"Та сторона" - 1: Время ветра
-*-
Первое, что хочется делать, перечитывая эту книгу - выписывать цитаты ими. И кажется, что любой тут же и непременно всё почувствует, и слов не будет нужно никаких.
Потому что есть песня.
Время ветра
"Ночью грянул норд-вест. Он ударил так, что несколько шиферных плиток сорвались с крыши и застучали о деревянное крыльцо. Застонали расшатанные ворота. Потом, когда первая волна ветра ушла и он сделался ровнее, Владик услышал гудение проводов. Они дрожали в потоках воздуха, как басовые струны, и низкий звук их проникал сквозь шум ближних деревьев и беспорядочное, как перестрелка, хлопанье калиток.
Темнота, словно стены черной палатки, вздрагивала под ветром. И вот наконец он пробил ее, рассыпав редкие оранжевые искры. Они выросли, превратились в яркие шары с пушистыми лучами и заплясали вокруг Владика, разрывая темноту на клочья.
Владику снилось, что кругом уже день и, как зеленые костры, полыхают на ветру деревья.
Потому что это же здорово - лететь по улицам быстрее всех, и так, чтобы ветер навстречу!
И вот все ближе: та-та-та-та-та… Истошно завопили у соседней подворотни перепуганные куры. Илька с размаху остановился у палисадника. Встал на цыпочки, навалился голым животом на острые рейки. Головой раздвинул ветки.
Август - месяц ветров. Широкой полосой движутся они с северо-запада, и над городом начинают шуметь старые тополя. Хлопают незапертые калитки, во дворах летит с веревок мокрое белье. А на реке над трубами буксиров рвется в клочья черный дым и полощут на мачтах флаги. В синеве, чисто вымытой ветрами, бегут маленькие желтые облака.
А под облаками, вздрагивая в потоках воздуха, стоят разноцветные квадратики воздушных змеев"
Тысячи скрипок, флейт, барабанов играют - несётся над землёй Август, и что-то в нём тревожное, прекрасное и каждый раз - последнее.
И это время - оно, может, самое главное в жизни.
Отнимите у нас что угодно - только не отнимайте это. Возможность летать. Хотя бы так - разделяя со змеями чувство воздуха и высоты.
Об этом поют первые страницы. О небе, о полёте и предчувствии близкой грозы.
"Так всегда начинался самый хороший сон.
Но сейчас в него вмешалось что-то чужое и недоброе".
Затем прелюдия умолкает и начинается первый акт…
...
Генка герой других книжек, про сорванцов-второгодников, шалопаев-бестолочей, про которых было принято в основном сочинять высмеивательно-забавные истории - где никогда не видно, чем живут по-настоящему персонажи, кроме самых примитивных забав, шалостей и хулиганств.
Изменение происходит задолго* до ключевой сцены со змеем. Потому что автор даёт понять мне, читателю, что ветер и небо - это по-настоящему важно, а двойка по английскому - это фигня. И я вспоминаю, что будучи почти отличником, тем не менее, точно так же ненавидел ненавистный французский - и точно так же не знал его, мне поставили пятёрку только потому, что у нас в школе иностранный вообще давали спустя рукава, так что на общем фоне моя объективная тройка с минусом вполне объяснимо превращалась в четвёрку с плюсом… ну, ещё чтобы не портить аттестат. То есть, здесь я, строго говоря, был ничем не лучше Генки.
А ещё Генка смелее. А ещё Генка очень отчётливо выражает те отчаянные мысли, что рождаются у любого загнанного в угол подростка. Рождаются часто - в жизни каждого, в общем-то, случались подобные ситуации, ну, вот как у Генки с английским. Дело не в том, чтобы остаться на второй год, но вот эта злая беспомощность против обстоятельств - когда все взрослые, родные люди - ни в коем случае не враги! - но они встают против. Не понимают. Не чувствуют. И ведь не объяснишь… Ведь ни минуты же Генка не думает, что ему враг отец… или бабушка. Но они… там, по ту сторону его, Генкиного мира. Потому что не могут понять…
Видите ли, Генка - очень важный герой для миров Крапивинских книг. Он уникален, он стоит вне всего ряда героев. Он не антагонист - как, например, Сенцов или Дыба (Егора Кошака антагонистом нельзя считать в принципе - потому что он - "искажённый", едва не искалеченный, подросший, но всё же "Крапивинский герой"). Таким, как Генка, мог бы стать Юрка, но он скрыт от нас, читателей.
Генка - первый и, возможно, единственный герой, где Крапивин влезает в шкуру действительно самого что ни на есть шалопая. И делает это так же "ударно" и ярко. А самое интересное - он делает это без помощи надрыва, лишь на всё той же игре мелочей и оттенков. Я попробую пояснить, что имеется в виду…
Если в книжке хотят, чтобы читатель быстро проэмпатировал герою, используют разные приёмы. Плохо, когда эти приёмы паразитируют на чём-то примитивном. Вот герой рисуется полностью положительным, это понятно. Бедняжечка Оливер Твист, у него совершенно нет недостатков. Впрочем, литература с тех времён успела уйти так далеко, что герои Крапивина, показанные предельно сдержанно в сравнении с персонажами Диккенса и Бернетт, всё равно воспринимаются некоторыми в сиропных тонах. Почему? - иногда кажется: они спинным мозгом чувствуют, что герой - сильнее.
Здесь я повторю - да, я не ошибся, положительные качества Крапивинского героя раскрываются литературно аккуратно. Это объективный факт. Но герой слишком хорош для тех, кто смотрит на него с серой стороны. И критики уже ждут, уже насторожили свои усики, вылавливая признаки авторского сочувствия герою - как бы тонко оно ни было вписано в текст, это уже неважно. Герой слишком правилен, а он не должен быть так правилен! Какие бы методы ни были выбраны - уже не важно. Борьба за оправдание серости будет непримирима, серость не выносит солнца.
Увы, с Генкой такой фокус у тех, кто стремится возвысить "серое" и объявить светлое неправдоподобным или уродливым - не проходит. Потому что Генка - он как бы их, он им классово близок. Вот только - ох, какой облом! - выбирает он сторону другую. Не ту, где обычная, вялая, "реальная" жизнь. А ту, где ветер. И да - ПА-РУ-СА.
Потому что Генка, "в отличие от", верит. Потому что на самом деле в них нельзя не поверить, увидев. Другой вопрос - как к этому относиться. Зажмурить глаза и повторять, как мантру: так не бывает, они не могут быть лучше нас!..
Вообще, стоит посмотреть, как раскрывается в книге Генка. Нет, это действительно очень важный момент, потому что маленькая революция, потому что здесь обычное встаёт на сторону высокого, яркого, и само становится ярким и высоким.
Во-первых, надо сказать, что Крапивин понимает и делает самый необходимый шаг в раскрытии сложного характера: он позволяет ему проявить естественную жестокость, злость.
И вот, есть эти две крайности. Есть литература, сделанная под правильными лекалами, где плохое невозможно понять, оно то карикатурно - как во всех этих детских сказках про королевства кривых зеркал, - то непознаваемо и не подлежит оправданию, а только лишь выжиганию.
И есть литература, которая уже утонула в романтике гаражей. В жизни дворовых разборок. Литература, в которой стёрта грань. Которой не нужно ничего оправдывать. Она и преодолевать-то ничего не зовёт - потому что подтягивается к законам "взрослой" - если ты побеждаешь дракона, ему на смену приходит другой. Наверное, это тоже называется честность. Но в больших количествах она тоже становится ядом.
Ветер бывает жесток.
Жестоки и уличные компании. Желание сбить чужой змей только потому, что он не отвечает на какие-то, ими самими для себя придуманные сигналы - оно одновременно и странное и естественное. Если я не могу летать - пусть не летают другие, вот что на самом деле чувствует Генка. И пока мы читаем книгу в первый раз, пока мы ещё ничего не знаем о Владьке - мы на Генкиной стороне. Потому что нас втиснули в его шкуру. Мы на Генкиной стороне, когда он бурчит на бабку, за то, что она гремит посудой - при этом отлично понимая, что это, скорее всего, самая обычная, нормальная, заботливая бабушка, которую тоже могут "достать".
Разница между тем, что происходит в "Той стороне" и современной литературой оправдания серого начинается потом. Плохо даже не то, что герой со зла убивает бабочку. Не то, что он злится на весь мир и может от этой злости совершит какую-нибудь пакость. Плохо, когда эта пакость дальше размывается в потоке, превращается в норму. А в норму она превращается, когда ей не противопоставлен свет. Когда герою не к чему стремиться, некуда лететь.
Посмотрите, как тонко сыгран Генка. Несколько страниц назад как будто случайная сцена, где он со злым раздражением морщится от "извинений" приятеля - он не понимает, как так можно - извиниться, будто руки сполоснуть. Генка - не извинялся никогда. Потому что ему мало для извинения понимать, что он неправ. Да, я не прав, но и вы не заслужили извинений. Хотя бы потому, что тащите их из меня - и этим уже только вы становитесь неправы ещё больше!
Этих слов в книге нет. Крапивин их вшивает в дыхание текста, но никак не проговаривает. Они звучат отчётливо ясно для человека, читателя, который сам становится таким Генкой. Мы все это проживали сами, извинение - это ощущение того, что ты готов эти слова принести, а тот, перед кем ты извиняешься - готов их принять. Такие, как Генка, это чувствуют нервами, это их взрослая мудрость.
Извиняться не перед угрозой силы. Уступать не силе. Генка видит нечто, что превосходит его - и опускает знамёна. Извинение не позорно, оно, наоборот - слишком мало. Это самое малое, что может сказать и сделать человек в этой ситуации.
И дальше начинается путь наверх.
* - по объёму текста - это всего за пару страниц. Но время там сжато до предела, как во многих книгах Крапивина 60-70 годов.
Первое, что хочется делать, перечитывая эту книгу - выписывать цитаты ими. И кажется, что любой тут же и непременно всё почувствует, и слов не будет нужно никаких.
Потому что есть песня.
Время ветра
"Ночью грянул норд-вест. Он ударил так, что несколько шиферных плиток сорвались с крыши и застучали о деревянное крыльцо. Застонали расшатанные ворота. Потом, когда первая волна ветра ушла и он сделался ровнее, Владик услышал гудение проводов. Они дрожали в потоках воздуха, как басовые струны, и низкий звук их проникал сквозь шум ближних деревьев и беспорядочное, как перестрелка, хлопанье калиток.
Темнота, словно стены черной палатки, вздрагивала под ветром. И вот наконец он пробил ее, рассыпав редкие оранжевые искры. Они выросли, превратились в яркие шары с пушистыми лучами и заплясали вокруг Владика, разрывая темноту на клочья.
Владику снилось, что кругом уже день и, как зеленые костры, полыхают на ветру деревья.
Потому что это же здорово - лететь по улицам быстрее всех, и так, чтобы ветер навстречу!
И вот все ближе: та-та-та-та-та… Истошно завопили у соседней подворотни перепуганные куры. Илька с размаху остановился у палисадника. Встал на цыпочки, навалился голым животом на острые рейки. Головой раздвинул ветки.
Август - месяц ветров. Широкой полосой движутся они с северо-запада, и над городом начинают шуметь старые тополя. Хлопают незапертые калитки, во дворах летит с веревок мокрое белье. А на реке над трубами буксиров рвется в клочья черный дым и полощут на мачтах флаги. В синеве, чисто вымытой ветрами, бегут маленькие желтые облака.
А под облаками, вздрагивая в потоках воздуха, стоят разноцветные квадратики воздушных змеев"
Тысячи скрипок, флейт, барабанов играют - несётся над землёй Август, и что-то в нём тревожное, прекрасное и каждый раз - последнее.
И это время - оно, может, самое главное в жизни.
Отнимите у нас что угодно - только не отнимайте это. Возможность летать. Хотя бы так - разделяя со змеями чувство воздуха и высоты.
Об этом поют первые страницы. О небе, о полёте и предчувствии близкой грозы.
"Так всегда начинался самый хороший сон.
Но сейчас в него вмешалось что-то чужое и недоброе".
Затем прелюдия умолкает и начинается первый акт…
...
Генка герой других книжек, про сорванцов-второгодников, шалопаев-бестолочей, про которых было принято в основном сочинять высмеивательно-забавные истории - где никогда не видно, чем живут по-настоящему персонажи, кроме самых примитивных забав, шалостей и хулиганств.
Изменение происходит задолго* до ключевой сцены со змеем. Потому что автор даёт понять мне, читателю, что ветер и небо - это по-настоящему важно, а двойка по английскому - это фигня. И я вспоминаю, что будучи почти отличником, тем не менее, точно так же ненавидел ненавистный французский - и точно так же не знал его, мне поставили пятёрку только потому, что у нас в школе иностранный вообще давали спустя рукава, так что на общем фоне моя объективная тройка с минусом вполне объяснимо превращалась в четвёрку с плюсом… ну, ещё чтобы не портить аттестат. То есть, здесь я, строго говоря, был ничем не лучше Генки.
А ещё Генка смелее. А ещё Генка очень отчётливо выражает те отчаянные мысли, что рождаются у любого загнанного в угол подростка. Рождаются часто - в жизни каждого, в общем-то, случались подобные ситуации, ну, вот как у Генки с английским. Дело не в том, чтобы остаться на второй год, но вот эта злая беспомощность против обстоятельств - когда все взрослые, родные люди - ни в коем случае не враги! - но они встают против. Не понимают. Не чувствуют. И ведь не объяснишь… Ведь ни минуты же Генка не думает, что ему враг отец… или бабушка. Но они… там, по ту сторону его, Генкиного мира. Потому что не могут понять…
Видите ли, Генка - очень важный герой для миров Крапивинских книг. Он уникален, он стоит вне всего ряда героев. Он не антагонист - как, например, Сенцов или Дыба (Егора Кошака антагонистом нельзя считать в принципе - потому что он - "искажённый", едва не искалеченный, подросший, но всё же "Крапивинский герой"). Таким, как Генка, мог бы стать Юрка, но он скрыт от нас, читателей.
Генка - первый и, возможно, единственный герой, где Крапивин влезает в шкуру действительно самого что ни на есть шалопая. И делает это так же "ударно" и ярко. А самое интересное - он делает это без помощи надрыва, лишь на всё той же игре мелочей и оттенков. Я попробую пояснить, что имеется в виду…
Если в книжке хотят, чтобы читатель быстро проэмпатировал герою, используют разные приёмы. Плохо, когда эти приёмы паразитируют на чём-то примитивном. Вот герой рисуется полностью положительным, это понятно. Бедняжечка Оливер Твист, у него совершенно нет недостатков. Впрочем, литература с тех времён успела уйти так далеко, что герои Крапивина, показанные предельно сдержанно в сравнении с персонажами Диккенса и Бернетт, всё равно воспринимаются некоторыми в сиропных тонах. Почему? - иногда кажется: они спинным мозгом чувствуют, что герой - сильнее.
Здесь я повторю - да, я не ошибся, положительные качества Крапивинского героя раскрываются литературно аккуратно. Это объективный факт. Но герой слишком хорош для тех, кто смотрит на него с серой стороны. И критики уже ждут, уже насторожили свои усики, вылавливая признаки авторского сочувствия герою - как бы тонко оно ни было вписано в текст, это уже неважно. Герой слишком правилен, а он не должен быть так правилен! Какие бы методы ни были выбраны - уже не важно. Борьба за оправдание серости будет непримирима, серость не выносит солнца.
Увы, с Генкой такой фокус у тех, кто стремится возвысить "серое" и объявить светлое неправдоподобным или уродливым - не проходит. Потому что Генка - он как бы их, он им классово близок. Вот только - ох, какой облом! - выбирает он сторону другую. Не ту, где обычная, вялая, "реальная" жизнь. А ту, где ветер. И да - ПА-РУ-СА.
Потому что Генка, "в отличие от", верит. Потому что на самом деле в них нельзя не поверить, увидев. Другой вопрос - как к этому относиться. Зажмурить глаза и повторять, как мантру: так не бывает, они не могут быть лучше нас!..
Вообще, стоит посмотреть, как раскрывается в книге Генка. Нет, это действительно очень важный момент, потому что маленькая революция, потому что здесь обычное встаёт на сторону высокого, яркого, и само становится ярким и высоким.
Во-первых, надо сказать, что Крапивин понимает и делает самый необходимый шаг в раскрытии сложного характера: он позволяет ему проявить естественную жестокость, злость.
И вот, есть эти две крайности. Есть литература, сделанная под правильными лекалами, где плохое невозможно понять, оно то карикатурно - как во всех этих детских сказках про королевства кривых зеркал, - то непознаваемо и не подлежит оправданию, а только лишь выжиганию.
И есть литература, которая уже утонула в романтике гаражей. В жизни дворовых разборок. Литература, в которой стёрта грань. Которой не нужно ничего оправдывать. Она и преодолевать-то ничего не зовёт - потому что подтягивается к законам "взрослой" - если ты побеждаешь дракона, ему на смену приходит другой. Наверное, это тоже называется честность. Но в больших количествах она тоже становится ядом.
Ветер бывает жесток.
Жестоки и уличные компании. Желание сбить чужой змей только потому, что он не отвечает на какие-то, ими самими для себя придуманные сигналы - оно одновременно и странное и естественное. Если я не могу летать - пусть не летают другие, вот что на самом деле чувствует Генка. И пока мы читаем книгу в первый раз, пока мы ещё ничего не знаем о Владьке - мы на Генкиной стороне. Потому что нас втиснули в его шкуру. Мы на Генкиной стороне, когда он бурчит на бабку, за то, что она гремит посудой - при этом отлично понимая, что это, скорее всего, самая обычная, нормальная, заботливая бабушка, которую тоже могут "достать".
Разница между тем, что происходит в "Той стороне" и современной литературой оправдания серого начинается потом. Плохо даже не то, что герой со зла убивает бабочку. Не то, что он злится на весь мир и может от этой злости совершит какую-нибудь пакость. Плохо, когда эта пакость дальше размывается в потоке, превращается в норму. А в норму она превращается, когда ей не противопоставлен свет. Когда герою не к чему стремиться, некуда лететь.
Посмотрите, как тонко сыгран Генка. Несколько страниц назад как будто случайная сцена, где он со злым раздражением морщится от "извинений" приятеля - он не понимает, как так можно - извиниться, будто руки сполоснуть. Генка - не извинялся никогда. Потому что ему мало для извинения понимать, что он неправ. Да, я не прав, но и вы не заслужили извинений. Хотя бы потому, что тащите их из меня - и этим уже только вы становитесь неправы ещё больше!
Этих слов в книге нет. Крапивин их вшивает в дыхание текста, но никак не проговаривает. Они звучат отчётливо ясно для человека, читателя, который сам становится таким Генкой. Мы все это проживали сами, извинение - это ощущение того, что ты готов эти слова принести, а тот, перед кем ты извиняешься - готов их принять. Такие, как Генка, это чувствуют нервами, это их взрослая мудрость.
Извиняться не перед угрозой силы. Уступать не силе. Генка видит нечто, что превосходит его - и опускает знамёна. Извинение не позорно, оно, наоборот - слишком мало. Это самое малое, что может сказать и сделать человек в этой ситуации.
И дальше начинается путь наверх.
* - по объёму текста - это всего за пару страниц. Но время там сжато до предела, как во многих книгах Крапивина 60-70 годов.