Марина Цветаева
ДВЕ МАРИНЫ?
Не судите, да не судимы будете…
Поражен историей Марины Цветаевой с «большевиком» Борисом Бессарабовым. Парню было лет 18, ей лет на десять больше. Ничего о его жизни не знаю, кроме того, что умер в 1970-ом (где? кто его знал? рассказывал ли он кому-нибудь о ней?). Много и нежно писала о нем Марина Ивановна (и Аля), все это есть в «Записных книжках». Достаточно столкнуть два документа:
1.
Из записной книжки, февраль 1921 года:
«Мне хорошо с Борисом. Он ласков, как старший и как младший. - И мне с ним ДОСТОЙНО. …Аля его обожает…»
Из письма к Борису в день его отъезда.
«Борюшка! - Сыночек мой!
Вы вернётесь! - Вы вернётесь, потому что я не хочу без Вас…
…Борис - Русский богатырь! - Да будет над Вами мое извечное московское благословение. Вы первый богатырь в моем странноприимном дому.
- Люблю Вас. -
Тридцать встреч - почти что тридцать ночей! Никогда не забуду их: вечеров, ночей, утр, - сонной яви и бессонных снов - всё сон! - мы с Вами встретились не 1-ого русского января 1921 г., а просто в 1-ый день Руси, когда все были как Вы и как я!
Борис, мы - порода, мы - неистребимы, есть еще такие: где-нибудь в сибирской тайге второй Борис, где-нибудь у Каспия широкого - вторая Марина.
И все иксы-игреки, Ицки и Лейбы - в пейсах или в островерхих шапках со звездами - не осилят нас, Русь: Бориса - Марину .
Мое солнышко!
Целую Вашу руку, такую же как мою.
Спасибо Вам, сыночек, за - когда-то - кусок мыла, за - когда-то - кусок хлеба, за - всегда! - любовь! … и за тетрадочки, и за то, как сшивали, и за то, как переписывали Царь Девицу, - и за то, как будили и не будили меня!
Я затоплена и растоплена Вашей лаской!
Вы - как молотом - выбили из моего железного сердца - искры!
До свидания, крещеный волчек! Мой широкий православный крест над Вами и мое чернокнижное колдовство.
Помните меня! Когда тронется поезд - я буду yлыбаться - знаю себя! И Вы будете улыбаться - знаю Вас! - И вот: улыбка в улыбку - в последний раз - губы в губы!
И, соединяя все слова в одно: - Борис, спасибо!
Марина.»
2.
«Сводные тетради», выписка из письма Сергею Михайловичу Волконскому:
«Сижу и внимательно слушаю свою боль…я невинно решила, что Вас жду.
Но слушаю не только боль, еще молодого красноармейца (коммуниста), с которым дружила до Вашей книги, в котором видела и Советскую Россию и Святую Русь, а теперь вижу, что это просто зазнавшийся дворник, а прогнать не могу. Слушаю дурацкий хамский смех и возгласы, вроде: - «Эх, чорт! Что-то башка не варит!» - и чувствую себя оскорбленной до заледенения, а ничего поделать не могу.»
Запись 14 декабря 1921 года:
«Егорушку из-за встречи с С.М.В. не кончила - пошли Ученик и всё другое. Герой, с которого писала, верней дурак, с которого писала героя - омерзел.»
(«Егорушка» - поэма, связанная с образом Бориса, С.М.В. - упомянутый Волконский).
Не стану комментировать. Скажу только, что это не аннигиляция: убежден в искренности Марины Цветаевой. Две Марины? Безоглядная воспламеняемость (одна) и беспощадный ум (другая). И добавлю, что все это совершенно непостижимо для моей мужской сущности. Ни такой взлёт обожания, ни такая резкость разочарования.
Или дело не в женщине, а в чрезмерности творческой личности?
Не судите, да не судимы будете…
Поражен историей Марины Цветаевой с «большевиком» Борисом Бессарабовым. Парню было лет 18, ей лет на десять больше. Ничего о его жизни не знаю, кроме того, что умер в 1970-ом (где? кто его знал? рассказывал ли он кому-нибудь о ней?). Много и нежно писала о нем Марина Ивановна (и Аля), все это есть в «Записных книжках». Достаточно столкнуть два документа:
1.
Из записной книжки, февраль 1921 года:
«Мне хорошо с Борисом. Он ласков, как старший и как младший. - И мне с ним ДОСТОЙНО. …Аля его обожает…»
Из письма к Борису в день его отъезда.
«Борюшка! - Сыночек мой!
Вы вернётесь! - Вы вернётесь, потому что я не хочу без Вас…
…Борис - Русский богатырь! - Да будет над Вами мое извечное московское благословение. Вы первый богатырь в моем странноприимном дому.
- Люблю Вас. -
Тридцать встреч - почти что тридцать ночей! Никогда не забуду их: вечеров, ночей, утр, - сонной яви и бессонных снов - всё сон! - мы с Вами встретились не 1-ого русского января 1921 г., а просто в 1-ый день Руси, когда все были как Вы и как я!
Борис, мы - порода, мы - неистребимы, есть еще такие: где-нибудь в сибирской тайге второй Борис, где-нибудь у Каспия широкого - вторая Марина.
И все иксы-игреки, Ицки и Лейбы - в пейсах или в островерхих шапках со звездами - не осилят нас, Русь: Бориса - Марину .
Мое солнышко!
Целую Вашу руку, такую же как мою.
Спасибо Вам, сыночек, за - когда-то - кусок мыла, за - когда-то - кусок хлеба, за - всегда! - любовь! … и за тетрадочки, и за то, как сшивали, и за то, как переписывали Царь Девицу, - и за то, как будили и не будили меня!
Я затоплена и растоплена Вашей лаской!
Вы - как молотом - выбили из моего железного сердца - искры!
До свидания, крещеный волчек! Мой широкий православный крест над Вами и мое чернокнижное колдовство.
Помните меня! Когда тронется поезд - я буду yлыбаться - знаю себя! И Вы будете улыбаться - знаю Вас! - И вот: улыбка в улыбку - в последний раз - губы в губы!
И, соединяя все слова в одно: - Борис, спасибо!
Марина.»
2.
«Сводные тетради», выписка из письма Сергею Михайловичу Волконскому:
«Сижу и внимательно слушаю свою боль…я невинно решила, что Вас жду.
Но слушаю не только боль, еще молодого красноармейца (коммуниста), с которым дружила до Вашей книги, в котором видела и Советскую Россию и Святую Русь, а теперь вижу, что это просто зазнавшийся дворник, а прогнать не могу. Слушаю дурацкий хамский смех и возгласы, вроде: - «Эх, чорт! Что-то башка не варит!» - и чувствую себя оскорбленной до заледенения, а ничего поделать не могу.»
Запись 14 декабря 1921 года:
«Егорушку из-за встречи с С.М.В. не кончила - пошли Ученик и всё другое. Герой, с которого писала, верней дурак, с которого писала героя - омерзел.»
(«Егорушка» - поэма, связанная с образом Бориса, С.М.В. - упомянутый Волконский).
Не стану комментировать. Скажу только, что это не аннигиляция: убежден в искренности Марины Цветаевой. Две Марины? Безоглядная воспламеняемость (одна) и беспощадный ум (другая). И добавлю, что все это совершенно непостижимо для моей мужской сущности. Ни такой взлёт обожания, ни такая резкость разочарования.
Или дело не в женщине, а в чрезмерности творческой личности?