.
ЖЕНИТЬБА
Для беби-бумера хрущевской поры вопрос законности родства был не менее важен, чем для претендента на британский престол.
И в этом плане Гена Ширемерьев не был исключением. Отчим у Гены служил в облвоенкомате, но Гена намекал на работу в органах. Проверить сложно - учреждение расположено на другом конце города.
А родной предок Геннадия - Витя загремел по сталинскому указу за какие-то махинации на крытом рынке. И как раз об этом помнили все соседи.
В семействах данного типа работала своя цензура - наличие душевнобольных и женский алкоголизм предпочитали замалчивать, умеренно бравируя судимостями и пьянством сильной половины.
Гендосу пить было нельзя. Он быстро терял над собою контроль, лез на рожон, распускал руки. Как правило, себе во вред.
Что у него не все дома, стало очевидно классе в пятом, но мать стеснялась показывать психиатру пасынка советского офицера.
В начале судимость отца была Шеремету в тягость, но, как только ему стало ясно, что второй муж его матери, чью фамилию он носил, не будет проталкивать шизофреника в органы, стеснение пасынка трансформировалось в гордость репрессированным предком, который успел отсидеть свой срок, и спокойно работал администратором во дворце культуры. Вместе с Теодоровичем, которого посадят чуть позднее.
Увлечение рок-музыкой, естественно. не обошло и Гендоса. Он полюбил давать выход своим обидам и подозрениям под записи Стоунз и Кинкс. Сама музыка волновала его не сильно, ему больше нравилось раздражать соседей.
Навещая предка по месту работы, Гендос с завистью следил за его служебным романом с билетершей бухгалтером и наконец с хореографом, у которой обнаружились родственники за границей.
Обмывая запоздалую свадьбу, предок пел Гендосу "Домино" и Ces't Si Bon, беззлобно критикуя бит, успевший осточертеть и самому Гендосу.
Ситуация складывалась патовая. Выехать к законному отцу Гена мог только через труп партийного отчима.
Любовь чужих людей развивается годами, для ненависти довольно пяти минут.
Дальнейшие двадцать лет обернулись для семейства Ширемерьевых эпохой упадка и нервотрепки. Что не помешало Генке получить диплом, собрать библиотеку и прослыть звездой волейбола.
Дослужить срочную помешала разыгравшаяся в казармах шизофрения.
Он так и не женился, но в начале девяностых появилась какая-то барышня с мальчиком якобы от иностранца. Ей и поведал Гендос не без гордости о "свалившем пахане".
Щеголять этой ветвью до того мешал один идиотский нюанс. Геннадию претили слова типа "зэк" или "уголовник". А как еще? Не "гангстер" же. Он искренне сочувствовал Хмырю в том месте "Джентльменов", где говорится про летчика-испытателя.
И вообще - истина, это не то, что установлено следствием или медкомиссией. Истина, то, что говорится искренне.
На помощь пришла новая терминология - "братва" и "братки" закишели сперва в кино и в печати, затем в лексиконе обычных граждан, про которых никто ничего не пишет и не снимает.
"Мой батя - браток", то и дело напоминал Гендос своей поздней невесте, набивая себе цену.
Продолжалось так до тех пор, пока её ребенок не произнес на всю кухню "твой батя-браток ходит без порток".
Слово "портки" он узнал из прозы деревенщиков, которыми зачитывалась его богомольная мать.
Для беби-бумера хрущевской поры вопрос законности родства был не менее важен, чем для претендента на британский престол.
И в этом плане Гена Ширемерьев не был исключением. Отчим у Гены служил в облвоенкомате, но Гена намекал на работу в органах. Проверить сложно - учреждение расположено на другом конце города.
А родной предок Геннадия - Витя загремел по сталинскому указу за какие-то махинации на крытом рынке. И как раз об этом помнили все соседи.
В семействах данного типа работала своя цензура - наличие душевнобольных и женский алкоголизм предпочитали замалчивать, умеренно бравируя судимостями и пьянством сильной половины.
Гендосу пить было нельзя. Он быстро терял над собою контроль, лез на рожон, распускал руки. Как правило, себе во вред.
Что у него не все дома, стало очевидно классе в пятом, но мать стеснялась показывать психиатру пасынка советского офицера.
В начале судимость отца была Шеремету в тягость, но, как только ему стало ясно, что второй муж его матери, чью фамилию он носил, не будет проталкивать шизофреника в органы, стеснение пасынка трансформировалось в гордость репрессированным предком, который успел отсидеть свой срок, и спокойно работал администратором во дворце культуры. Вместе с Теодоровичем, которого посадят чуть позднее.
Увлечение рок-музыкой, естественно. не обошло и Гендоса. Он полюбил давать выход своим обидам и подозрениям под записи Стоунз и Кинкс. Сама музыка волновала его не сильно, ему больше нравилось раздражать соседей.
Навещая предка по месту работы, Гендос с завистью следил за его служебным романом с билетершей бухгалтером и наконец с хореографом, у которой обнаружились родственники за границей.
Обмывая запоздалую свадьбу, предок пел Гендосу "Домино" и Ces't Si Bon, беззлобно критикуя бит, успевший осточертеть и самому Гендосу.
Ситуация складывалась патовая. Выехать к законному отцу Гена мог только через труп партийного отчима.
Любовь чужих людей развивается годами, для ненависти довольно пяти минут.
Дальнейшие двадцать лет обернулись для семейства Ширемерьевых эпохой упадка и нервотрепки. Что не помешало Генке получить диплом, собрать библиотеку и прослыть звездой волейбола.
Дослужить срочную помешала разыгравшаяся в казармах шизофрения.
Он так и не женился, но в начале девяностых появилась какая-то барышня с мальчиком якобы от иностранца. Ей и поведал Гендос не без гордости о "свалившем пахане".
Щеголять этой ветвью до того мешал один идиотский нюанс. Геннадию претили слова типа "зэк" или "уголовник". А как еще? Не "гангстер" же. Он искренне сочувствовал Хмырю в том месте "Джентльменов", где говорится про летчика-испытателя.
И вообще - истина, это не то, что установлено следствием или медкомиссией. Истина, то, что говорится искренне.
На помощь пришла новая терминология - "братва" и "братки" закишели сперва в кино и в печати, затем в лексиконе обычных граждан, про которых никто ничего не пишет и не снимает.
"Мой батя - браток", то и дело напоминал Гендос своей поздней невесте, набивая себе цену.
Продолжалось так до тех пор, пока её ребенок не произнес на всю кухню "твой батя-браток ходит без порток".
Слово "портки" он узнал из прозы деревенщиков, которыми зачитывалась его богомольная мать.