"Острова": симфония Белого Города
-*-
Первые две части "Острова капитана Гая" я хотел сравнить с какой-то музыкальной вещью, но не могу подобрать ассоциацию. Что-то необыкновенно могучее, бурное, как море, почти Вагнеровское - но при этом доброе, яркое, обнимающее покоем.
Не приходит ничего в голову.
Крапивин много писал про Севастополь и море, но такого… кипучего удара, такой ураганной силы - я у него не помню. Ни в "Троих с площади", ни в "Флаг-капитанах". Там горячие солнечные волны Белого Города накатывают как-то широко и мягко, да, но море там всё равно стоит чуть на втором плане, а вот в "Острове капитана Гая" море просто выплёскивается из картины, как в книге про Нарнию, взрывается и разрывает границы.
Оно тут звучит множеством инструментом, играет множество ролей, и я пока даже не готов говорить о нём по-настоящему.
Интересно, что во всех трёх главных книгах про Море (или, если точнее - про Севастополь, потому что для Крапивинских историй Море - это практически всегда Севастополь) - одним из центральных событий становится именно Встреча героя с Морем. Контраст. Изменение. Старая жизнь необратимо кончается - жить, как раньше уже больше нельзя, Море изменит, перевернёт, переиначит, все краски станут другими, весь прежний мир уже нельзя будет вернуть - то есть, этого и делать не нужно, потому что он окажется невыносимо черно-белым.
Если мы попробуем сейчас на минуту обратиться к другой книге - "Трое с площади Карронад", и взглянем на Славкину жизнь оттуда, из сияющих под солнцем Города улиц - станет ясно, что она вся чёрно-белая, сумрачная, глухая - пусть со своими радостями и сказками - но всё это как-то пугающе скукоживается, уходит в полумрак, затхлость.
С Каховским, конечно, всё несколько сложнее - просто уже потому, что Севастополь сверкнул лишь одной из ярких радостей - и всё-таки там тоже это было как нечто мироустанавливающее, выправляющее, обновляющее и воскресающее: как будто именно Севастополь и море вернули к жизни погибающий отряд…
В случае с Гаем прежняя жизнь не показана практически вообще. Её как бы и не было. Причём, не было не только сумрачных и серых дней - а не было вообще. Будто не существовало самого Гая - и вдруг он вспыхнул. Проснулся.
…Понимаете? Как хочется передать всё это в музыке… Это рождение и эту силу, наплывающую в огромном и медленном движении стихии, и распахивающуюся с каждой страницей новую ослепительную радость… и далёкие, глухие раскаты грома.
---------------
Не помню, писал я про это или нет, но в "Островах" особенно (хотя, в общем-то, это есть и во всех других книгах Крапивина) хочется отметить такую принципиальную черту эволюции героя, как движущий мотив. Принципиальная разница: как именно и почему герой "изменяет" себя, как он решает, что нужно двигаться вверх, расти.
За что я недолюбливал многие книги в детстве, за что и сейчас не люблю большинство зарубежных книг про детей - в значительной степени за то, что герой там непонятно почему, просто по воле автора решает, что он должен измениться. Для этого ему либо "вводится", как лекарство из шприца, идея, что он, например, должен быть "не хуже других", "таким как все", его "берут на слабо", он видит какого-то крутого бейсболиста, супергероя из комиксов, или первая красавица класса берёт его "на слабо" (или не замечает, что причиняет ему ещё большие страдания) - и так далее.
Не знаю, как других, а у меня на такую "инъекцию" моментально срабатывает иммунитет. Организм "на автомате" отторгает. Не понимаю, почему, собственно, я должен узнавать себя в этих ситуациях? Может быть, у меня просто нарушена система социального копирования, подражания, какой-то стайный инстинкт?
У Крапивина вообще иначе формируется изначальная установка героя на развитие, на возрастание. Герою, в общем-то, параллелен его социальный статус - если дворовая компания не соответствует его уровню, он не станет разводить сопли на половину книги о том, какой он недостойный - он найдёт себе другую, правильную компанию, отряд, друзей, в конце концов - отыщет себе Безлюдные Пространства. И никогда автор не побоится показать темноту так, чтобы это было правдиво. Об этой проблеме, кстати, писали - современные авторы, особенно детских книг - панически боятся показывать силу зла. Их от этого отучили, что ли. И не удивительно - если ты вдруг сильно показал зло - то перед тобой стоит задача ещё лучше показать преодоление этого зла. Перелететь эту планку. Сделать это убедительно. Если ты сумел показать зло - то сумей показать добро. А если ты рисуешь зло - ты должен быть не просто честен - ты должен быть откровенен. Ты должен вырастить в себе, в своём виртуальном пространстве эту виртуальную дрянь - и затем уничтожить. Фактически, прожить это всё самому. И нет гарантии, что картинка уничтожения выращенного зла в себе не окажется фальшивой…
На самом деле всё это решается только одним способом - чтобы не бояться этого, надо иметь в себе нечто невозможно яркое, такое, что в нужный момент можно призвать - и оно сметёт все наваждения, мороки, смоет осевшие в душе тени и сомнения.
И тогда книга станет таким особым вариантом исповеди - ни писателю, ни читателю не будет страшно рассказать другим и себе о самых тяжёлых, тёмных, плохих уголках души, потому что они знают - всё это будет сметено волною света. Будет награда за преодоление, за искренность.
Возвращаясь к тому, как формируется у Крапивина "сила героя", откуда берётся в нём идеал и направление…
Смотрите, как живёт на страницах "Островов Гая" их герой. Вначале он просто ищет для себя ясной, счастливой жизни, моря, интересных игр и всякое такое. И вполне понятно, что когда герой встречает самое первое испытание - он его проваливает. Кстати, угадайте, какое там самое первое испытание? Нет, я считаю, что не граната. Первое испытание - это когда Гая позвали играть в футбол местные ребята. И Гай сперва банально струсил, затем банально же ощетинился самой дурацкой из возможных фраз: "а кто боится?"
Чтобы герой стал способен на подвиг, нужно, чтобы необходимость поступка была им осознана. Иначе будет либо враньё в книге, придуманная пустышка, а не история - либо подвиг не будет подвигом: случайностью, может быть, глупостью, недоразумением, страхом наказания.
Герой рискует жизнью - или даже не то что рискует, а вполне осознанно идёт умирать - за что? За страну? За царя, за бога? Как пришло в него ощущение существования чего-то более важного, чем его собственная жизнь? И кстати, очень важно, что собственная жизнь герою тоже должна быть важна. Есть, конечно, тип героев, которые именно что хотят умереть. Но это совсем иной тип, детская литература его обычно не касается, и Крапивин тут не исключение. Герои Крапивина хотят жить. Всегда. Даже если им очень-очень плохо. И это ещё один важный момент - показать, что герою есть что любить в себе, в своём существовании, иметь мечты, любить мир в своих переживаниях.
Даже и герой, который хочет умереть - он же не всегда был таким. Отказ от своего существования - это тоже путь.
Я, вообще-то, почему об этом так много пишу… Кажется мне, что вот эта симфония Белого Города, эта мощь и эта яркость, этот свет, дарованный авансом, эта любовь… Просто Крапивин хотел, как мне кажется, и смог показать вот что: именно то, что способно дать так много своим детям - именно это и вправе спрашивать плату. Самую высокую. И эта плата потом не будет восприниматься, как оброк, дань, обязанность. Но каждый, кто видел, кто прожил этот ослепительный свет - знает, что он стоит того.
Недавно в очередной раз тут в одном сообществе обсуждали мир Алисы Селезнёвой, основной вопрос был - как устроены финансовые механизмы коммунистической Земли и прочего - некоммунистического - космоса. Забавно было наблюдать, как неразрешимым колом в горле для многих комментирующих стал такой момент: а вот если человеку из коммунистического мира ну очень хочется иметь не три редкие марки, а три тысячи! Ну вот хочется ему! Как "выбить" из его тёмной душонки эту страсть наживы, желание обладать чем-то, выделяться чем-то… не прибегая к специальным ограничительным или репрессивным мерам?
И дальше обычно идут такие рассуждения, что человек для этого должен измениться ну очень сильно! Что прямо вот так сильно, что человеку нынешнему про такое и думать нечего.
И вот читаешь такое и думаешь: ну вот как? Как можно не понимать, что все эти вещи банально влёт выветривались бы при соответствующем окружении и атмосфере. Как стыд быть голым нехарактерен для дикарей - так преимущества обладания ненужными по сути вещами попросту улетучиваются там, где изначально, с детства нет культа изобилия, меряния количеством, размером.
Я опять-таки пишу это в связи с Севастополем Крапивинских книг. Потому что вполне могу понять и поверить в то, что существование рядом с этой громадностью света может делать детей Белого Города такими, как виделись они Михаилу. И разумеется, в реальной жизни всё это было и есть не так ясно и ярко - но книга обладает своей, высокой степенью Правды, мы верим ей не на пустом месте, а хотя бы уже потому, что внутренне готовы принять, верить и следовать.
Море и Белый Город - как гигантское силовое поле изменяет, "намагничивает" реальность. Меняет точку отсчёта. Меняет саму гравитацию - и Гай начинает двигаться в её поле не так, как жил всё это время прежде.
Потому что прежде, в прежней жизни, его поступок с гранатой был бы хоть и плохоньким, но вполне так… вписывающимся. Ну, нехорошо, конечно, но подумаешь! Он же не отнял её, не спёр. Скажете, не было ничего похожего в жизни у среднего пацана или девчонки? Чтобы укатилась в ямку замечательная вещь, а ты промолчал… тем более, что там ещё и не друзья никакие.
По сравнению с коллизиями первого тома "Островов" случай с гранатой на пустыре вначале выглядит банальной занозой. Маленькой такой, грязной занозой. В принципе - поболит чуть-чуть и сама вывалится. В этом временнОм отрезке граната - всего лишь точка, отталкиваясь от которой, можно видеть, что Гай в данный момент пока ещё не вполне свой для Города. Что какая-то "редкая марка" - зависть к ясной храбрости пулемётчика - для него будет препятствием. Мелочь? Да, но на таких вот мелочах и строится невозможность построения того самого "светлого будущего". Из таких мелких заноз вырастают заросли ржавой колючей проволоки. Везде. В мелочах. Привычных и незаметных. Там недоверие, там страх, там боязнь самого страха, там неосознанная зависть. В обычной жизни мы всё это даже видеть не сможем, настолько оно растворилось в крови, эта ржавчина. А в ослепительном свете Города у Моря реальность меняется. И герой уже не может быть таким, как раньше. Не потому, что аффтар привил ему какой-то там нравственный закон, мораль, высокие идеалы… Нет. Автор изменил для него мир. Сделал его таким, что быть прежним, серединкой на половинку, ни горячим, ни холодным, становится невыносимо мерзко. Не на словах мерзко, а в ощущениях.
В заключении к этой части я хочу обратить внимание вот на что (подозреваю, что повторяюсь, но именно в "Острове капитана Гая" это показано очень ярко и нельзя об этом не сказать). "Случайности" в книгах выстраиваются по-разному. Бывает, что читаешь и морщишься: вот автор нарочно громоздит - либо героя спасает и на вершину вытаскивает, либо трудности и беды на него вываливает, как из мешка, ясно же - для пущего драматизЬму! И даже если все эти события логически обоснованы, увязаны - всё равно, не избавишься от мысли о неестественности, нарочитости. Ну правда же, даже у таких мастеров, как Диккенс - вот как заладит он свою волынку: и тут героя обидели, и тут отпинали, и там унизили, и тут от ворот поворот: вроде, всё логично, но раздражение нарастает - даже если и правдоподобно, то нафига автор вырвал из жизни настолько однобокую сторону? Да понятно, чтобы уж если выдавливать слезу - так коленом, по ведру из каждого глаза.
А уж станет он счастье на героя валить - уж так навалит, так навалит - то уже и пальцы, и губы, и кишки от сиропа слипаются…
Но случаются - и это очень редкие в Литературе события - когда волна событий тебя хватает, как ураган, и несёт, и кружит так, что до онемения и ошеломления, и захватывает дух. Потому что каждое новое событие совершается по какому-то абсолютному закону гармонии, ты ещё не понимаешь, что случится в следующий миг - но угадывая всеми нервами, всей душой - снова и снова понимаешь - да, именно так, в таких вот головокружительных, внезапных, странных, прекрасных случайностях и есть высшее правдоподобие жизни!
…Я сейчас, знаете, о каком отрывке пишу? О том, как Гай с Толиком попадают на "Крузенштерн", затем съёмки и эпизод с прощанием с капитаном, затем Гай снова встречает Асю, затем Толик читает Эпилог... Эти страницы потрясающие! Эти страницы - одни из самых прекрасных даже у Крапивина. Кажется, их можно проживать снова и снова - бесконечно.
Откуда это всё? Как Крапивин мог угадывать, подбирая события, что они становились такой вот высшей правдой? Могу лишь предположить, что всё это - та самая симфония, которую он слышал. Симфония Белого Города и Моря. Она не даёт не то что сфальшивить - даже просто права на компромисс не даёт.
И снова и снова понимаешь, например, и то, в частности, что Курганов жил не зря, и повесть его была написана - не зря. Даже и хотя бы ради того только, чтобы случилось одно это. Хотя бы только это. В такие моменты веришь, что Вселенная, чёрт побери, всё-таки не совсем равнодушна к своим созданиям.
Первые две части "Острова капитана Гая" я хотел сравнить с какой-то музыкальной вещью, но не могу подобрать ассоциацию. Что-то необыкновенно могучее, бурное, как море, почти Вагнеровское - но при этом доброе, яркое, обнимающее покоем.
Не приходит ничего в голову.
Крапивин много писал про Севастополь и море, но такого… кипучего удара, такой ураганной силы - я у него не помню. Ни в "Троих с площади", ни в "Флаг-капитанах". Там горячие солнечные волны Белого Города накатывают как-то широко и мягко, да, но море там всё равно стоит чуть на втором плане, а вот в "Острове капитана Гая" море просто выплёскивается из картины, как в книге про Нарнию, взрывается и разрывает границы.
Оно тут звучит множеством инструментом, играет множество ролей, и я пока даже не готов говорить о нём по-настоящему.
Интересно, что во всех трёх главных книгах про Море (или, если точнее - про Севастополь, потому что для Крапивинских историй Море - это практически всегда Севастополь) - одним из центральных событий становится именно Встреча героя с Морем. Контраст. Изменение. Старая жизнь необратимо кончается - жить, как раньше уже больше нельзя, Море изменит, перевернёт, переиначит, все краски станут другими, весь прежний мир уже нельзя будет вернуть - то есть, этого и делать не нужно, потому что он окажется невыносимо черно-белым.
Если мы попробуем сейчас на минуту обратиться к другой книге - "Трое с площади Карронад", и взглянем на Славкину жизнь оттуда, из сияющих под солнцем Города улиц - станет ясно, что она вся чёрно-белая, сумрачная, глухая - пусть со своими радостями и сказками - но всё это как-то пугающе скукоживается, уходит в полумрак, затхлость.
С Каховским, конечно, всё несколько сложнее - просто уже потому, что Севастополь сверкнул лишь одной из ярких радостей - и всё-таки там тоже это было как нечто мироустанавливающее, выправляющее, обновляющее и воскресающее: как будто именно Севастополь и море вернули к жизни погибающий отряд…
В случае с Гаем прежняя жизнь не показана практически вообще. Её как бы и не было. Причём, не было не только сумрачных и серых дней - а не было вообще. Будто не существовало самого Гая - и вдруг он вспыхнул. Проснулся.
…Понимаете? Как хочется передать всё это в музыке… Это рождение и эту силу, наплывающую в огромном и медленном движении стихии, и распахивающуюся с каждой страницей новую ослепительную радость… и далёкие, глухие раскаты грома.
---------------
Не помню, писал я про это или нет, но в "Островах" особенно (хотя, в общем-то, это есть и во всех других книгах Крапивина) хочется отметить такую принципиальную черту эволюции героя, как движущий мотив. Принципиальная разница: как именно и почему герой "изменяет" себя, как он решает, что нужно двигаться вверх, расти.
За что я недолюбливал многие книги в детстве, за что и сейчас не люблю большинство зарубежных книг про детей - в значительной степени за то, что герой там непонятно почему, просто по воле автора решает, что он должен измениться. Для этого ему либо "вводится", как лекарство из шприца, идея, что он, например, должен быть "не хуже других", "таким как все", его "берут на слабо", он видит какого-то крутого бейсболиста, супергероя из комиксов, или первая красавица класса берёт его "на слабо" (или не замечает, что причиняет ему ещё большие страдания) - и так далее.
Не знаю, как других, а у меня на такую "инъекцию" моментально срабатывает иммунитет. Организм "на автомате" отторгает. Не понимаю, почему, собственно, я должен узнавать себя в этих ситуациях? Может быть, у меня просто нарушена система социального копирования, подражания, какой-то стайный инстинкт?
У Крапивина вообще иначе формируется изначальная установка героя на развитие, на возрастание. Герою, в общем-то, параллелен его социальный статус - если дворовая компания не соответствует его уровню, он не станет разводить сопли на половину книги о том, какой он недостойный - он найдёт себе другую, правильную компанию, отряд, друзей, в конце концов - отыщет себе Безлюдные Пространства. И никогда автор не побоится показать темноту так, чтобы это было правдиво. Об этой проблеме, кстати, писали - современные авторы, особенно детских книг - панически боятся показывать силу зла. Их от этого отучили, что ли. И не удивительно - если ты вдруг сильно показал зло - то перед тобой стоит задача ещё лучше показать преодоление этого зла. Перелететь эту планку. Сделать это убедительно. Если ты сумел показать зло - то сумей показать добро. А если ты рисуешь зло - ты должен быть не просто честен - ты должен быть откровенен. Ты должен вырастить в себе, в своём виртуальном пространстве эту виртуальную дрянь - и затем уничтожить. Фактически, прожить это всё самому. И нет гарантии, что картинка уничтожения выращенного зла в себе не окажется фальшивой…
На самом деле всё это решается только одним способом - чтобы не бояться этого, надо иметь в себе нечто невозможно яркое, такое, что в нужный момент можно призвать - и оно сметёт все наваждения, мороки, смоет осевшие в душе тени и сомнения.
И тогда книга станет таким особым вариантом исповеди - ни писателю, ни читателю не будет страшно рассказать другим и себе о самых тяжёлых, тёмных, плохих уголках души, потому что они знают - всё это будет сметено волною света. Будет награда за преодоление, за искренность.
Возвращаясь к тому, как формируется у Крапивина "сила героя", откуда берётся в нём идеал и направление…
Смотрите, как живёт на страницах "Островов Гая" их герой. Вначале он просто ищет для себя ясной, счастливой жизни, моря, интересных игр и всякое такое. И вполне понятно, что когда герой встречает самое первое испытание - он его проваливает. Кстати, угадайте, какое там самое первое испытание? Нет, я считаю, что не граната. Первое испытание - это когда Гая позвали играть в футбол местные ребята. И Гай сперва банально струсил, затем банально же ощетинился самой дурацкой из возможных фраз: "а кто боится?"
Чтобы герой стал способен на подвиг, нужно, чтобы необходимость поступка была им осознана. Иначе будет либо враньё в книге, придуманная пустышка, а не история - либо подвиг не будет подвигом: случайностью, может быть, глупостью, недоразумением, страхом наказания.
Герой рискует жизнью - или даже не то что рискует, а вполне осознанно идёт умирать - за что? За страну? За царя, за бога? Как пришло в него ощущение существования чего-то более важного, чем его собственная жизнь? И кстати, очень важно, что собственная жизнь герою тоже должна быть важна. Есть, конечно, тип героев, которые именно что хотят умереть. Но это совсем иной тип, детская литература его обычно не касается, и Крапивин тут не исключение. Герои Крапивина хотят жить. Всегда. Даже если им очень-очень плохо. И это ещё один важный момент - показать, что герою есть что любить в себе, в своём существовании, иметь мечты, любить мир в своих переживаниях.
Даже и герой, который хочет умереть - он же не всегда был таким. Отказ от своего существования - это тоже путь.
Я, вообще-то, почему об этом так много пишу… Кажется мне, что вот эта симфония Белого Города, эта мощь и эта яркость, этот свет, дарованный авансом, эта любовь… Просто Крапивин хотел, как мне кажется, и смог показать вот что: именно то, что способно дать так много своим детям - именно это и вправе спрашивать плату. Самую высокую. И эта плата потом не будет восприниматься, как оброк, дань, обязанность. Но каждый, кто видел, кто прожил этот ослепительный свет - знает, что он стоит того.
Недавно в очередной раз тут в одном сообществе обсуждали мир Алисы Селезнёвой, основной вопрос был - как устроены финансовые механизмы коммунистической Земли и прочего - некоммунистического - космоса. Забавно было наблюдать, как неразрешимым колом в горле для многих комментирующих стал такой момент: а вот если человеку из коммунистического мира ну очень хочется иметь не три редкие марки, а три тысячи! Ну вот хочется ему! Как "выбить" из его тёмной душонки эту страсть наживы, желание обладать чем-то, выделяться чем-то… не прибегая к специальным ограничительным или репрессивным мерам?
И дальше обычно идут такие рассуждения, что человек для этого должен измениться ну очень сильно! Что прямо вот так сильно, что человеку нынешнему про такое и думать нечего.
И вот читаешь такое и думаешь: ну вот как? Как можно не понимать, что все эти вещи банально влёт выветривались бы при соответствующем окружении и атмосфере. Как стыд быть голым нехарактерен для дикарей - так преимущества обладания ненужными по сути вещами попросту улетучиваются там, где изначально, с детства нет культа изобилия, меряния количеством, размером.
Я опять-таки пишу это в связи с Севастополем Крапивинских книг. Потому что вполне могу понять и поверить в то, что существование рядом с этой громадностью света может делать детей Белого Города такими, как виделись они Михаилу. И разумеется, в реальной жизни всё это было и есть не так ясно и ярко - но книга обладает своей, высокой степенью Правды, мы верим ей не на пустом месте, а хотя бы уже потому, что внутренне готовы принять, верить и следовать.
Море и Белый Город - как гигантское силовое поле изменяет, "намагничивает" реальность. Меняет точку отсчёта. Меняет саму гравитацию - и Гай начинает двигаться в её поле не так, как жил всё это время прежде.
Потому что прежде, в прежней жизни, его поступок с гранатой был бы хоть и плохоньким, но вполне так… вписывающимся. Ну, нехорошо, конечно, но подумаешь! Он же не отнял её, не спёр. Скажете, не было ничего похожего в жизни у среднего пацана или девчонки? Чтобы укатилась в ямку замечательная вещь, а ты промолчал… тем более, что там ещё и не друзья никакие.
По сравнению с коллизиями первого тома "Островов" случай с гранатой на пустыре вначале выглядит банальной занозой. Маленькой такой, грязной занозой. В принципе - поболит чуть-чуть и сама вывалится. В этом временнОм отрезке граната - всего лишь точка, отталкиваясь от которой, можно видеть, что Гай в данный момент пока ещё не вполне свой для Города. Что какая-то "редкая марка" - зависть к ясной храбрости пулемётчика - для него будет препятствием. Мелочь? Да, но на таких вот мелочах и строится невозможность построения того самого "светлого будущего". Из таких мелких заноз вырастают заросли ржавой колючей проволоки. Везде. В мелочах. Привычных и незаметных. Там недоверие, там страх, там боязнь самого страха, там неосознанная зависть. В обычной жизни мы всё это даже видеть не сможем, настолько оно растворилось в крови, эта ржавчина. А в ослепительном свете Города у Моря реальность меняется. И герой уже не может быть таким, как раньше. Не потому, что аффтар привил ему какой-то там нравственный закон, мораль, высокие идеалы… Нет. Автор изменил для него мир. Сделал его таким, что быть прежним, серединкой на половинку, ни горячим, ни холодным, становится невыносимо мерзко. Не на словах мерзко, а в ощущениях.
В заключении к этой части я хочу обратить внимание вот на что (подозреваю, что повторяюсь, но именно в "Острове капитана Гая" это показано очень ярко и нельзя об этом не сказать). "Случайности" в книгах выстраиваются по-разному. Бывает, что читаешь и морщишься: вот автор нарочно громоздит - либо героя спасает и на вершину вытаскивает, либо трудности и беды на него вываливает, как из мешка, ясно же - для пущего драматизЬму! И даже если все эти события логически обоснованы, увязаны - всё равно, не избавишься от мысли о неестественности, нарочитости. Ну правда же, даже у таких мастеров, как Диккенс - вот как заладит он свою волынку: и тут героя обидели, и тут отпинали, и там унизили, и тут от ворот поворот: вроде, всё логично, но раздражение нарастает - даже если и правдоподобно, то нафига автор вырвал из жизни настолько однобокую сторону? Да понятно, чтобы уж если выдавливать слезу - так коленом, по ведру из каждого глаза.
А уж станет он счастье на героя валить - уж так навалит, так навалит - то уже и пальцы, и губы, и кишки от сиропа слипаются…
Но случаются - и это очень редкие в Литературе события - когда волна событий тебя хватает, как ураган, и несёт, и кружит так, что до онемения и ошеломления, и захватывает дух. Потому что каждое новое событие совершается по какому-то абсолютному закону гармонии, ты ещё не понимаешь, что случится в следующий миг - но угадывая всеми нервами, всей душой - снова и снова понимаешь - да, именно так, в таких вот головокружительных, внезапных, странных, прекрасных случайностях и есть высшее правдоподобие жизни!
…Я сейчас, знаете, о каком отрывке пишу? О том, как Гай с Толиком попадают на "Крузенштерн", затем съёмки и эпизод с прощанием с капитаном, затем Гай снова встречает Асю, затем Толик читает Эпилог... Эти страницы потрясающие! Эти страницы - одни из самых прекрасных даже у Крапивина. Кажется, их можно проживать снова и снова - бесконечно.
Откуда это всё? Как Крапивин мог угадывать, подбирая события, что они становились такой вот высшей правдой? Могу лишь предположить, что всё это - та самая симфония, которую он слышал. Симфония Белого Города и Моря. Она не даёт не то что сфальшивить - даже просто права на компромисс не даёт.
И снова и снова понимаешь, например, и то, в частности, что Курганов жил не зря, и повесть его была написана - не зря. Даже и хотя бы ради того только, чтобы случилось одно это. Хотя бы только это. В такие моменты веришь, что Вселенная, чёрт побери, всё-таки не совсем равнодушна к своим созданиям.