконец - лучом света в туманах Заоблачных городов будет разворачиваться полотно Истории. Здесь туманными картинами нарисован целый иной мир. Будто бы очень похожий на наш. Отличающийся от нашего только несколькими "незначительными" кусочками.
Не знаю, что было самым первым в этой Истории. Вот та фотография с севастопольской "Горки"? Или что-то другое? Может, раковина? Может, стёклышко? Или карта? А может быть, узоры на старинных домах:
"Туренские дома с деревянной резьбой были знамениты на всю страну. До сих пор и в России, и за границей выходят альбомы и научные труды про это редкое искусство. С фотографиями наличников, карнизов, подоконных досок, крылечек с узорчатыми кронштейнами и столбиками. Это детали старых домов - иногда еще сохранившихся, а чаще - исчезнувших, стертых временем и каменной архитектурой. Еще меньше, чем домов, сохранилось имен мастеров-резчиков. Они для жителей были кто? Художники разве? Так, вроде плотников… Но красота их работ от этого не становилась меньше…
Разные искусствоведы строят догадки и спорят меж собой: откуда в туренской резьбе, в сибирском городе, пальмовые листья, гирлянды южных фруктов, неведомые цветы и хитрые, нездешние какие-то узоры (будто кто-то подсмотрел рисунок на заморских островах). Кое-кто доказывает: это пришло от мастеров, которые резали богатые церковные алтари, покрывая их позолотою. А узорам для алтарей учились они у мастеров Москвы и Киева, к которым это умение пришло из Византии и западных стран… Наверно, так и есть. Но… может быть, не только так.
Интересно и вот что. Нет-нет, да и промелькнет среди чудом сохранившейся резьбы - на пересохших и покривившихся столбиках дверных и оконных украшений - тонкий деревянный стебель с мелкими хрупкими цветами. Повилика?…"
Есть в тех страницах какая-то пронзительная тоска, не знаю… что-то такое, попытка разглядеть за туманами времён какой-то почти бажовский миф другой России, страны, которой она могла быть. Там соединяются на тропинках голоса "Ковра-самолёта" и "Выстрела с монитора". Дыхание деревянных улиц и загадочность временнЫх линий таинственного Командора, с которым то сводит дорога, то снова разлучает пути неприкаяных странников, пограничников, случайных попутчиков, с которыми едва-едва удаётся общаться, выучив несколько слов на незнакомых языках.
Вы спросите: при чём тут "Выстрел"? Да вот очень причём. Именно в "Выстреле" меня впервые заворожила эта слоистость и запутанность пространств и времён. Что было, чего не было, что могло быть, что будет, чего не будет никогда…
И тут же крутит-вертит своё волшебство пуговица Кукунды из "Портфеля капитана Румба". Как и монетка в "Выстреле", она тоже переписывает реальность, хотя и попроще. А в "Бриге" рассказчик как будто поставил две противоположные отметки: с одной стороны: никаких фокусов со временем и реальностью, с другой - постоянно твердит, что это "сказка".
Странно, правда?
У Сказки тут иная задача. Зыбкое и тонкое вещество творения, туман волшебного фонаря - должен предельно бережно соединить из туманных картин реальность. И чтобы не спугнуть, не нарушить что-то в ткани - суеверный рассказчик страшится обмануть какую-то высшую силу, слукавить с ней, поэтому: нет, ни-ни, никакого этого вам - "правдивая история". Сказка всё это, сказка!
Какие-то похожие нотки звучали в "Ковре-самолёте", в самом его прологе, где рассказчик, правда, идёт по противоположному пути. Там он зачем-то вставил строки, в которых он, "просыпаясь среди ночи", "вспоминает"… И твердит себе: "это было, было!"
Меня, признаюсь, немножко напрягали эти строчки: зачем? Зачем было начинать такую НАСТОЯЩУЮ историю с такого навязчивого, настойчивого утверждения. Если бы я был её рассказчиком, я бы начал именно со слов "Детство я провел в северном городке на берегу большой реки…" Разве магии их недостаточно? Я говорил, и сейчас имею наглость повторять, что пролог там лишний. Может быть, единственный царапающий штришок в гениальной книге. Ведь восторг полёта и ощущение реальности происходящего не нуждаются в дополнительном заклинании…
Это всё - было.
…Нарнию начал фонарь и фавн в заснеженном лесу. А историю путешествия "Артемиды", возможно, открывала утраченная фотография. Которая то ли была, то ли приснилась - да-да, автор, я уже не очень-то верю тебе, в историю об украденном портфеле, сам виноват: не надо было так перепутывать сны, вымысел и реальность. Да и неважно это.
Рассказчику очень хотелось, чтобы эта фотография была. Рассказчику очень хотелось, чтобы его "сны о Гаване", фантазии о загадочной фотографии - переплелись с узорами старинных домов Турени. И узор, как заклинание, текущий из образа в образ, вьющиеся стебельки растения, воплощенные в дереве, так хорошо сделать фамилией чуть-чуть таинственного доктора. Не Командора, конечно. И даже не капитана, но…
А потом, когда все картины проступили из тумана, следовало сделать заключительный штрих. Применить магию Времени. А что такое магия Времени, как не кольцо? Уж кто-кто, а Крапивин это о-о-очень хорошо знает.
И вот протянулись в Прошлое зыбкие ниточки. Как и в "Островах". Протянулись нити, множество, между людьми и событиями. И, как и в других историях, один поступок загадочного человека, "Полковника" - повторился-отразился в другое время, в других пространствах, другим человеком.
Опять же, "Полковник" нигде и никак не назван "командором". Крапивин здесь максимально скуп на расшифровки, не желает слишком очевидных намёков. Но путь Полковника повторяется в последнем Приключении Капитана Булатова... а ведь такое вот переотражение есть признак чего-то большего, чем просто совпадение случайных эпизодов.
А имя загадочного персонажа, оказавшегося с тётушкой на "Охотнике" и по сути спасённого Булатовым, осталось загадкой. Это правильно. Иногда имена произнесённые говорят нам меньше, чем умолчание.
…В заключение (или, скорее, в дополнении) я хотел бы возвратиться к одной важной сюжетной линии книги. Правильнее было бы поговорить о ней отдельно, но я боюсь, что если разговор отложить, мысли спутаются.
Речь вот о чём.
Особой темой "Брига" оказалась линия "Капитана". Я даже хотел назвать этот эпизод, допустим, как "тема Стройникова", ну да ладно…
Видно, что тема ответственности командира не даёт покоя Крапивину. Он снова и снова возвращался к вопросу: как быть, как человеку исполнить свой долг перед Отчеством, как сохранить Честь, верность Присяге - если на кону стоят жизни людей… и даже не жизни, а "всего лишь" их хрупкое достоинство.
Гибель "Артемиды", кстати, в этом смысле весьма символична. Было сказано, что корабль, в название которого закралась неправильность, обречён на несчастья. Но это суеверие, в отличие от настоящей, доброй магии ласточек-хиранделей - оно тоже обман. "Артемида", возможно, погибла именно потому, что её капитан не прислушался к отчаянной просьбе помиловать матроса.
Ну… предвижу возмущённое и скептическое фырканье. Да, я кстати, тоже тут более сдержан. Что бы ни говорил Крапивин, но матросы… хм… Есть, конечно, уникальные случаи, что подберётся команда, в которой не потребуется наказывать кого-то так, как поступили с Вялым. И даже в том случае, наверное, можно было потупить иначе. Не унижая, не ломая. Но море - суровая стихия. Иногда его романтика совсем не такова, как в книгах. А вот я помню, что даже и дисциплинарные Каховского, и Корнеича - абсолютно вроде бы далёкие от метода, применённого капитаном Гарцуновым - казались мне на эмоциональном уровне несправедливыми и жестокими.
Тут вообще очень и очень сложный клубок. И мне кажется, сам Крапивин в растерянности тасует карты, не решаясь вынести окончательный вердикт.
Он же предельно усложнил себе задачу, понимаете? Гарцунов - хороший человек. Безусловно. Он настолько добр с Гришей, как вообще мог быть на его месте командир военного корабля - и даже намного больше того. И с командой - то же. Он - практически идеальный капитан. Разумный. Выслушивающий советы и берущий ответственность решения на себя. Безукоризненно подчинённый требованиям службы - но способный до передела приближаться к той грани, за которой начинается уже недопустимая для офицера мягкость. Больше, чем он, мог сделать только Красс (или Стройников?) - но тогда ему пришлось бы нарушить присягу и уйти…
"Разве что чудо"… Да, конечно, наверное, на его месте мог быть, например, Крузенштерн… а мог бы? Как было замечено - с набранной кое-как командой… Да, наверное - Крузенштерн мог. Во всяком случае, тот Крузенштерн, который показан в "Островах". Но ведь та мягкость, какую мог себе позволить начальник учебного заведения - не всегда допустима в условиях войны среди матросов…
Не знаю. Тут сложно. Крапивин, как мне кажется, хочет показать, что война выводит человека куда-то за грань разумных моделей. Нет таких компромиссов, которые бы позволили оставаться в поле идеальной гуманности - и быть при этом верным требованиям…
И чтобы ещё больше усилить, обострить этот вопрос, Крапивин показывает, что места Грише в этой системе в принципе нет. Какой бы ни был хороший человек гардемарин Митя, каким бы ни было замечательным кадетское братство. Мечты, страдания, снова и снова повторяет он, не менее важны, чем все вот те проблемы взрослого мира. Здесь есть поле для возражений, потому что ведь снова и снова в его книгах оказывалось не раз, что его герои предавали свои мечты. Забывали свои миры. Переживали свои горести. Становились ли они от этого сильнее - вот вопрос. Ведь если присмотреться, можно видеть, что и в ранних книгах Крапивина герои, которых ломали, делались не сильнее. Они просто оставались сломаны, хотя и продолжали расти дальше. Даже вырастали в полноценных членов общества…
Здесь, правда, есть некоторое лукавство. Крапивин вроде говорит обо всех, но не все становятся, как Гриша, капитанами или Лётчиками, как Антон. Помните самые страшные моменты в "Лётчике", когда Антарктиду предают те, кто её создал, а их ведь и не ломали-то по сути. Они просто слушали чужие, правильные слова. Просто приняли правила другой игры.
Никто не знает, что было бы, если в мире все стали жить так, как желал Гриша Булатов. Ответа на такой вопрос нет. Как нет ни настоящего, полного оправдания Стройникову. И Гарцунов, капитан военного корабля, тихо уходит за горизонт событий романа, оставшись достойным человеком и капитаном... всё равно у Крапивина, как мне кажется, не получилось его по-настоящему осуждать. Да и не нужно это. Не каждый капитан, даже очень хороший, становится командором.
А герой этого романа вырос и тоже стал капитаном...
"Булатов спустился в каюту, чтобы сменить свитер на хотя и очень потертый, но все же капитанский китель. Сменил. Поискал глазами фуражку. Она висела на бронзовом нагеле, ввинченном в резную кроватную стойку. Прежде чем взяться за козырек, Булатов привычно повел рукой по деревянному узору пиллерса: по обвившему столбик тонкому стеблю с мелкими цветами..."
История продолжалась.
Картинки волшебного фонаря отмотали время назад, до весны, когда "мчатся через лужи-озёра стаи сосновых корабликов с бумажными парусами".