В.О.Пелевин - Т
первый отжим
- А вот это, - сказал Т., - с моей точки зрения чистый софизм. Читатель никак и никогда себя не проявляет в нашей реальности. Зачем нам вообще о нем думать? Такое же бесполезное допущение, как мировой эфир.
- Тогда еще один намек. Прямо в этой камере, на стене... Нет, вы не туда смотрите. Я имею в виду не изображение повешенного за хвост котяры, а надписи, подделанные тюремной администрацией. Давайте поверим на секунду, что они подлинные. Прочтите любую на выбор.
Т. встал и подошел к стене.
- Темновато, - пробормотал он. - Впрочем, видно. Вот: "Пишет раб божий Федька Пятак с Москвы. Зарезал трех солдат за сапоги, завтра сутрева повесят. Прими господе душу..."
- И что вам по этому поводу приходит в голову?
- Во-первых, - сказал Т., - непонятно, как Федька ухитрился зарезать за сапоги сразу трех солдат. То ли он резал их спящими, имея виды на три пары, то ли просто стянул сапоги, а убийцей стал, отбиваясь от преследователей... Он как-то очень скомканно описал. Видно, волновался.
- Что-нибудь еще?
- Во-вторых, неясно, что именно Господь будет делать с этой душой, когда примет. Стирать, гладить?
- Еще какие-нибудь мысли? Т. подумал.
- Ну, можно еще поразмыслить, почему его так звали - Федька Пятак. Возможно, дело было в том, что он оказывал за пятак какую-нибудь низменную услугу - например, подносил крендель с водкой или топил котят. Он пишет, что он из Москвы - в трущобах вокруг Хитровского рынка действительно встречаются пропащие души, которые на такое способны. А может быть, он был похож лицом на поросенка. Отлично представляю, кстати - такой драный картуз на голове, непременно коричневый, маленькие хитрые глазки, бегающие из стороны в сторону, и вздернутый носик-пятачок с открытыми ноздрями... И сам невелик ростом.
- Вот, - сказал Соловьев, - уже почти добрались. Ведь прямо как живой. Вы его сейчас увидели в своем воображении, да?
- Пожалуй.
- Очень хорошо. Теперь представьте, что предсмертная запись Федьки Пятака - короткий роман. А сам Федька Пятак - его герой. Кем вы являетесь по отношению к этому роману?
Читателем.
- Вот именно. Только что читателем были вы сами. Но вы знаете, что возникаете в сознании читателя, верно? То, что вы принимаете за свое сознание, есть на самом деле сознание читателя. Это не вы прочли сейчас про Федьку Пятака. Это читатель, в воображении которого мы с вами возникаем, увидел его драный коричневый картуз и свиной пятачок. Увидел сквозь вас.
- Допустим. И что? Соловьев выдержал паузу.
- А то, - сказал он тихо, - что читатель, читающий сейчас эту книгу - такой же призрачный фантом, как и мы с вами. В истинной реальности его нет. Он - такая же промежуточная оптика, какой были вы сами при чтении истории про Федьку.
- Но кто тогда есть?
- Только непостижимость, которая видит вас сквозь читателя - так же, как читатель только что видел Федьку Пятака сквозь вас, граф.
Т. молчал.
- Читатель во Вселенной всего один, - продолжал Соловьев. - Но на носу у него может быть сколько угодно пар разноцветных очков. Отражаясь друг в друге, они порождают черт знает какие отблески - мировые войны, финансовые кризисы, всемирные катастрофы и прочие аттракционы. Однако сквозь все это проходит только один взгляд, только один луч ясного сознающего света - тот же самый, который проходит в эту секунду через вас, меня и любого, кто видит нас с вами. Потому что этот луч вообще только один во всем мироздании и, так сказать, самотождествен во всех своих бесчисленных проявлениях. Причем называть его лучом - это большая ошибка. Но не большая, конечно, чем полагать дырой в отхожем месте.
- А кто создает то, что этот взгляд видит?
- То, что он видит, не создано кем-то другим. Он создает то, что видит, сам.
- Каким образом?
- Тем, что он это видит.
- Хорошо, - сказал Т., - тогда спрошу иначе. Кто этим взглядом смотрит?
- Вы.
- Я?
- Конечно. Вы и есть этот взгляд, граф. Вы и есть эта непостижимость.
- То есть вы хотите сказать, что я создатель мира? Соловьев развел руками, будто не понимая, какие тут могут быть сомнения.
- Но если я создатель мира, почему мне в нем так неуютно?
Соловьев засмеялся.
- Это все равно как спросить - если я создатель кошмара, почему мне в нем так страшно?
- Понятно, - сказал Т. - Но почему именно я? В чем моя исключительность?
- Такой же точно исключительностью обладаю и я, и эта муха под потолком, и любой другой оптический элемент. И вы, и я, и кто угодно другой - это одно и то же присутствие, просто, как говорят технические специалисты, в разных фазах. Один и тот же окончательный наблюдатель, который никогда ни от кого не прячется, потому что прятаться ему не от кого. Кроме него, никого нет. И вы хорошо знаете, какой он, потому что вы и есть он. Главная тайна мира совершенно открыта, и она ничем не отличается от вас самого. Если вы поняли, о чем я говорил, вы только что видели отблеск самого большого чуда во Вселенной... Понять это и означает увидеть Читателя.
- Но почему вы говорите, что луч всего один?
- Будь там два разных луча, они никогда не поняли бы друг друга и не встретились. Текст, написанный одним человеком, был бы непонятен для другого. Вы ведь знаете, иногда бывает такое чувство при чтении книг - словно кто-то в вас вспоминает то, что он всегда знал. Вспоминает именно эта сила. И мы с вами понимаем друг друга просто потому, что она понимает и меня, и вас. Это и есть то Око, которое пытались уничтожить гоббиты в главном мифе Запада. Однако добились они не того, что Око ослепло, как утверждает их военная пропаганда, а только того, что они сами перестали его видеть.
как-то, разговаривая с Джамбоном, Соловьев сказал, что четыре благородные истины буддизма в переложении для современного человека должны звучать иначе, чем две тысячи лет назад. Поспорив и посмеявшись, они вдвоем записали такую версию:
1) Жизнь есть тревога
2) В основе тревоги лежит дума
3) Думу нельзя додумать, а можно только распустить
4) Чтобы распустить думу, нужен император
Сначала они хотели записать четвертую благородную истину иначе - "чтобы распустить думу, найди того, кто думает". Однако, как заметил Джамбон, современный ум изощрен настолько, что нередко продолжает думать, даже поняв, что его нет.
Вы спрашиваете, кто этот "император"? Очень просто - тот, кто замечает думу, распускает ее и исчезает вместе с ней. Такой прием называется "удар императора", и я думаю, что ему обязательно найдется место в вашем арсенале непротивления. Удар наносится не только по думе, но и по самому императору, который гибнет вместе с думой: в сущности, он уходит, не успев прийти, потому что дело уже сделано.
Можно было бы сказать, что "император" - это проявление активной ипостаси Читателя, если хотите - Автора. Однако разница между Читателем и Автором существует только до тех пор, пока дума не распущена, потому что и "читатель", и "автор" - просто мысли. Когда я спросила Соловьева, что же останется, когда не будет ни думы, ни императора, он ответил просто - "ты и твоя свобода".
Здесь может возникнуть вопрос - что же, собственно, Соловьев называл словом "ты"? Автор, Ты и Читатель - таким было его понимание Троицы. Кажется, что между этими тремя понятиями есть разница. Но в действительности они указывают на одно и то же, и кроме него нет ничего вообще.
"Нет сомнений, что последовательность знаков и их смысл в магии совершенно не важны, - думал Т. - Считать иначе значит оскорблять небеса, полагая, что они так же поражены бюрократической немощью, как земные власти. Любое заклинание или ритуал есть просто попытка обратить на себя внимание какой-то невидимой инстанции - но если твердо знаешь, что эта инстанция в тебе самом, можно не переживать по поводу мелких несоответствий..."
- Как на закате времени Господь выходят Втроем Спеть о судьбе творения, совершившего полный круг.
Кладбище музейного кладбища тянется за пустырем И после долгой практики превращается просто в луг.
Древний враг человечества выходит качать права, И вдруг с тоской понимает, что можно не начинать.
Луг превращается в землю, из которой растет трава, Затем исчезает всякий, кто может их так назвать.
Правое позабудется, а левое пропадет. Здесь по техническим причинам в песне возможен сбой. Но спето уже достаточно, и то, что за этим ждет, Не влазит в стих и рифмуется только с самим собой...
- А вот это, - сказал Т., - с моей точки зрения чистый софизм. Читатель никак и никогда себя не проявляет в нашей реальности. Зачем нам вообще о нем думать? Такое же бесполезное допущение, как мировой эфир.
- Тогда еще один намек. Прямо в этой камере, на стене... Нет, вы не туда смотрите. Я имею в виду не изображение повешенного за хвост котяры, а надписи, подделанные тюремной администрацией. Давайте поверим на секунду, что они подлинные. Прочтите любую на выбор.
Т. встал и подошел к стене.
- Темновато, - пробормотал он. - Впрочем, видно. Вот: "Пишет раб божий Федька Пятак с Москвы. Зарезал трех солдат за сапоги, завтра сутрева повесят. Прими господе душу..."
- И что вам по этому поводу приходит в голову?
- Во-первых, - сказал Т., - непонятно, как Федька ухитрился зарезать за сапоги сразу трех солдат. То ли он резал их спящими, имея виды на три пары, то ли просто стянул сапоги, а убийцей стал, отбиваясь от преследователей... Он как-то очень скомканно описал. Видно, волновался.
- Что-нибудь еще?
- Во-вторых, неясно, что именно Господь будет делать с этой душой, когда примет. Стирать, гладить?
- Еще какие-нибудь мысли? Т. подумал.
- Ну, можно еще поразмыслить, почему его так звали - Федька Пятак. Возможно, дело было в том, что он оказывал за пятак какую-нибудь низменную услугу - например, подносил крендель с водкой или топил котят. Он пишет, что он из Москвы - в трущобах вокруг Хитровского рынка действительно встречаются пропащие души, которые на такое способны. А может быть, он был похож лицом на поросенка. Отлично представляю, кстати - такой драный картуз на голове, непременно коричневый, маленькие хитрые глазки, бегающие из стороны в сторону, и вздернутый носик-пятачок с открытыми ноздрями... И сам невелик ростом.
- Вот, - сказал Соловьев, - уже почти добрались. Ведь прямо как живой. Вы его сейчас увидели в своем воображении, да?
- Пожалуй.
- Очень хорошо. Теперь представьте, что предсмертная запись Федьки Пятака - короткий роман. А сам Федька Пятак - его герой. Кем вы являетесь по отношению к этому роману?
Читателем.
- Вот именно. Только что читателем были вы сами. Но вы знаете, что возникаете в сознании читателя, верно? То, что вы принимаете за свое сознание, есть на самом деле сознание читателя. Это не вы прочли сейчас про Федьку Пятака. Это читатель, в воображении которого мы с вами возникаем, увидел его драный коричневый картуз и свиной пятачок. Увидел сквозь вас.
- Допустим. И что? Соловьев выдержал паузу.
- А то, - сказал он тихо, - что читатель, читающий сейчас эту книгу - такой же призрачный фантом, как и мы с вами. В истинной реальности его нет. Он - такая же промежуточная оптика, какой были вы сами при чтении истории про Федьку.
- Но кто тогда есть?
- Только непостижимость, которая видит вас сквозь читателя - так же, как читатель только что видел Федьку Пятака сквозь вас, граф.
Т. молчал.
- Читатель во Вселенной всего один, - продолжал Соловьев. - Но на носу у него может быть сколько угодно пар разноцветных очков. Отражаясь друг в друге, они порождают черт знает какие отблески - мировые войны, финансовые кризисы, всемирные катастрофы и прочие аттракционы. Однако сквозь все это проходит только один взгляд, только один луч ясного сознающего света - тот же самый, который проходит в эту секунду через вас, меня и любого, кто видит нас с вами. Потому что этот луч вообще только один во всем мироздании и, так сказать, самотождествен во всех своих бесчисленных проявлениях. Причем называть его лучом - это большая ошибка. Но не большая, конечно, чем полагать дырой в отхожем месте.
- А кто создает то, что этот взгляд видит?
- То, что он видит, не создано кем-то другим. Он создает то, что видит, сам.
- Каким образом?
- Тем, что он это видит.
- Хорошо, - сказал Т., - тогда спрошу иначе. Кто этим взглядом смотрит?
- Вы.
- Я?
- Конечно. Вы и есть этот взгляд, граф. Вы и есть эта непостижимость.
- То есть вы хотите сказать, что я создатель мира? Соловьев развел руками, будто не понимая, какие тут могут быть сомнения.
- Но если я создатель мира, почему мне в нем так неуютно?
Соловьев засмеялся.
- Это все равно как спросить - если я создатель кошмара, почему мне в нем так страшно?
- Понятно, - сказал Т. - Но почему именно я? В чем моя исключительность?
- Такой же точно исключительностью обладаю и я, и эта муха под потолком, и любой другой оптический элемент. И вы, и я, и кто угодно другой - это одно и то же присутствие, просто, как говорят технические специалисты, в разных фазах. Один и тот же окончательный наблюдатель, который никогда ни от кого не прячется, потому что прятаться ему не от кого. Кроме него, никого нет. И вы хорошо знаете, какой он, потому что вы и есть он. Главная тайна мира совершенно открыта, и она ничем не отличается от вас самого. Если вы поняли, о чем я говорил, вы только что видели отблеск самого большого чуда во Вселенной... Понять это и означает увидеть Читателя.
- Но почему вы говорите, что луч всего один?
- Будь там два разных луча, они никогда не поняли бы друг друга и не встретились. Текст, написанный одним человеком, был бы непонятен для другого. Вы ведь знаете, иногда бывает такое чувство при чтении книг - словно кто-то в вас вспоминает то, что он всегда знал. Вспоминает именно эта сила. И мы с вами понимаем друг друга просто потому, что она понимает и меня, и вас. Это и есть то Око, которое пытались уничтожить гоббиты в главном мифе Запада. Однако добились они не того, что Око ослепло, как утверждает их военная пропаганда, а только того, что они сами перестали его видеть.
как-то, разговаривая с Джамбоном, Соловьев сказал, что четыре благородные истины буддизма в переложении для современного человека должны звучать иначе, чем две тысячи лет назад. Поспорив и посмеявшись, они вдвоем записали такую версию:
1) Жизнь есть тревога
2) В основе тревоги лежит дума
3) Думу нельзя додумать, а можно только распустить
4) Чтобы распустить думу, нужен император
Сначала они хотели записать четвертую благородную истину иначе - "чтобы распустить думу, найди того, кто думает". Однако, как заметил Джамбон, современный ум изощрен настолько, что нередко продолжает думать, даже поняв, что его нет.
Вы спрашиваете, кто этот "император"? Очень просто - тот, кто замечает думу, распускает ее и исчезает вместе с ней. Такой прием называется "удар императора", и я думаю, что ему обязательно найдется место в вашем арсенале непротивления. Удар наносится не только по думе, но и по самому императору, который гибнет вместе с думой: в сущности, он уходит, не успев прийти, потому что дело уже сделано.
Можно было бы сказать, что "император" - это проявление активной ипостаси Читателя, если хотите - Автора. Однако разница между Читателем и Автором существует только до тех пор, пока дума не распущена, потому что и "читатель", и "автор" - просто мысли. Когда я спросила Соловьева, что же останется, когда не будет ни думы, ни императора, он ответил просто - "ты и твоя свобода".
Здесь может возникнуть вопрос - что же, собственно, Соловьев называл словом "ты"? Автор, Ты и Читатель - таким было его понимание Троицы. Кажется, что между этими тремя понятиями есть разница. Но в действительности они указывают на одно и то же, и кроме него нет ничего вообще.
"Нет сомнений, что последовательность знаков и их смысл в магии совершенно не важны, - думал Т. - Считать иначе значит оскорблять небеса, полагая, что они так же поражены бюрократической немощью, как земные власти. Любое заклинание или ритуал есть просто попытка обратить на себя внимание какой-то невидимой инстанции - но если твердо знаешь, что эта инстанция в тебе самом, можно не переживать по поводу мелких несоответствий..."
- Как на закате времени Господь выходят Втроем Спеть о судьбе творения, совершившего полный круг.
Кладбище музейного кладбища тянется за пустырем И после долгой практики превращается просто в луг.
Древний враг человечества выходит качать права, И вдруг с тоской понимает, что можно не начинать.
Луг превращается в землю, из которой растет трава, Затем исчезает всякий, кто может их так назвать.
Правое позабудется, а левое пропадет. Здесь по техническим причинам в песне возможен сбой. Но спето уже достаточно, и то, что за этим ждет, Не влазит в стих и рифмуется только с самим собой...