Голубятня. Гость
-*-
Читая "Голубятню", подумал об особом "комфорте" соединения себя-читателя со взрослым героем Крапивина. Об этом стоит сказать особо. Тема обширная, потому что в "Голубятне" она только начинается - если не ошибаюсь, герой-взрослый до этого всерьёз описывался только в повести "В ночь большого прилива" - но там это было только заделом, примеркой, да к тому же - во многом "перевёртышем" - взрослый там нужен для того, чтобы как с трамплина, сигануть снова в себя туда.
Я, конечно же, отделяю обычных "взрослых" персонажей от "героя-взрослого". Вожатые, учителя, мамы, тёти, бабушки могут быть описаны достаточно характерно - но это будет именно взгляд со стороны. Яром мы становимся сами, с каким-то тревожным и радостным чувством осознавая, что нам хочется не просто видеть всё, что видит Яр, но проживать всё, что он проживает. Чужие сны редко бывают близки другим людям, а здесь нам будто пересказывают нечто, снятое с наших собственных переживаний и ощущений. Всё, от касания травинок и светотени - до отчаяния и счастья. Интонация рассказа настолько близка, что мы готовы следовать за нею куда угодно - а что из этого получится…
…Получиться может, например, Корнелий. Тоже такой вот "Яр", у которого с самого детства в жизни сложилось всё "не так". Совсем другой герой ведь… А так, задумаешься, какие мелочи могли всё изменить? Кому-то в жизни не хватило одного, кому-то другого, и это понятно. А кто-то, может, был просто полноватым ребёнком, привык считать себя "никем" - и всё. Мне кажется, таким детям может потребоваться больший запас прочности, чем худышкам, чтобы не упасть в себя.
Но в интонациях… в интонациях есть общность. Недаром ведь многие узнали книги Крапивина именно с "Гусей…" - они могут уверять себя и нас, что "Гуси…" - это просто хорошая взрослая проза с интересной моделью общества, но прочитать книгу, не испытывая совсем никакого сопереживания герою - у меня не укладывается это в голове. Оно может быть неосознанным, читатель может упираться и отвергать его, но я не поверю, если мне скажут, что читатели Толкина или Салтыкова-Щедрина настолько чисты, что совершенно не соотносят себя даже в самой малой степени с Горлумом или Головлевым. И соотносят, и угадывают, только далеко не всегда признаются даже себе. Человечество за свою историю не только с упоением смешивало гены - оно смешивало и все мыслимые типы личностей, поэтому попытка выделить себя, как некий "чистый" характер - наивна, если не лжива. Когда мы ненавидим, презираем кого-то - мы ненавидим, примерив на себя, обжёгшись. Но мы можем ненавидеть поступки, а можем - сами качества. И вот качества - они всегда в той или иной степени прожиты нами. Люди, упрекающие Крапивина в том, что он где-то акцентирует внимание на переживаниях злодеев, просто не вполне честны. Крапивин примеряет "на себя" (то есть, на героя) состояния "предательства", "жестокости" - иногда доводя этот процесс до предела, и желающие рассмотреть соринки в чужих глазах, радостно отдаются этому процессу. Но есть важный момент. Осуждать поступок всегда удобнее, чем осуждать внутреннее состояние. Легко и приятно осуждать поступок человека, без причины ударившего беспомощное существо. Вы ведь такой поступок никогда не совершали, правда? Поэтому вы легко перемещаете себя на ту сторону, которая "хорошая", "светлая". Вам приятно чувствовать себя на стороне добра. Вопрос лишь в том, ваша ли в том заслуга? Или обстоятельств. Может быть, вы просто не проживали ту жизнь, которую так легко записали в отбраковку. Проживите её - на страницах книги. Соотнесите с собой. Различите в себе те качества, которые остались у вас только лишь в зародышах, ужаснитесь им и помните о них - и благодарите судьбу, людей, кого угодно - что они избавили вас от бревна в вашем глазу - так случилось, и не всем так повезло.
После "Голубятни" "взрослых" героев у Крапивина было много. Кроме Корнелия - это, например, Решилов и Волынов. О них я уже писал, и с ними всё более-менее понятно. Есть ещё "распределённый" образ автора в автобиографических книгах, образ, остающийся за кадром и постепенно "вплывающий" в нас под шум морских волн в раковине… А есть - интереснейшее решение, о котором стоило бы поговорить отдельно: это совокупный взрослый герой в "Островах и капитанах". Я ещё не обдумывал эту мысль толком, но она того стоит. Мне в какой-то момент показалось, будто Крапивин "зашифровал" себя во всех персонажах "Островов". Он есть и в Курганове и Толике, и в Гае. Даже - только не бейте меня! - какая-то тёмная, виртуальная часть, возможно, целиком умозрительная, для противопоставления - в отчиме Егора. Та часть, которая нужна для постижения тёмной стороны себя, которая никогда в реальности не проявлялась, но которая всегда есть как свойство иммунитета личности - должна быть, если только вы не ангел небесный, а человек - для того, чтобы проверять, соотносить и не совершать.
Ведь и Курганов, и Толик, и Гай - они показаны фрагментами и с разных сторон. Трудно представить себе, что Курганов - это Михаил Гаймуратов. Но, с другой стороны, Гай - это и всё то, чего не случилось в жизни Толика, и в жизни Курганова тоже не случилось - но по разным причинам, а вполне ведь и могло. Посмотрите, например, на образ Пассажира, встреченного Павликом на "Кобурге". В нашей реальности - это человек на какой-то почти бухгалтерской должности, невзрачный и незаметный…
Иногда мне кажется, что настоящий, большой, великий роман - это книга обо всём неслучившемся с нами. То есть, конкретно с тем читателем, для кого эта книга стала таким романом. Человечество вообще хорошо тем, что оно в целом и есть - всё неслучившееся именно с нами. А хороший роман предлагает нам главное и основное из неслучившегося.
Но вернёмся к Ярославу. Как я люблю этот плотный поток ощущений, мыслей, образов, уносящий меня в чужое сознание чужого, непохожего на меня человека, но человека - понятного и "своего". Это не поток сознания, текст структурирован иначе, и мне, честно говоря, такой тип передачи гораздо ближе модных "потоков". И, по-моему, он ничуть не хуже.
Действие начинается в главе первой, "Гость". На трёх страницах раскрывается так много, что я не уверен, можно ли полноценно рассказать о рассказанном и на двадцати.
Кажется, Крапивин сумел взять в созданном до него массиве фантастики всё мыслимое, двумя штрихами отчеркнуть главное - и показать нам. Я попробую только наметить немногое.
Космос и Дом. Помните, сколько песен было об этом спето? Помните фильм "Солярис" с его огромной экспозицией "Земля - Дом"? Помните ощущение непознанности и непознаваемости?
…А ощущение Времени? Показанное через соотнесённость масштабов коротенькой человеческой жизни, в которую умещаются проносящиеся века.
Помните мощь и поступь Прогресса - от этого когда-то захватывало дух…
…А помните горечь сомнений и поражений? Сергей Павлов написал большой роман, в котором почему-то больше всего мне врезались в память сказанное с горечью: от слов "осторожность не повредит" мы пришли к девизу "осторожность помноженная на осторожность".
Так вот, всё это здесь есть. Это - и другое.
"Он вспоминал двор на улице Огарёва. Юрку вспоминал, Славика, игру в лунки, синие вечера с костром на лужайке за стадионом и бумажные самолеты, которые пускали с голубятни. И очень часто - маму.
Мамина могила не сохранилась.
Когда Яр пришёл из первого броска, кладбище - уже сильно заросшее - ещё темнело над речным обрывом. Он отыскал тогда холмик с решёткой и плоским серым камнем. К холмику даже вела тропинкам - видимо, за могилой присматривала Галина. Она не дождалась Яра, вышла замуж за какого-то журналиста, но, значит, что-то сохранила в душе… Яр поправил камень, покрасил решётку и через три месяца ушёл на знаменитом СКДР-7 к Чёрным Кристаллам.
Когда он вернулся, Нейск ничем не напоминал прежний город. На месте кладбища блестели стеклянные павильоны какой-то фабрики. Это неожиданно сильно обидело, даже оскорбило Яра. Он понимал, что жизнь идёт и всё меняется, но выдержка скадермена изменила ему. Он отказался встречаться с журналистами и участвовать в конгрессе Академии, который был посвящен Чёрным Кристаллам. Не пошёл даже на встречу с учениками «своей» школы. Вернее, той, что стояла на месте бывшей кирпичной, трёхэтажной. Впрочем, обижать ребят Ярослав не хотел. Но он не знал как говорить с ними. Дети стали непохожи на прежних - рассудительные, крайне вежливые, во взрослых костюмах, со взрослой расчётливостью в глазах и речах. С десятилетнего возраста знающие, кто из них кем станет.
Или Яру так казалось? Всё равно, он не пошёл…
Он три года проработал в обсерватории Звёздного центра и старался жить, как все. И у него получалось. Даже чуть-чуть не женился второй раз. Но тут ему сказали про рейс «девятки», и он сразу согласился…
Будильник в тишине тикал с удвоенной громкостью. Это был старый квадратный будильник с треснувшим на уголке стеклом. Очень похожий на тот, что стоял на подоконнике в комнате маленького Ярослава - Яськи. Когда он принимался трезвонить (от усердия даже подпрыгивал), Яська вскакивал, подбегал, давил кнопку и опять кидался в постель. Но теперь уже ногами к подушке. Это чтобы мама, когда придёт стаскивать одеяло, удивилась. И мама каждый раз притворялась, что удивляется. А потом начинала щекотать Яськины пятки. А он хохотал и лягался.
- Ну, хватит, хватит, Ясик. Ох, какой же ты ещё ребёнок…
Мамин голос Яр помнит. Каждое звучание, каждую нотку. Руки помнит с прожилками и царапинками. Завитки волос и родинку на мочке уха… А лицо ускользает, ускользает… Карточки сгорели вместе с комбинезоном во время аварии вездехода на Меркаторе. Был ещё один снимок - фаянсовый медальон на памятнике. Но где он теперь?..
Будильник стоял на полированном выступе, который тянулся по всему пульту. В полировке, как в чёрной воде, отражался светлый циферблат и цветные лампочки панели. И магнитная кассета - её забыл Дима Кротов, самый молодой член экипажа. На одной стороне ленты были записи популярных ансамблей, на другой - чей-то голос. Дима слушал его в одиночку, в своей каюте".
Каждая фраза - как тугой комок. Остановись, замри, прислушайся: и они начинают стремительно раскручиваться, как чей-то голос на кассете. Чья-то жизнь.
Голос мамы, о котором говорит Яр, я тоже начинаю слышать, читая этот фрагмент. Не моей мамы. Когда я был маленький, моя мама была уже не молодой. Она была другой совершенно. А это иной голос, и значит сам я падаю в какую-то иную пустоту, пустоту не моей памяти.
…Как огарок свечи в чёрный провал сундука на потолке.
А лица ускользают. Не могу представить себе Яра… впрочем, мне это как-то и не нужно.
Можно говорить ещё о многом. О мелочах, которые так ярко и сильно выбрасывают нас туда, в "синие вечера с костром на лужайке за стадионом и бумажные самолеты, которые пускали с голубятни" - одной, двумя фразами.
О легкой, давно избытой горечи неудавшейся жизни, в которой ты одной стороной - герой планеты, наверное, сопоставимый с Юрий Гагариным, а с другой… с другой даже "дети стали непохожи на прежних - рассудительные, крайне вежливые, во взрослых костюмах, со взрослой расчётливостью в глазах и речах. С десятилетнего возраста знающие, кто из них кем станет" - и что тебе делать на этой Земле?
…Лёгким же касанием отчёркнута и атмосфера в экипаже - с вот этой ноткой остранённости, когда даже на крейсере Родин кажется человеком из другого мира. Даже в званиях случилась некоторая неувязка…
И наконец, можно порассуждать о загадках самого СКДР - мы пытались это сделать зимой, но лучше, чем это сказано в одной фразе: "Часы молчания, когда крейсер … по земным представлениям просто не существовал, и ничего, абсолютно ничего не могло случиться, Ярослав любил. Любил тишину и домашнее тиканье пружинного будильника «Янтарь». Будильник неторопливо отмерял локальное время" - сказать всё равно не получается. Что происходит с крейсером - проминает он пространство, проваливается в щели измерений или, превратившись в световой поток, летит в виде фотонов десятки и сотни лет…
Никто не написал обо всём этом короче и вместе - лучше. Это не пустое преувеличение: наверное, если бы Крапивин попытался написать большой роман о космопроходчике Ярославе Родине, о проблемах Земли и Космоса, он, возможно, и не создал бы ничего особенного. Точнее, он создал бы… цикл о Кристалле - созвездие книг, которое и о Космосе, конечно… но всё таки, по-моему, совсем-совсем не о Космосе. Недаром Крапивин позже решил вернуться - Безлюдные Пространства снова и снова притягивают странников по дальним мирам.
Читая "Голубятню", подумал об особом "комфорте" соединения себя-читателя со взрослым героем Крапивина. Об этом стоит сказать особо. Тема обширная, потому что в "Голубятне" она только начинается - если не ошибаюсь, герой-взрослый до этого всерьёз описывался только в повести "В ночь большого прилива" - но там это было только заделом, примеркой, да к тому же - во многом "перевёртышем" - взрослый там нужен для того, чтобы как с трамплина, сигануть снова в себя туда.
Я, конечно же, отделяю обычных "взрослых" персонажей от "героя-взрослого". Вожатые, учителя, мамы, тёти, бабушки могут быть описаны достаточно характерно - но это будет именно взгляд со стороны. Яром мы становимся сами, с каким-то тревожным и радостным чувством осознавая, что нам хочется не просто видеть всё, что видит Яр, но проживать всё, что он проживает. Чужие сны редко бывают близки другим людям, а здесь нам будто пересказывают нечто, снятое с наших собственных переживаний и ощущений. Всё, от касания травинок и светотени - до отчаяния и счастья. Интонация рассказа настолько близка, что мы готовы следовать за нею куда угодно - а что из этого получится…
…Получиться может, например, Корнелий. Тоже такой вот "Яр", у которого с самого детства в жизни сложилось всё "не так". Совсем другой герой ведь… А так, задумаешься, какие мелочи могли всё изменить? Кому-то в жизни не хватило одного, кому-то другого, и это понятно. А кто-то, может, был просто полноватым ребёнком, привык считать себя "никем" - и всё. Мне кажется, таким детям может потребоваться больший запас прочности, чем худышкам, чтобы не упасть в себя.
Но в интонациях… в интонациях есть общность. Недаром ведь многие узнали книги Крапивина именно с "Гусей…" - они могут уверять себя и нас, что "Гуси…" - это просто хорошая взрослая проза с интересной моделью общества, но прочитать книгу, не испытывая совсем никакого сопереживания герою - у меня не укладывается это в голове. Оно может быть неосознанным, читатель может упираться и отвергать его, но я не поверю, если мне скажут, что читатели Толкина или Салтыкова-Щедрина настолько чисты, что совершенно не соотносят себя даже в самой малой степени с Горлумом или Головлевым. И соотносят, и угадывают, только далеко не всегда признаются даже себе. Человечество за свою историю не только с упоением смешивало гены - оно смешивало и все мыслимые типы личностей, поэтому попытка выделить себя, как некий "чистый" характер - наивна, если не лжива. Когда мы ненавидим, презираем кого-то - мы ненавидим, примерив на себя, обжёгшись. Но мы можем ненавидеть поступки, а можем - сами качества. И вот качества - они всегда в той или иной степени прожиты нами. Люди, упрекающие Крапивина в том, что он где-то акцентирует внимание на переживаниях злодеев, просто не вполне честны. Крапивин примеряет "на себя" (то есть, на героя) состояния "предательства", "жестокости" - иногда доводя этот процесс до предела, и желающие рассмотреть соринки в чужих глазах, радостно отдаются этому процессу. Но есть важный момент. Осуждать поступок всегда удобнее, чем осуждать внутреннее состояние. Легко и приятно осуждать поступок человека, без причины ударившего беспомощное существо. Вы ведь такой поступок никогда не совершали, правда? Поэтому вы легко перемещаете себя на ту сторону, которая "хорошая", "светлая". Вам приятно чувствовать себя на стороне добра. Вопрос лишь в том, ваша ли в том заслуга? Или обстоятельств. Может быть, вы просто не проживали ту жизнь, которую так легко записали в отбраковку. Проживите её - на страницах книги. Соотнесите с собой. Различите в себе те качества, которые остались у вас только лишь в зародышах, ужаснитесь им и помните о них - и благодарите судьбу, людей, кого угодно - что они избавили вас от бревна в вашем глазу - так случилось, и не всем так повезло.
После "Голубятни" "взрослых" героев у Крапивина было много. Кроме Корнелия - это, например, Решилов и Волынов. О них я уже писал, и с ними всё более-менее понятно. Есть ещё "распределённый" образ автора в автобиографических книгах, образ, остающийся за кадром и постепенно "вплывающий" в нас под шум морских волн в раковине… А есть - интереснейшее решение, о котором стоило бы поговорить отдельно: это совокупный взрослый герой в "Островах и капитанах". Я ещё не обдумывал эту мысль толком, но она того стоит. Мне в какой-то момент показалось, будто Крапивин "зашифровал" себя во всех персонажах "Островов". Он есть и в Курганове и Толике, и в Гае. Даже - только не бейте меня! - какая-то тёмная, виртуальная часть, возможно, целиком умозрительная, для противопоставления - в отчиме Егора. Та часть, которая нужна для постижения тёмной стороны себя, которая никогда в реальности не проявлялась, но которая всегда есть как свойство иммунитета личности - должна быть, если только вы не ангел небесный, а человек - для того, чтобы проверять, соотносить и не совершать.
Ведь и Курганов, и Толик, и Гай - они показаны фрагментами и с разных сторон. Трудно представить себе, что Курганов - это Михаил Гаймуратов. Но, с другой стороны, Гай - это и всё то, чего не случилось в жизни Толика, и в жизни Курганова тоже не случилось - но по разным причинам, а вполне ведь и могло. Посмотрите, например, на образ Пассажира, встреченного Павликом на "Кобурге". В нашей реальности - это человек на какой-то почти бухгалтерской должности, невзрачный и незаметный…
Иногда мне кажется, что настоящий, большой, великий роман - это книга обо всём неслучившемся с нами. То есть, конкретно с тем читателем, для кого эта книга стала таким романом. Человечество вообще хорошо тем, что оно в целом и есть - всё неслучившееся именно с нами. А хороший роман предлагает нам главное и основное из неслучившегося.
Но вернёмся к Ярославу. Как я люблю этот плотный поток ощущений, мыслей, образов, уносящий меня в чужое сознание чужого, непохожего на меня человека, но человека - понятного и "своего". Это не поток сознания, текст структурирован иначе, и мне, честно говоря, такой тип передачи гораздо ближе модных "потоков". И, по-моему, он ничуть не хуже.
Действие начинается в главе первой, "Гость". На трёх страницах раскрывается так много, что я не уверен, можно ли полноценно рассказать о рассказанном и на двадцати.
Кажется, Крапивин сумел взять в созданном до него массиве фантастики всё мыслимое, двумя штрихами отчеркнуть главное - и показать нам. Я попробую только наметить немногое.
Космос и Дом. Помните, сколько песен было об этом спето? Помните фильм "Солярис" с его огромной экспозицией "Земля - Дом"? Помните ощущение непознанности и непознаваемости?
…А ощущение Времени? Показанное через соотнесённость масштабов коротенькой человеческой жизни, в которую умещаются проносящиеся века.
Помните мощь и поступь Прогресса - от этого когда-то захватывало дух…
…А помните горечь сомнений и поражений? Сергей Павлов написал большой роман, в котором почему-то больше всего мне врезались в память сказанное с горечью: от слов "осторожность не повредит" мы пришли к девизу "осторожность помноженная на осторожность".
Так вот, всё это здесь есть. Это - и другое.
"Он вспоминал двор на улице Огарёва. Юрку вспоминал, Славика, игру в лунки, синие вечера с костром на лужайке за стадионом и бумажные самолеты, которые пускали с голубятни. И очень часто - маму.
Мамина могила не сохранилась.
Когда Яр пришёл из первого броска, кладбище - уже сильно заросшее - ещё темнело над речным обрывом. Он отыскал тогда холмик с решёткой и плоским серым камнем. К холмику даже вела тропинкам - видимо, за могилой присматривала Галина. Она не дождалась Яра, вышла замуж за какого-то журналиста, но, значит, что-то сохранила в душе… Яр поправил камень, покрасил решётку и через три месяца ушёл на знаменитом СКДР-7 к Чёрным Кристаллам.
Когда он вернулся, Нейск ничем не напоминал прежний город. На месте кладбища блестели стеклянные павильоны какой-то фабрики. Это неожиданно сильно обидело, даже оскорбило Яра. Он понимал, что жизнь идёт и всё меняется, но выдержка скадермена изменила ему. Он отказался встречаться с журналистами и участвовать в конгрессе Академии, который был посвящен Чёрным Кристаллам. Не пошёл даже на встречу с учениками «своей» школы. Вернее, той, что стояла на месте бывшей кирпичной, трёхэтажной. Впрочем, обижать ребят Ярослав не хотел. Но он не знал как говорить с ними. Дети стали непохожи на прежних - рассудительные, крайне вежливые, во взрослых костюмах, со взрослой расчётливостью в глазах и речах. С десятилетнего возраста знающие, кто из них кем станет.
Или Яру так казалось? Всё равно, он не пошёл…
Он три года проработал в обсерватории Звёздного центра и старался жить, как все. И у него получалось. Даже чуть-чуть не женился второй раз. Но тут ему сказали про рейс «девятки», и он сразу согласился…
Будильник в тишине тикал с удвоенной громкостью. Это был старый квадратный будильник с треснувшим на уголке стеклом. Очень похожий на тот, что стоял на подоконнике в комнате маленького Ярослава - Яськи. Когда он принимался трезвонить (от усердия даже подпрыгивал), Яська вскакивал, подбегал, давил кнопку и опять кидался в постель. Но теперь уже ногами к подушке. Это чтобы мама, когда придёт стаскивать одеяло, удивилась. И мама каждый раз притворялась, что удивляется. А потом начинала щекотать Яськины пятки. А он хохотал и лягался.
- Ну, хватит, хватит, Ясик. Ох, какой же ты ещё ребёнок…
Мамин голос Яр помнит. Каждое звучание, каждую нотку. Руки помнит с прожилками и царапинками. Завитки волос и родинку на мочке уха… А лицо ускользает, ускользает… Карточки сгорели вместе с комбинезоном во время аварии вездехода на Меркаторе. Был ещё один снимок - фаянсовый медальон на памятнике. Но где он теперь?..
Будильник стоял на полированном выступе, который тянулся по всему пульту. В полировке, как в чёрной воде, отражался светлый циферблат и цветные лампочки панели. И магнитная кассета - её забыл Дима Кротов, самый молодой член экипажа. На одной стороне ленты были записи популярных ансамблей, на другой - чей-то голос. Дима слушал его в одиночку, в своей каюте".
Каждая фраза - как тугой комок. Остановись, замри, прислушайся: и они начинают стремительно раскручиваться, как чей-то голос на кассете. Чья-то жизнь.
Голос мамы, о котором говорит Яр, я тоже начинаю слышать, читая этот фрагмент. Не моей мамы. Когда я был маленький, моя мама была уже не молодой. Она была другой совершенно. А это иной голос, и значит сам я падаю в какую-то иную пустоту, пустоту не моей памяти.
…Как огарок свечи в чёрный провал сундука на потолке.
А лица ускользают. Не могу представить себе Яра… впрочем, мне это как-то и не нужно.
Можно говорить ещё о многом. О мелочах, которые так ярко и сильно выбрасывают нас туда, в "синие вечера с костром на лужайке за стадионом и бумажные самолеты, которые пускали с голубятни" - одной, двумя фразами.
О легкой, давно избытой горечи неудавшейся жизни, в которой ты одной стороной - герой планеты, наверное, сопоставимый с Юрий Гагариным, а с другой… с другой даже "дети стали непохожи на прежних - рассудительные, крайне вежливые, во взрослых костюмах, со взрослой расчётливостью в глазах и речах. С десятилетнего возраста знающие, кто из них кем станет" - и что тебе делать на этой Земле?
…Лёгким же касанием отчёркнута и атмосфера в экипаже - с вот этой ноткой остранённости, когда даже на крейсере Родин кажется человеком из другого мира. Даже в званиях случилась некоторая неувязка…
И наконец, можно порассуждать о загадках самого СКДР - мы пытались это сделать зимой, но лучше, чем это сказано в одной фразе: "Часы молчания, когда крейсер … по земным представлениям просто не существовал, и ничего, абсолютно ничего не могло случиться, Ярослав любил. Любил тишину и домашнее тиканье пружинного будильника «Янтарь». Будильник неторопливо отмерял локальное время" - сказать всё равно не получается. Что происходит с крейсером - проминает он пространство, проваливается в щели измерений или, превратившись в световой поток, летит в виде фотонов десятки и сотни лет…
Никто не написал обо всём этом короче и вместе - лучше. Это не пустое преувеличение: наверное, если бы Крапивин попытался написать большой роман о космопроходчике Ярославе Родине, о проблемах Земли и Космоса, он, возможно, и не создал бы ничего особенного. Точнее, он создал бы… цикл о Кристалле - созвездие книг, которое и о Космосе, конечно… но всё таки, по-моему, совсем-совсем не о Космосе. Недаром Крапивин позже решил вернуться - Безлюдные Пространства снова и снова притягивают странников по дальним мирам.