26/1/99
И в процессе,и по последствиям темные Искусства сродни блуду. То же самое затягивающее желание ЗНАТЬ, когда утрачивается цель, процесс становится самоценным, вбирает в себя и наконец отрешает от всех иных желаний. Соприкосновение с ними, далее, подобно утрате девственности и чистоты. Потому несомненно, что душа, желающая сохранить себя в здравии, должна держаться от них как можно дальше.
"Он каждодневно совращает тебя с пути, он дразнит тебя и насмехается над тобой, возвращая тебе надежду, подобно сну, обманывающему тебя напрасными видениями, вплоть до того момента, когда отведенное тебе время истечет и смерть, покрывающая все мраком, увы, заберет тебя, не позволив достичь поставленной цели".
Несколько дней назад я получил посылку от друга, которого давно нет в живых.
"На самом деле их было два. У меня такое предчувствие, что я могу не иметь возможности передать его лично, поэтому оставляю фиал в своем банковском сейфе. Когда придет назначенное время, кобольды доставят его тебе. Итак, если спустя шестьдесят лет ты все еще не преуспел в своем исследовании, думаю, тебе не помешают еще шестьдесят. Неплохой подарок ко дню рождения, верно?
Береги себя. Искренне твой, А. Р."
Кажется, он в самом деле меня любил. Не в том смысле, который сейчас модно обсуждать; Антониус... Тони Розенштайн любил всех. Он был самым светлым человеком из всех, кого я знал. Во время учебы мы почти не общались. Тони выглядел несколько неуместно в Фаустшуле, с этой своей жизнерадостной и смирной улыбкой деревенского паренька, среди полувоенного пафоса. Все время возился с какой-то живностью, на котороую остальные смотрели только как на ингредиентуру. Кажется, однажды я помог ему с каким-то сложным разделом Защитных чар, но и все. Он отыскал меня, когда я был адьюнктом при Гриндельвальде, и в тот вечер, когда он явился ко мне в Крахендорф... это было в июне 36-го... мы проговории до утра. Я в тот момент как раз увлекся бестиологией, а Розенштайн к тому времени стал одним из лучших специалистов по волшебным тварям. Я не знаю, как он жил за пределами нашего общения; он врывался, отвлекал меня от работы, уводил пить пиво или гулять по горам, фонтанировал поэзией, особо упирая на Рильке, терпел мою снисходительность и молчание. Он стал четвертым среди тех, чье общество меня не тяготило, после матери, брата и хм... Гриндельвальда. Постепенно он узнал о моей болезни (не от меня, видимо разговорил врача, у которого я постоянно наблюдался), а в 38-м Тони принес мне ко дню рождения поистине королевский подарок - кровь единорога, отданную добровольно. Я сам когда-то упомянул ему об эликсире, могущем избавить меня от полусквибского существования - совсем несложный состав, известный многим старым семьям; только вот главный действующий компонент был практически недоступен, а полученный неправильно, он превращал эликсир в смертельный яд. Тони не сказал, а я не спрашивал, как он получил ее, и что, следуя Уговору, отдал взамен.
Уже через месяц я наконец смог свободно использовать свои знания, не думая о том, что чрезмерное усиие спосбно уложить меня в постель или в гроб. Тони вскоре уехал в Японию. Мы больше не встречались. В августе 45-го он погиб в Нагасаки, спасая соседей-простецов. А три дня назад я получил от него письмо.
Сейчас в камине догорает старая тетрадь - одиннадцатый гримуар Трансильвануса, "Преображение плоти". Остальные рукописи я отправил в главный дом семьи, может быть, в следующем поколении также родится тот, кто сможет их читать. Мои опыты закончены. Спустя 60 лет, после всего, что я сделал, вряд ли единорог отдал бы для меня кровь. Я сделал и узнал много такого, от чего следует держаться подальше. Я причинил страдание и смерть многим людям, преимущественно из простецов. Я довел до конца эксперимент Моргенштерна, и он бесплоден. Я принимал участие в мести целой стране, и мы преуспели, но месть уже не приносит облегчения. Я достиг многого, но это ничего не стоит. Моя душа похожа на пепел от сгоревшей книги. Надеюсь, что Тот, Кто ее написал, помнит ее наизусть. Мне осталось, думаю, чуть больше года. Скоро я увижусь с Тони Розенштайном, и я надеюсь, что смогу посмотреть ему в глаза. Я не собираюсь ни приближать, ни удалять свой час. Я точно остывающий уголь.
"Он каждодневно совращает тебя с пути, он дразнит тебя и насмехается над тобой, возвращая тебе надежду, подобно сну, обманывающему тебя напрасными видениями, вплоть до того момента, когда отведенное тебе время истечет и смерть, покрывающая все мраком, увы, заберет тебя, не позволив достичь поставленной цели".
Несколько дней назад я получил посылку от друга, которого давно нет в живых.
"На самом деле их было два. У меня такое предчувствие, что я могу не иметь возможности передать его лично, поэтому оставляю фиал в своем банковском сейфе. Когда придет назначенное время, кобольды доставят его тебе. Итак, если спустя шестьдесят лет ты все еще не преуспел в своем исследовании, думаю, тебе не помешают еще шестьдесят. Неплохой подарок ко дню рождения, верно?
Береги себя. Искренне твой, А. Р."
Кажется, он в самом деле меня любил. Не в том смысле, который сейчас модно обсуждать; Антониус... Тони Розенштайн любил всех. Он был самым светлым человеком из всех, кого я знал. Во время учебы мы почти не общались. Тони выглядел несколько неуместно в Фаустшуле, с этой своей жизнерадостной и смирной улыбкой деревенского паренька, среди полувоенного пафоса. Все время возился с какой-то живностью, на котороую остальные смотрели только как на ингредиентуру. Кажется, однажды я помог ему с каким-то сложным разделом Защитных чар, но и все. Он отыскал меня, когда я был адьюнктом при Гриндельвальде, и в тот вечер, когда он явился ко мне в Крахендорф... это было в июне 36-го... мы проговории до утра. Я в тот момент как раз увлекся бестиологией, а Розенштайн к тому времени стал одним из лучших специалистов по волшебным тварям. Я не знаю, как он жил за пределами нашего общения; он врывался, отвлекал меня от работы, уводил пить пиво или гулять по горам, фонтанировал поэзией, особо упирая на Рильке, терпел мою снисходительность и молчание. Он стал четвертым среди тех, чье общество меня не тяготило, после матери, брата и хм... Гриндельвальда. Постепенно он узнал о моей болезни (не от меня, видимо разговорил врача, у которого я постоянно наблюдался), а в 38-м Тони принес мне ко дню рождения поистине королевский подарок - кровь единорога, отданную добровольно. Я сам когда-то упомянул ему об эликсире, могущем избавить меня от полусквибского существования - совсем несложный состав, известный многим старым семьям; только вот главный действующий компонент был практически недоступен, а полученный неправильно, он превращал эликсир в смертельный яд. Тони не сказал, а я не спрашивал, как он получил ее, и что, следуя Уговору, отдал взамен.
Уже через месяц я наконец смог свободно использовать свои знания, не думая о том, что чрезмерное усиие спосбно уложить меня в постель или в гроб. Тони вскоре уехал в Японию. Мы больше не встречались. В августе 45-го он погиб в Нагасаки, спасая соседей-простецов. А три дня назад я получил от него письмо.
Сейчас в камине догорает старая тетрадь - одиннадцатый гримуар Трансильвануса, "Преображение плоти". Остальные рукописи я отправил в главный дом семьи, может быть, в следующем поколении также родится тот, кто сможет их читать. Мои опыты закончены. Спустя 60 лет, после всего, что я сделал, вряд ли единорог отдал бы для меня кровь. Я сделал и узнал много такого, от чего следует держаться подальше. Я причинил страдание и смерть многим людям, преимущественно из простецов. Я довел до конца эксперимент Моргенштерна, и он бесплоден. Я принимал участие в мести целой стране, и мы преуспели, но месть уже не приносит облегчения. Я достиг многого, но это ничего не стоит. Моя душа похожа на пепел от сгоревшей книги. Надеюсь, что Тот, Кто ее написал, помнит ее наизусть. Мне осталось, думаю, чуть больше года. Скоро я увижусь с Тони Розенштайном, и я надеюсь, что смогу посмотреть ему в глаза. Я не собираюсь ни приближать, ни удалять свой час. Я точно остывающий уголь.