Евгений Петрович Оболенский, полусвятой. Братья (1)
Гостевой пост Рины Незелёной. 1 октября был её первый пост об Оболенских. Сегодня - две части второго поста.
В автобиографических записках секретаря Следственного комитета А.Д. Боровкова содержатся краткие характеристики главных деятелей декабристского движения. Так, среди прочего, читаем: «Деловой, основательный ум, решительный характер, неутомимая деятельность к достижению предложенной цели - вот свойства Оболенского…».
Евгений Петрович Оболенский. Портрет неизвестного художника 1830 г.
Из мемуаров Екатерины Алексеевны Сабанеевой: «(...) Он был тоже очень религиозен, и какая чистая была его жизнь в доме отца. Брат Константин был легкомысленный, порядочный даже повеса; папенька часто его журил; брат же Евгений только радовал его своим поведением. В полку Евгений пользовался общим уважением, он был старшим адъютантом у генерала Бистрома, пользовался полным его доверием, так что будущая его карьера обещала отлично устроиться. Младшие братья мои были тогда (1823-1824 года) в Пажеском корпусе. Евгений, служа в Петербурге, часто навещал их, и папенька и на их счет был спокойнее. Немало надежд возлагал мой дорогой отец на этого любимого своего сына (...)».
Все надежды рухнули 14 декабря 1825 года. Перед описываемыми событиями младшие братья Константин (1798 года рождения), Дмитрий (1809 года рождения) и Сергей (1810 года рождения) жили с ним в адъютантской квартире Бистрома. Для братьев Дмитрия и Сергея, учившихся в Пажеском корпусе, Евгений Петрович нанял учителя наставника Никитенко.
Был еще старший сводный брат, с которым у Евгения особой душевной близости не было. В публикации П.Т. Трунева (купца, городского головы Верхнеудинска, исследователя жизни декабристов в Сибири) «Декабристы в Нерчинских рудниках» приведены весьма интересные выписки из подлинного дела о пребывании декабристов в Нерчинских рудниках (отобранные от государственных преступников письменные сведения о ближайших их родственниках. Ноября 25 дня, 1826 года):
(...) 5-е. Ближайшие мои родственники следующие: отец мой - отставной действительный статский советник и кавалер князь Петр Николаевич Оболенский, обыкновенное жительство его в подмосковной деревне Рожествено, исключая нескольких месяцев в году, которые он проводит в Москве. Сколько мне известно, он имеет около тысячи пятисот душ в разных губерниях; собственно мне принадлежащего имения я не имел, не будучи отделен от отца, который один управлял всем имением вообще и не отделял ни меня, ни братьев.
Братья мои: отставной Серпуховского уланского полка подполковники, князь Николай Петрович, женат на княжне Волконской, полученное им в наследство от матери его имение состоит в Тульской губернии, число душ и прочие подробности о имении его мне неизвестны.
Николай Петрович Оболенский (1790 - 1847)
Лейб-гвардии Павловского полка штабс-капитан, князь Константин Петрович, находился адъютантом при генерал-адъютанте Потемкине.
Князь Дмитрий и князь Сергей находятся в Пажеском корпусе (...).
О впечатлении, произведенном событием 14-го декабря, свидетельствует письмо, писанное к дяде декабриста, - сенатору Николаю Евгеньевичу Кашкину, его племянницею - Екатериною Лукьяновною Симанскою, рожд. Боборыкиною, из Петербурга, от 21-го декабря 1825 г.:
«Все родные снова поручили мне тяжелую задачу - сообщить Вам о величайшем несчастии... О несчастном дне 14-го числа Вы уже должны знать из газеты, в которой всё описано с величайшею точностью; скажу Вам, что все эти мятежники, столь же дерзкие, как и подлые, бросились в бегство, но почти в то же время были схвачены. Однако, кто мог бы тому поверить, дорогой Дядя, что во главе этих безбожников что душой этих бунтовщиков, увы! - наш Евгений Оболенский! Я не могу ничего более сказать, - подготовьте же несчастного князя к этому жестокому и неожиданному удару, наносимому сыном, которого до сего времени мы все считали образцовейшим молодым человеком... Увы, дорогой Дядя, необходимо также, чтобы Вы не ввели в заблуждение князя, так как виновность несчастного Евгения превосходит всяческое безумие! Между тем, мы просим Вас убедить или моего Дядюшку, самого князя, или кого-либо другого из нашей семьи приехать сюда для того, чтобы привести в порядок дела как самого несчастного, так и его обоих младших братьев, которые, располагая полною и совершенною свободою в настоящий момент, всячески ею злоупотребляют, так как оба, - должна Вась заверить, - мальчики совершенно испорченные. Моя тетушка Штерич была так добра, - взяла на себя заботы о Сергее, и он у неё будет, но крайней мере, под присмотром (...)».
Старый князь сник. Константина тоже арестовали. Из Следственного дела кн. Оболенского 2-го:
Подследственным свидания с родственниками были запрещены, равно как и переписка. Письмо старого князя Петра Николаевича от 21 января 1826 года после 38 дней «строжайшего» содержания Евгения Петровича Оболенского в равелине произвело на последнего огромное впечатление и было неслыханным подарком ко дню его именин. По тем временам не считали нужным праздновать день рождения. Именины, день святого, в честь которого нарекали ребенка при крещении, наоборот, встречали торжественно. В этот день 21 января 1826 года к Евгению был допущен священник, который исповедовал и причастил его. Для Оболенского, религиозность которого обострилась в одиночном заключении, это был настоящий праздник. То, чего не могли сделать брань и угрозы, кандалы и пытка одиночеством, сделали хорошо обдуманные "милости" царя. В порыве благодарности за «человеколюбие государя» Оболенский написал покаянное письмо:
Ваше Императорское Величество! Всемилостивейший Государь!
Удостоившись получить ныне прощение Царя Небесного, и предстать ему с успокоенною совестию, я первым долгом поставляю пасть к ногам твоим ... Ныне, одна вина осталась у меня пред тобою: - Доселе я представил Комитету тобою учрежденному, только имена тех членов нашего Общества, коих скрыть мне было невозможно, по поступкам их, или личным сношениям: - Прочие остались скрыты в сердце моем: - Мое молчание ты счел может быть о Государь, преступным упорством: - Осмеливаюсь самого тебя поставить Судьею поступка моего: - Члены Общества приняв меня в Сотоварищи свои, честному Слову моему, и клятвенному обещанию, вверили честь, благоденствие и спокойствие как каждого из них; так и семейств к коим они принадлежат: - Мог ли я тою самою рукою, которая была им залогом верности, предать их суду тобою назначенному, для сохранения жизни своей, или уменьшения несколькими золотниками того бремени, которое Промыслом Всевышнего, на меня наложено: - Государь, я не в силах был исполнить сей жестокой обязанности: - Но вера, примирив меня с совестью моею, вместе с тем представила высшие отношения мои; милосердие же твое о Государь меня победило: - В то время когда я лишился всех надежд, когда темница сделалась мой мир, и голые стены оной, товарищами моей жизни, манием благотворной руки твоей, письмо отца моего, как Ангел утешитель, принесло спокойствие и отраду душе моей: - Благодеяние твое, Монарх милосердый, воззрение твое на мольбу семидесятилетнего старца, останется незабвенным в душе моей: - И потому видя в тебе не строгого Судью; - но Отца милосердного (...).
21-го Января 1826-го года.
И князь назвал:
- Имена членов бывших в Обществe, но Отставших от оного, до первого разрушения оного;
- Имена членов нынешнего Общества, кои им Комитету представлены не были;
- Имена членов Общества, находящиеся в Москве и в Пензе;
- Имена членов Южного Общества, ему известные
(…)Представив тебе, Всемилостивейший Государь, имена всех членов мне известных, я не имел в виду уменьшение моего наказания в том. Сам Бог может быть свидетель мне; - но единственно очищение моей совести пред тобою, исполнение священнейшего долга пред семидесятилетним отцом, коего скорби я причиною, и обязан стараться изгладить всеми возможными способами; - и наконец душевная обязанность и требование представить тебе содействие каждого из членов общества в истинном и беспристрастном виде: - Если я успел достигнуть хотя одной из сих целей;-то буду благодарить Творца моего: - Прими о Государь, единую и возможную дань преданности верноподданного твоего,
Князя Евгения Оболенского.
Не смотря на довольно значительное количество названных имен Е.П. Оболенским, круг сдаваемых участников восстания был расширен за счет тех людей, участие которых в восстании не могло пройти незамеченным за время следствия и скрывать имена которых не имело смысла.
В том числе, в письме была мольба-просьба о брате Константине:
(...) Государь! Ты может быть усумнишся в словах моих касательно брата; - но прикажи спросить бывших товарищей его в полку, спроси всех его Начальников, я yверен, что все единогласно подтвердят Teбе, что ни характер, ни занятия его, ни связи не соответствуют цели нашего Общества: - Живя с ним в одной комнате, я не мог скрыть ему существование Общества; и потому принял его в оное; - но со времени вступления его в Общество; он не только ни одного члена не принял нового; но не сблизился даже с теми членами общества с которыми он должен быть в сношении: Государь Всемилостивейший! Удвой мое наказание; но ради семидесятилетнего отца, пощади брата, совершенно невинного, и ни в каком отношении Тебе неопасного; - Молю Господа, да умилостивить тебя!
В том же письме был назван и Яков Иванович Ростовцев:
(… ) Со времени же возобновления тайного общества, в продолжение последних трех лет принят был мною за несколько недель до 27-го ноября товарищ мой, старший же адъютант Ростовцев, и после 27-го ноября гвардейской свиты граф Коновницын. Первый из них, будучи поэт, был принят мною единственно как человек, коего талант мог быть полезен распространению просвещения, тем более что талант сей соединен был с истинною любовию к отечеству и с пылким воображением (…)
Яков Ростовцев, еще один адьютант Бистрома, сослуживец Евгения, накануне восстания 12 декабря 1825 года в письме Николаю I донес будущему императору о возможном заговоре декбристов и сам же рассказал Е.П. Оболенскому о встрече с наследником.
Однако следователи предпочли его имя не заметить…
После 14 декабря генерал К. И. Бистром, у которого служили в адъютантах Оболенский и Ростовцев, отказался от услуг Ростовцева и вернул его в строй - под тем предлогом, что Ростовцев нарушил субординацию, обратившись со своими сведениями к Николаю I через голову Бистрома, своего прямого начальника. Однако Ростовцев не подал в отставку, а быстро пошел вверх по карьерной лестнице. Он же, несколько лет спустя, участвовал и в следствии по делу петрашевцев и поставил свою подпись под смертным приговором. Он остановил казнь и зачитал осужденным царский манифест о помиловании. Возможно, Николай выбрал на эту роль Ростовцева, потому, что Ростовцев сильно заикался и, с трудом преодолевая сопротивляющиеся слова царского рескрипта, несколькими минутами продлил пытку осужденных.
Итак, Константина арестовали. Младшие Дмитрий и Сергей жили некоторое время одни с наставником Никитенко. Из воспоминаний Е.П. Оболенского: «(...) 21-го июля 1826 года, вечером, мне принесли в мой номер Кронверкской куртины серую куртку и такие же панталоны из самого грубого солдатского сукна и возвестили, что мы должны готовиться к отправлению в путь. Накануне этого дня я имел свидание с младшими братьями-пажами и, простившись с ними, просил их прислать мне необходимое платье и белье. Они исполнили мое желание: вероятно, нашли готовый сюртук с брюками и вместе с бельем уложили в небольшой чемодан и отправили ко мне; все это я получил (...)».
Спустя пять лет, 12 марта 1830 года Е.П. Оболенский напишет Андрею Васильевичу Протасьеву: «(...) 21-го июля 1826 года выехал я из крепости. Не стану тебе говорить о том, что я чувствовал, расставаясь навсегда со всем тем, что оживляло мою жизнь. В понедельник я виделся с братьями: Митя плакал, и я также. Сергей молчал; час времени мы проговорили об отце, о тебе, о домашних и едва нисколько слов успели мы сказать, как час расставания наступил (...)».
07 июля 1826 года Константин Петрович был отпущен и переведен в 45-й егерский полк:
Младшие братья тяжело пережили случившееся. Сергей о своем брате Дмитрии: «он никого не хочет знать, удаляется даже от самых родных, всем пренебрегает и взбешен чем-то в высочайшей степени».
В январе 1826 года учитель Никитенко замечает о Дмитрии примерно то же самое: «Со времени же несчастия его брата (Евгения) он сделался совершенно несносен, я пробовал увещевать его, но получил в ответ несколько грубостей». Начальство пажеского корпуса в донесении великому князю Константину: «Дмитрий (…) всегда был поведения упорного, а брат его Сергей, поступивший в корпус в 1826 году с самым запущенным воспитанием и вредными правилами, ни мало не исправился и все строгие наказания их не удерживают, но напротив они стараются еще других совращать с доброго пути». В 1827 году Дмитрия и Сергея Оболенских из пажеского корпуса выставили в рядовые Финляндского корпуса - «за дурное поведение и вредные правила».
В письме А.В. Протасьеву, Евгений Петрович опять пишет о братьях: (...) Ничего еще не говорил я тебе о братьях. Известие о том, что они разжалованы в рядовые меня не изумило, как ты можешь легко себе представить. Зная слабое смотрение корпуса и при том неуважение воспитанников к начальникам безнравственным, я убежден был, что первое увеличение строгости возбудит между юношами негодование и будет причиною шума, которого следствие обрушатся на двух или трех. Жребий этот пал на братьев и я признаюсь тебе не почитаю великим несчастием то, что они лишились карьеры, как у нас говорят. Напротив - несчастие должно закалить их характер и по неволе кладет печать твердости на слабодушие. Я Сережей был всегда доволен; Митенька мягкосердечнее, но слабее духом. Сверх того, я очень доволен тем, что они в Финляндии, где общество гораздо образованнее нашего и где самое гражданское устройство доставляет каждому более личного уважения к самому себе. По сему, находясь между такими людьми, невольно получаем навык к доброму и хорошему. Одно что могло меня тревожить - это быль добрый наш родитель, коего могли расстроить столько ударов, одни за другим ему посылаемых. Но и его Благое Провидиние подкрепило, и я душевно благодарил Всевышнего за помощь им оказываемую в то время, когда она необходима. Если можно им будет писать ко мне, то скажи им, что я много буду утешен их письмами не только по чувству брата, но еще более по участию душевному, которое я принимал в первые лета их юности. Вот еще моя просьба к тебе. У Сережи жил бедный студент Петербургского университета Александр Васильевич Никитенко. Ты, я думаю, знаешь его историю. Сделай милость уведомь меня о его судьбе. И если нужно, то помогай ему по возможности. Не забывай также моих добрых служителей Егорушку и Петрушу. И если можно выпустить их на волю, то я душевно был бы рад. Еще несколько слов о денежных обстоятельствах (...).
О денежных обстоятельствах и долгах Евгений Петрович писал Протасьеву постоянно, причем помощь неимущим декабристам была в приоритете.
Младших братьев Дмитрия и Сергея в рядовых задержали на семь лет - и только в 1834 году, после долгих хлопот отца, писавшего в письме к Бенкендорфу, что от тяжелых условий службы у Дмитрия «уже признаки чахотки», Дмитрий станет прапорщиком, Сергей - унтер-офицером, им дадут отпуск для свидания с родными и позволят перейти на гражданскую службу, но Евгений их никогда уже не увидит. В 1849 году умер в своем имении самый младший брат Сергей, оставив трех малолетних сыновей: девятилетних Александра и Модеста, шестилетнего Владимира и восьмилетнюю дочь Наталью, а в 1854 году скончался Дмитрий.
На каторге Оболенский активно участвовал в казематской жизни. Он учил детей, в каторжной академии читал лекции по философии, обучал английскому языку. Оболенский любил столярничать, увлекся садоводством и огородничеством и слыл одним из лучших казематских портных.
Н.П. Репин (декабрист). Декабристы на мельнице в Чите. Е.П. Оболенский с книгой в руках.
(...) Недавно пришлось смолоть муки десять фунтов на ручных мельницах. Для меня работа не тяжела, потому что, слава Богу, силы физические доселе меня не оставляют; но для тех, у которых грудь слаба, работа эта тяжеленька. Летом начинаются у нас работы каждый день и утром и вечером: мы делаем дороги, починяем старые, ровняем улицы, так чтобы везде проехать, как шаром прокатить. Сверх того, у нас собственный огород, на котором трудов немало: на сто человек заготовить запасу на зиму - немаловажный труд. 105 гряд каждый день полить занимает, по крайней мере, часов пять или шесть в день. Осенью мы собираем овощи с гряд, квасим капусту, свеклу, укладываем картофель, репу, морковь и другие овощи для зимнего продовольствия, и таким образом невидимо настает октябрь, и зимние долгие ночи опять заставляют обращаться к трудам умственным. Вот тебе, милый друг, круговое течение нашего года.
Что касается до внутреннего, душевного состояния моего, то скажу тебе, что я спокоен душевно и ищу более утешения в самом себе, нежели во внешних предметах. Религия доставляет мне истинное душевное утешение (...).
Николаю Кашкину: (...) 11-летнее заключение оставило на мне свои следы так же, как и над всеми моими товарищами; пока душа живет, я доволен; я многого не желаю ... теперь уже с месяц, как у нас всякий день снег валит с утра до ночи; это время сижу дома, но не без дела: между прочим, хожу за больным чахоточным мальчиком 17 лет, моим соседом: это сын нашего пономаря; я его застал еще на ногах, но с чахоточным кашлем; с начала сентября он уже не мог выходить и был при смерти; так как я не лечу и не даю лекарств, которых у меня нет, то мое дело состояло только в том, что я отвратил родителей от тех средств, к которым они прибегали, чтобы его вылечить: его поили дегтем, всякого рода травами, всякой дрянью и хотя, может быть, не усилили болезнь (в чем, между прочим, сомневаюсь), но пользы не приносили; одним словом, я больного лелею, кормлю хорошею пищею, даю ему вовремя лекарство, которое ему дал проезжий лекарь, сажаю в ванны и этим хождением успокаиваю его; теперь, слава Богу, он лучше прежнего, но не знаю, продлит ли Господь дни его и даст ли ему здоровье; временно ему бывает легко, а по временам - он в отчаянном положении; вот тебе, милый друг, отчет в занятиях, в которых участвует сердце: мой пономаренок занимает меня и утром, и вечером, об нем я скорблю и по временам радуюсь...Остальное время проходит между делом и бездельем: хожу за моими животными, кормлю их и частию радуюсь ими, потому что они меня знают и на голос мой приходят; и в этом, милый друг, есть некоторое наслаждение; благосостояние этих животных зависит от меня и от моей заботливости: хороший корм, своевременное пойло, маленькие удобства местные делают их веселыми и готовыми на всякую службу. Замечательный пример инстинкта этих домашних друзей видел я недавно и удивился виденному, между тем как в крестьянском быту это случается всегда и везде: маленький сыночек моего хозяина - двухлетний парень прездоровый и пресильный; вхожу я к ним однажды в избу и нахожу Стеньку с курицей в руках - эта курица его игрушка - он ее теребил, мял, брал за одно крыло, брал за другое, курица молчит и ни в чем ему не препятствует; долго он с ней возился и, наконец, положил ее боком на лавку; я думал, что курица вскочит и побежит, обрадовавшись свободе,- вышло напротив: она лежала на том же месте, пока мальчишка не взял ее опять и не посадил в шесток; таких примеров ты найдешь много на всяком шагу; но я заболтался и, кажется, не на шутку; пора тебе сказать несколько слов о родных... брат Константин писал однажды, но послал мне исправно книги, о которых я его просил.
Друзья же переживали за него:
Ф. Ф. ВАДКОВСКИЙ - И. И. ПУЩИНУ10 марта 1840 г. из Иркутска:
(...) На обратном пути мы видели Оболенского и Глебова. Стану только тебе говорить о первом. Сердце ныло, глядя на это благородное возвышенное существо, погребенное, Бог знает, в каких пустырях, не имеющее с кем разделить времени, разменять слова, осужденное жить с какими-то двуногими, всегда готовыми воспользоваться его редким добродушием, чтобы его обмануть или обокрасть. Я просто заливался слезами, когда прощался с ним на берегу Селенги. Мне казалось, что я оставляю его живого в какой-то душной могиле. Тем не менее весело на него смотреть: он так тверд, спокоен духом и равнодушен к своему положению, как будто бы он стоял у преддверия рая. Хлопочет, занимается хозяйством, по обыкновению заботится о других, обдумывает каждый свой шаг и даже нашел средство уморить нас со смеху описанием некоторых нравов и обхождения сельских жителей (...).
Константин, брат Оболенского, выйдя в отставку, поселился в Москве. Он завел свеклосахарный завод и уговорил Оболенского вложить в него часть своих денег, обещая верные доходы. После смерти отца Оболенский очень решительно распорядился своей долей наследства. Однако с помощью брата Константина денежные дела пришли в такое состояние, что Евгений Петрович вынужден был прибегать к займам. 7 августа 1842 г. из Туринска Андрею Васильевичу Протасьеву: (...) скажу тебе, милый друг, что брат Константин решительно ничего не может для меня сделать. Нынешний год хуже всех прежних: доселе он не выслал мне еще условленного дохода (...).
Причастный к делу декабристов брат Константин «прозрел», понял, что жизнь - драгоценность, которой нужно наслаждаться и брать от нее все, что можно. В начале января 1858 года Оболенский и Свистунов три дня гостили у Пущина в Марьине. На обратном пути они заехали в Москву и остановились у Константина.
П.Н. Свистунов И.И. Пущину из Калуги. 29 января 1858 года:
(...) Воротившись в Москву, пошли неудачи. Остановились у Константина Петровича. Квартира тесная и вся убрана, как будуар, все шелк и бархат, в дорожном платье совестно сесть, а спали на каких-то узеньких кушетках. Евгений со своей свалился ночью с ужасным треском, и не знаю, каким чудом остался невредим. Хозяина, о котором слыхал в крепости от Горского (Грабе-Горский - декабрист, был в соседнем со Свистуновым каземате в Петропавловской крепости), видел в первый раз. Этаких рисовал некогда Хогарт. (Хогарт - знаменитый английский карикатурист), лицо расплылось страшным образом, живот также, носит парик, франтит напропалую, к тому же театрал и при случае намекает о своей petite.
Petite (франц.) - малютка; скорее всего, Константин так называл свою любовницу.
Он так называет ее. Он просто меня сразил, а некому моргнуть. Что бы с вами было?.. Мне приходилось совестно за Евгения. Говорю ему: у вас брат весельчак, да - говорит, добрый малый, и более в характеристику не пускались (...).
Уильям Хогарт. «Карьера мота»
В 1861 году умер и Константин.
Е. П. Оболенский - М. И. Муравьеву-Апостолу 23 марта 1861 года из Москвы:
Друг Матвей Иванович! Я в Москве с 13 марта, приехал отдать последний долг брату Константину, который мирно окончил жизнь 11-го марта (...).
Тяжело было расставаться с ним. Мы росли вместе и все лета юности и часть зрелых лет провели под одной кровлей. 30 лет сибирской жизни разъединили нас, но не лишили теплого родственного сочувствия. Так мы встретились в 1856 году, так прошли и последние 4 года. Но настал его конец, и теперь все остается в одном воспоминании. Но грустно еще то, что мне приходится быть свидетелем и счетчиком его финансовых операций, этих бесчисленных сплетений долговых цифр (...).
Евгений Петрович, прилагая невероятные усилия, ликвидирует его дела так, что удовлетворяет всех кредиторов.
Окончание следует
В автобиографических записках секретаря Следственного комитета А.Д. Боровкова содержатся краткие характеристики главных деятелей декабристского движения. Так, среди прочего, читаем: «Деловой, основательный ум, решительный характер, неутомимая деятельность к достижению предложенной цели - вот свойства Оболенского…».
Евгений Петрович Оболенский. Портрет неизвестного художника 1830 г.
Из мемуаров Екатерины Алексеевны Сабанеевой: «(...) Он был тоже очень религиозен, и какая чистая была его жизнь в доме отца. Брат Константин был легкомысленный, порядочный даже повеса; папенька часто его журил; брат же Евгений только радовал его своим поведением. В полку Евгений пользовался общим уважением, он был старшим адъютантом у генерала Бистрома, пользовался полным его доверием, так что будущая его карьера обещала отлично устроиться. Младшие братья мои были тогда (1823-1824 года) в Пажеском корпусе. Евгений, служа в Петербурге, часто навещал их, и папенька и на их счет был спокойнее. Немало надежд возлагал мой дорогой отец на этого любимого своего сына (...)».
Все надежды рухнули 14 декабря 1825 года. Перед описываемыми событиями младшие братья Константин (1798 года рождения), Дмитрий (1809 года рождения) и Сергей (1810 года рождения) жили с ним в адъютантской квартире Бистрома. Для братьев Дмитрия и Сергея, учившихся в Пажеском корпусе, Евгений Петрович нанял учителя наставника Никитенко.
Был еще старший сводный брат, с которым у Евгения особой душевной близости не было. В публикации П.Т. Трунева (купца, городского головы Верхнеудинска, исследователя жизни декабристов в Сибири) «Декабристы в Нерчинских рудниках» приведены весьма интересные выписки из подлинного дела о пребывании декабристов в Нерчинских рудниках (отобранные от государственных преступников письменные сведения о ближайших их родственниках. Ноября 25 дня, 1826 года):
(...) 5-е. Ближайшие мои родственники следующие: отец мой - отставной действительный статский советник и кавалер князь Петр Николаевич Оболенский, обыкновенное жительство его в подмосковной деревне Рожествено, исключая нескольких месяцев в году, которые он проводит в Москве. Сколько мне известно, он имеет около тысячи пятисот душ в разных губерниях; собственно мне принадлежащего имения я не имел, не будучи отделен от отца, который один управлял всем имением вообще и не отделял ни меня, ни братьев.
Братья мои: отставной Серпуховского уланского полка подполковники, князь Николай Петрович, женат на княжне Волконской, полученное им в наследство от матери его имение состоит в Тульской губернии, число душ и прочие подробности о имении его мне неизвестны.
Николай Петрович Оболенский (1790 - 1847)
Лейб-гвардии Павловского полка штабс-капитан, князь Константин Петрович, находился адъютантом при генерал-адъютанте Потемкине.
Князь Дмитрий и князь Сергей находятся в Пажеском корпусе (...).
О впечатлении, произведенном событием 14-го декабря, свидетельствует письмо, писанное к дяде декабриста, - сенатору Николаю Евгеньевичу Кашкину, его племянницею - Екатериною Лукьяновною Симанскою, рожд. Боборыкиною, из Петербурга, от 21-го декабря 1825 г.:
«Все родные снова поручили мне тяжелую задачу - сообщить Вам о величайшем несчастии... О несчастном дне 14-го числа Вы уже должны знать из газеты, в которой всё описано с величайшею точностью; скажу Вам, что все эти мятежники, столь же дерзкие, как и подлые, бросились в бегство, но почти в то же время были схвачены. Однако, кто мог бы тому поверить, дорогой Дядя, что во главе этих безбожников что душой этих бунтовщиков, увы! - наш Евгений Оболенский! Я не могу ничего более сказать, - подготовьте же несчастного князя к этому жестокому и неожиданному удару, наносимому сыном, которого до сего времени мы все считали образцовейшим молодым человеком... Увы, дорогой Дядя, необходимо также, чтобы Вы не ввели в заблуждение князя, так как виновность несчастного Евгения превосходит всяческое безумие! Между тем, мы просим Вас убедить или моего Дядюшку, самого князя, или кого-либо другого из нашей семьи приехать сюда для того, чтобы привести в порядок дела как самого несчастного, так и его обоих младших братьев, которые, располагая полною и совершенною свободою в настоящий момент, всячески ею злоупотребляют, так как оба, - должна Вась заверить, - мальчики совершенно испорченные. Моя тетушка Штерич была так добра, - взяла на себя заботы о Сергее, и он у неё будет, но крайней мере, под присмотром (...)».
Старый князь сник. Константина тоже арестовали. Из Следственного дела кн. Оболенского 2-го:
Подследственным свидания с родственниками были запрещены, равно как и переписка. Письмо старого князя Петра Николаевича от 21 января 1826 года после 38 дней «строжайшего» содержания Евгения Петровича Оболенского в равелине произвело на последнего огромное впечатление и было неслыханным подарком ко дню его именин. По тем временам не считали нужным праздновать день рождения. Именины, день святого, в честь которого нарекали ребенка при крещении, наоборот, встречали торжественно. В этот день 21 января 1826 года к Евгению был допущен священник, который исповедовал и причастил его. Для Оболенского, религиозность которого обострилась в одиночном заключении, это был настоящий праздник. То, чего не могли сделать брань и угрозы, кандалы и пытка одиночеством, сделали хорошо обдуманные "милости" царя. В порыве благодарности за «человеколюбие государя» Оболенский написал покаянное письмо:
Ваше Императорское Величество! Всемилостивейший Государь!
Удостоившись получить ныне прощение Царя Небесного, и предстать ему с успокоенною совестию, я первым долгом поставляю пасть к ногам твоим ... Ныне, одна вина осталась у меня пред тобою: - Доселе я представил Комитету тобою учрежденному, только имена тех членов нашего Общества, коих скрыть мне было невозможно, по поступкам их, или личным сношениям: - Прочие остались скрыты в сердце моем: - Мое молчание ты счел может быть о Государь, преступным упорством: - Осмеливаюсь самого тебя поставить Судьею поступка моего: - Члены Общества приняв меня в Сотоварищи свои, честному Слову моему, и клятвенному обещанию, вверили честь, благоденствие и спокойствие как каждого из них; так и семейств к коим они принадлежат: - Мог ли я тою самою рукою, которая была им залогом верности, предать их суду тобою назначенному, для сохранения жизни своей, или уменьшения несколькими золотниками того бремени, которое Промыслом Всевышнего, на меня наложено: - Государь, я не в силах был исполнить сей жестокой обязанности: - Но вера, примирив меня с совестью моею, вместе с тем представила высшие отношения мои; милосердие же твое о Государь меня победило: - В то время когда я лишился всех надежд, когда темница сделалась мой мир, и голые стены оной, товарищами моей жизни, манием благотворной руки твоей, письмо отца моего, как Ангел утешитель, принесло спокойствие и отраду душе моей: - Благодеяние твое, Монарх милосердый, воззрение твое на мольбу семидесятилетнего старца, останется незабвенным в душе моей: - И потому видя в тебе не строгого Судью; - но Отца милосердного (...).
21-го Января 1826-го года.
И князь назвал:
- Имена членов бывших в Обществe, но Отставших от оного, до первого разрушения оного;
- Имена членов нынешнего Общества, кои им Комитету представлены не были;
- Имена членов Общества, находящиеся в Москве и в Пензе;
- Имена членов Южного Общества, ему известные
(…)Представив тебе, Всемилостивейший Государь, имена всех членов мне известных, я не имел в виду уменьшение моего наказания в том. Сам Бог может быть свидетель мне; - но единственно очищение моей совести пред тобою, исполнение священнейшего долга пред семидесятилетним отцом, коего скорби я причиною, и обязан стараться изгладить всеми возможными способами; - и наконец душевная обязанность и требование представить тебе содействие каждого из членов общества в истинном и беспристрастном виде: - Если я успел достигнуть хотя одной из сих целей;-то буду благодарить Творца моего: - Прими о Государь, единую и возможную дань преданности верноподданного твоего,
Князя Евгения Оболенского.
Не смотря на довольно значительное количество названных имен Е.П. Оболенским, круг сдаваемых участников восстания был расширен за счет тех людей, участие которых в восстании не могло пройти незамеченным за время следствия и скрывать имена которых не имело смысла.
В том числе, в письме была мольба-просьба о брате Константине:
(...) Государь! Ты может быть усумнишся в словах моих касательно брата; - но прикажи спросить бывших товарищей его в полку, спроси всех его Начальников, я yверен, что все единогласно подтвердят Teбе, что ни характер, ни занятия его, ни связи не соответствуют цели нашего Общества: - Живя с ним в одной комнате, я не мог скрыть ему существование Общества; и потому принял его в оное; - но со времени вступления его в Общество; он не только ни одного члена не принял нового; но не сблизился даже с теми членами общества с которыми он должен быть в сношении: Государь Всемилостивейший! Удвой мое наказание; но ради семидесятилетнего отца, пощади брата, совершенно невинного, и ни в каком отношении Тебе неопасного; - Молю Господа, да умилостивить тебя!
В том же письме был назван и Яков Иванович Ростовцев:
(… ) Со времени же возобновления тайного общества, в продолжение последних трех лет принят был мною за несколько недель до 27-го ноября товарищ мой, старший же адъютант Ростовцев, и после 27-го ноября гвардейской свиты граф Коновницын. Первый из них, будучи поэт, был принят мною единственно как человек, коего талант мог быть полезен распространению просвещения, тем более что талант сей соединен был с истинною любовию к отечеству и с пылким воображением (…)
Яков Ростовцев, еще один адьютант Бистрома, сослуживец Евгения, накануне восстания 12 декабря 1825 года в письме Николаю I донес будущему императору о возможном заговоре декбристов и сам же рассказал Е.П. Оболенскому о встрече с наследником.
Однако следователи предпочли его имя не заметить…
После 14 декабря генерал К. И. Бистром, у которого служили в адъютантах Оболенский и Ростовцев, отказался от услуг Ростовцева и вернул его в строй - под тем предлогом, что Ростовцев нарушил субординацию, обратившись со своими сведениями к Николаю I через голову Бистрома, своего прямого начальника. Однако Ростовцев не подал в отставку, а быстро пошел вверх по карьерной лестнице. Он же, несколько лет спустя, участвовал и в следствии по делу петрашевцев и поставил свою подпись под смертным приговором. Он остановил казнь и зачитал осужденным царский манифест о помиловании. Возможно, Николай выбрал на эту роль Ростовцева, потому, что Ростовцев сильно заикался и, с трудом преодолевая сопротивляющиеся слова царского рескрипта, несколькими минутами продлил пытку осужденных.
Итак, Константина арестовали. Младшие Дмитрий и Сергей жили некоторое время одни с наставником Никитенко. Из воспоминаний Е.П. Оболенского: «(...) 21-го июля 1826 года, вечером, мне принесли в мой номер Кронверкской куртины серую куртку и такие же панталоны из самого грубого солдатского сукна и возвестили, что мы должны готовиться к отправлению в путь. Накануне этого дня я имел свидание с младшими братьями-пажами и, простившись с ними, просил их прислать мне необходимое платье и белье. Они исполнили мое желание: вероятно, нашли готовый сюртук с брюками и вместе с бельем уложили в небольшой чемодан и отправили ко мне; все это я получил (...)».
Спустя пять лет, 12 марта 1830 года Е.П. Оболенский напишет Андрею Васильевичу Протасьеву: «(...) 21-го июля 1826 года выехал я из крепости. Не стану тебе говорить о том, что я чувствовал, расставаясь навсегда со всем тем, что оживляло мою жизнь. В понедельник я виделся с братьями: Митя плакал, и я также. Сергей молчал; час времени мы проговорили об отце, о тебе, о домашних и едва нисколько слов успели мы сказать, как час расставания наступил (...)».
07 июля 1826 года Константин Петрович был отпущен и переведен в 45-й егерский полк:
Младшие братья тяжело пережили случившееся. Сергей о своем брате Дмитрии: «он никого не хочет знать, удаляется даже от самых родных, всем пренебрегает и взбешен чем-то в высочайшей степени».
В январе 1826 года учитель Никитенко замечает о Дмитрии примерно то же самое: «Со времени же несчастия его брата (Евгения) он сделался совершенно несносен, я пробовал увещевать его, но получил в ответ несколько грубостей». Начальство пажеского корпуса в донесении великому князю Константину: «Дмитрий (…) всегда был поведения упорного, а брат его Сергей, поступивший в корпус в 1826 году с самым запущенным воспитанием и вредными правилами, ни мало не исправился и все строгие наказания их не удерживают, но напротив они стараются еще других совращать с доброго пути». В 1827 году Дмитрия и Сергея Оболенских из пажеского корпуса выставили в рядовые Финляндского корпуса - «за дурное поведение и вредные правила».
В письме А.В. Протасьеву, Евгений Петрович опять пишет о братьях: (...) Ничего еще не говорил я тебе о братьях. Известие о том, что они разжалованы в рядовые меня не изумило, как ты можешь легко себе представить. Зная слабое смотрение корпуса и при том неуважение воспитанников к начальникам безнравственным, я убежден был, что первое увеличение строгости возбудит между юношами негодование и будет причиною шума, которого следствие обрушатся на двух или трех. Жребий этот пал на братьев и я признаюсь тебе не почитаю великим несчастием то, что они лишились карьеры, как у нас говорят. Напротив - несчастие должно закалить их характер и по неволе кладет печать твердости на слабодушие. Я Сережей был всегда доволен; Митенька мягкосердечнее, но слабее духом. Сверх того, я очень доволен тем, что они в Финляндии, где общество гораздо образованнее нашего и где самое гражданское устройство доставляет каждому более личного уважения к самому себе. По сему, находясь между такими людьми, невольно получаем навык к доброму и хорошему. Одно что могло меня тревожить - это быль добрый наш родитель, коего могли расстроить столько ударов, одни за другим ему посылаемых. Но и его Благое Провидиние подкрепило, и я душевно благодарил Всевышнего за помощь им оказываемую в то время, когда она необходима. Если можно им будет писать ко мне, то скажи им, что я много буду утешен их письмами не только по чувству брата, но еще более по участию душевному, которое я принимал в первые лета их юности. Вот еще моя просьба к тебе. У Сережи жил бедный студент Петербургского университета Александр Васильевич Никитенко. Ты, я думаю, знаешь его историю. Сделай милость уведомь меня о его судьбе. И если нужно, то помогай ему по возможности. Не забывай также моих добрых служителей Егорушку и Петрушу. И если можно выпустить их на волю, то я душевно был бы рад. Еще несколько слов о денежных обстоятельствах (...).
О денежных обстоятельствах и долгах Евгений Петрович писал Протасьеву постоянно, причем помощь неимущим декабристам была в приоритете.
Младших братьев Дмитрия и Сергея в рядовых задержали на семь лет - и только в 1834 году, после долгих хлопот отца, писавшего в письме к Бенкендорфу, что от тяжелых условий службы у Дмитрия «уже признаки чахотки», Дмитрий станет прапорщиком, Сергей - унтер-офицером, им дадут отпуск для свидания с родными и позволят перейти на гражданскую службу, но Евгений их никогда уже не увидит. В 1849 году умер в своем имении самый младший брат Сергей, оставив трех малолетних сыновей: девятилетних Александра и Модеста, шестилетнего Владимира и восьмилетнюю дочь Наталью, а в 1854 году скончался Дмитрий.
На каторге Оболенский активно участвовал в казематской жизни. Он учил детей, в каторжной академии читал лекции по философии, обучал английскому языку. Оболенский любил столярничать, увлекся садоводством и огородничеством и слыл одним из лучших казематских портных.
Н.П. Репин (декабрист). Декабристы на мельнице в Чите. Е.П. Оболенский с книгой в руках.
(...) Недавно пришлось смолоть муки десять фунтов на ручных мельницах. Для меня работа не тяжела, потому что, слава Богу, силы физические доселе меня не оставляют; но для тех, у которых грудь слаба, работа эта тяжеленька. Летом начинаются у нас работы каждый день и утром и вечером: мы делаем дороги, починяем старые, ровняем улицы, так чтобы везде проехать, как шаром прокатить. Сверх того, у нас собственный огород, на котором трудов немало: на сто человек заготовить запасу на зиму - немаловажный труд. 105 гряд каждый день полить занимает, по крайней мере, часов пять или шесть в день. Осенью мы собираем овощи с гряд, квасим капусту, свеклу, укладываем картофель, репу, морковь и другие овощи для зимнего продовольствия, и таким образом невидимо настает октябрь, и зимние долгие ночи опять заставляют обращаться к трудам умственным. Вот тебе, милый друг, круговое течение нашего года.
Что касается до внутреннего, душевного состояния моего, то скажу тебе, что я спокоен душевно и ищу более утешения в самом себе, нежели во внешних предметах. Религия доставляет мне истинное душевное утешение (...).
Николаю Кашкину: (...) 11-летнее заключение оставило на мне свои следы так же, как и над всеми моими товарищами; пока душа живет, я доволен; я многого не желаю ... теперь уже с месяц, как у нас всякий день снег валит с утра до ночи; это время сижу дома, но не без дела: между прочим, хожу за больным чахоточным мальчиком 17 лет, моим соседом: это сын нашего пономаря; я его застал еще на ногах, но с чахоточным кашлем; с начала сентября он уже не мог выходить и был при смерти; так как я не лечу и не даю лекарств, которых у меня нет, то мое дело состояло только в том, что я отвратил родителей от тех средств, к которым они прибегали, чтобы его вылечить: его поили дегтем, всякого рода травами, всякой дрянью и хотя, может быть, не усилили болезнь (в чем, между прочим, сомневаюсь), но пользы не приносили; одним словом, я больного лелею, кормлю хорошею пищею, даю ему вовремя лекарство, которое ему дал проезжий лекарь, сажаю в ванны и этим хождением успокаиваю его; теперь, слава Богу, он лучше прежнего, но не знаю, продлит ли Господь дни его и даст ли ему здоровье; временно ему бывает легко, а по временам - он в отчаянном положении; вот тебе, милый друг, отчет в занятиях, в которых участвует сердце: мой пономаренок занимает меня и утром, и вечером, об нем я скорблю и по временам радуюсь...Остальное время проходит между делом и бездельем: хожу за моими животными, кормлю их и частию радуюсь ими, потому что они меня знают и на голос мой приходят; и в этом, милый друг, есть некоторое наслаждение; благосостояние этих животных зависит от меня и от моей заботливости: хороший корм, своевременное пойло, маленькие удобства местные делают их веселыми и готовыми на всякую службу. Замечательный пример инстинкта этих домашних друзей видел я недавно и удивился виденному, между тем как в крестьянском быту это случается всегда и везде: маленький сыночек моего хозяина - двухлетний парень прездоровый и пресильный; вхожу я к ним однажды в избу и нахожу Стеньку с курицей в руках - эта курица его игрушка - он ее теребил, мял, брал за одно крыло, брал за другое, курица молчит и ни в чем ему не препятствует; долго он с ней возился и, наконец, положил ее боком на лавку; я думал, что курица вскочит и побежит, обрадовавшись свободе,- вышло напротив: она лежала на том же месте, пока мальчишка не взял ее опять и не посадил в шесток; таких примеров ты найдешь много на всяком шагу; но я заболтался и, кажется, не на шутку; пора тебе сказать несколько слов о родных... брат Константин писал однажды, но послал мне исправно книги, о которых я его просил.
Друзья же переживали за него:
Ф. Ф. ВАДКОВСКИЙ - И. И. ПУЩИНУ10 марта 1840 г. из Иркутска:
(...) На обратном пути мы видели Оболенского и Глебова. Стану только тебе говорить о первом. Сердце ныло, глядя на это благородное возвышенное существо, погребенное, Бог знает, в каких пустырях, не имеющее с кем разделить времени, разменять слова, осужденное жить с какими-то двуногими, всегда готовыми воспользоваться его редким добродушием, чтобы его обмануть или обокрасть. Я просто заливался слезами, когда прощался с ним на берегу Селенги. Мне казалось, что я оставляю его живого в какой-то душной могиле. Тем не менее весело на него смотреть: он так тверд, спокоен духом и равнодушен к своему положению, как будто бы он стоял у преддверия рая. Хлопочет, занимается хозяйством, по обыкновению заботится о других, обдумывает каждый свой шаг и даже нашел средство уморить нас со смеху описанием некоторых нравов и обхождения сельских жителей (...).
Константин, брат Оболенского, выйдя в отставку, поселился в Москве. Он завел свеклосахарный завод и уговорил Оболенского вложить в него часть своих денег, обещая верные доходы. После смерти отца Оболенский очень решительно распорядился своей долей наследства. Однако с помощью брата Константина денежные дела пришли в такое состояние, что Евгений Петрович вынужден был прибегать к займам. 7 августа 1842 г. из Туринска Андрею Васильевичу Протасьеву: (...) скажу тебе, милый друг, что брат Константин решительно ничего не может для меня сделать. Нынешний год хуже всех прежних: доселе он не выслал мне еще условленного дохода (...).
Причастный к делу декабристов брат Константин «прозрел», понял, что жизнь - драгоценность, которой нужно наслаждаться и брать от нее все, что можно. В начале января 1858 года Оболенский и Свистунов три дня гостили у Пущина в Марьине. На обратном пути они заехали в Москву и остановились у Константина.
П.Н. Свистунов И.И. Пущину из Калуги. 29 января 1858 года:
(...) Воротившись в Москву, пошли неудачи. Остановились у Константина Петровича. Квартира тесная и вся убрана, как будуар, все шелк и бархат, в дорожном платье совестно сесть, а спали на каких-то узеньких кушетках. Евгений со своей свалился ночью с ужасным треском, и не знаю, каким чудом остался невредим. Хозяина, о котором слыхал в крепости от Горского (Грабе-Горский - декабрист, был в соседнем со Свистуновым каземате в Петропавловской крепости), видел в первый раз. Этаких рисовал некогда Хогарт. (Хогарт - знаменитый английский карикатурист), лицо расплылось страшным образом, живот также, носит парик, франтит напропалую, к тому же театрал и при случае намекает о своей petite.
Petite (франц.) - малютка; скорее всего, Константин так называл свою любовницу.
Он так называет ее. Он просто меня сразил, а некому моргнуть. Что бы с вами было?.. Мне приходилось совестно за Евгения. Говорю ему: у вас брат весельчак, да - говорит, добрый малый, и более в характеристику не пускались (...).
Уильям Хогарт. «Карьера мота»
В 1861 году умер и Константин.
Е. П. Оболенский - М. И. Муравьеву-Апостолу 23 марта 1861 года из Москвы:
Друг Матвей Иванович! Я в Москве с 13 марта, приехал отдать последний долг брату Константину, который мирно окончил жизнь 11-го марта (...).
Тяжело было расставаться с ним. Мы росли вместе и все лета юности и часть зрелых лет провели под одной кровлей. 30 лет сибирской жизни разъединили нас, но не лишили теплого родственного сочувствия. Так мы встретились в 1856 году, так прошли и последние 4 года. Но настал его конец, и теперь все остается в одном воспоминании. Но грустно еще то, что мне приходится быть свидетелем и счетчиком его финансовых операций, этих бесчисленных сплетений долговых цифр (...).
Евгений Петрович, прилагая невероятные усилия, ликвидирует его дела так, что удовлетворяет всех кредиторов.
Окончание следует