Тот самый Мединский
Мединскому, как военному объекту врага, прилетело первому.
- Шуруй к хохлам на переговоры и без одной бумажки с их подписЯми за месяц табель на зарплату тебе не закрою, - сурово приказала Мединскому Этастрана (ТМ).
- А меня то за что на казни такие, батюшка?!.. Матушка.. - взмолился Медиский, перебирая в словаре эпитеты для разжалобливания страны. Страна пнула бывшего министра государственной думы по культуре сафьяновым сапогом и ушла принимать послов, по предписанию врача - под рюмочку один раз в час.
Мединский упирался, хрипел и плевался, когда его грузили в переговорочный бобик, а после первого раза и вовсе попытался вскрыть себе совесть и бросился вот так, с истекающей совестью, к стране в ноги:
- Матушка! ..Батюшка, - пощади! - рыдал Мединский.
- Чё так? - незлобно спросила страна, помешивая чай пряничком.
- Сие невыносимо! Они.. - и Мединский стал неразборчиво рыдать, громогласно причитая о пережитых на переговорах страданиях.
- Они что? Да ты пряничка откуси, Владимир Ростиславович, икоркой намажь, вот так, - успокаивала страна Владимира Ростиславовича. И он смог наконец сказать:
- Они же макаки, к ним Сенкевича нужно... за что ты меня Матушка...Батюшка, за что?!
- Не Сенкевича, а Дроздова, это раз. А два - за ту культуру, что ты наминистрировал мне. За Роднянского, за Эрнста, за постановки Ревизора... Да ты и сам знаешь, Владимир Ростиславович.
Мединский утёр глаза кружевным ьатистовым платочком, встал с колен:
- Это не я, Матушка...Батюшка.
- Вооот, говоришь, как хохлы. Значит, сможешь от них бумагу добыть! - сказал Страна и вдруг пожалела Мединского - трясётся, вот-вот умрёт от прямого, неприкрытого столкновения с европейской культурой. Да и говорит с отнюдями, чистый Пушкин! Его выпороть, может, слегка, да и пускать к людям на погляд - он им почирикает красивым русским языком...
- Шуруй к хохлам на переговоры и без одной бумажки с их подписЯми за месяц табель на зарплату тебе не закрою, - сурово приказала Мединскому Этастрана (ТМ).
- А меня то за что на казни такие, батюшка?!.. Матушка.. - взмолился Медиский, перебирая в словаре эпитеты для разжалобливания страны. Страна пнула бывшего министра государственной думы по культуре сафьяновым сапогом и ушла принимать послов, по предписанию врача - под рюмочку один раз в час.
Мединский упирался, хрипел и плевался, когда его грузили в переговорочный бобик, а после первого раза и вовсе попытался вскрыть себе совесть и бросился вот так, с истекающей совестью, к стране в ноги:
- Матушка! ..Батюшка, - пощади! - рыдал Мединский.
- Чё так? - незлобно спросила страна, помешивая чай пряничком.
- Сие невыносимо! Они.. - и Мединский стал неразборчиво рыдать, громогласно причитая о пережитых на переговорах страданиях.
- Они что? Да ты пряничка откуси, Владимир Ростиславович, икоркой намажь, вот так, - успокаивала страна Владимира Ростиславовича. И он смог наконец сказать:
- Они же макаки, к ним Сенкевича нужно... за что ты меня Матушка...Батюшка, за что?!
- Не Сенкевича, а Дроздова, это раз. А два - за ту культуру, что ты наминистрировал мне. За Роднянского, за Эрнста, за постановки Ревизора... Да ты и сам знаешь, Владимир Ростиславович.
Мединский утёр глаза кружевным ьатистовым платочком, встал с колен:
- Это не я, Матушка...Батюшка.
- Вооот, говоришь, как хохлы. Значит, сможешь от них бумагу добыть! - сказал Страна и вдруг пожалела Мединского - трясётся, вот-вот умрёт от прямого, неприкрытого столкновения с европейской культурой. Да и говорит с отнюдями, чистый Пушкин! Его выпороть, может, слегка, да и пускать к людям на погляд - он им почирикает красивым русским языком...