Недочеловеки: Цвет великого германского «народа» и лицо немецкой «интеллигенции»

[kotleopold77]

Где сжигают книги, там сожгут и людей.
Генрих Гейне, 1820 год

Click to view

...берлинские студенты отправились на Опернплац, держа в руках факелы и потрясая бюстом основателя Института сексуальных исследований Магнуса Хиршфельда, который напоминал отрубленную голову свергнутого монарха. Позже бюст был брошен в огонь вместе с книгами из института. В ту же ночь

Comments

[clio_historia]

Почему в рейхе жгли книги Гейне?

"Два предмета ненависти всю жизнь мучили Гейне: немцы и христианство. Он упражнялся, придумывая для немцев клички по - обиднее, которые приставали бы, как плевок: вроде "народ-лакей" или "народ-пудель" ( Bedientenvolk, Pudelvolk). Он писал, например:

"Геттингенские жители разделяются на студентов, профессоров, филистеров и скотов. Все они не многим отличаются друг от друга."

Ведь это лишь другой способ сказать, что немцы - скоты. По-существу - что в этом остроумного?
Одно из его последних произведений, поэма "Германия. Зимняя Сказка" кончается тем, что богиня города Гамбурга предлагает ему открыть будущее Германии, но вместо кофейной чашки гадает на ночном горшке. Не в силах выдержать этот "запах немецкого будущего", Гейне бежит.

Не раз он высказывает мысль, что все его несчастья произошли из-за того, что борьба Германии за освобождение от Наполеона увенчивается успехом. Ватерлоо - вообще всемирно-историческая катастрофа:"куда лучше, если бы поколотили нас". В письме к своему другу Сёте он говорит:

"Всё немецкое мне противно, а ты, к сожалению, немец. Всё немецкое действует на меня как рвотное. Моим ушам отвратителен немецкий язык. Мои стихи противны мне, потому что они написаны по-немецки. Даже писание этого письма мне тяжело, ибо написание немецких букв болезненно действует на мои нервы."

Гейне крестился (как он говорит, "чтобы получить входной билет в европейскую культуру"), и это сделало его положение ещё более двусмысленным. Он писал своему другу Мозеру: "Уверяю тебя, если бы закон не преследовал кражу серебряных ложек, я бы не крестился". В дневнике он записал стихи: "И ты приполз к кресту, который ты презирал/ который ещё несколько недель назад надеялся втоптать в грязь".

Его первая же трагедия "Альманзор" была. по его собственным словам, неудачной, так как уж слишком проникнута ненавистью к христианам. Первая попытка её поставить кончилась скандалом. В письме Мозеру он говорит: " Меня одновременно преследуют христиане и евреи. Последние за то, что я не отстаиваю их равноправие в Бадене , Нассау и других дырах. О, близорукие! Лишь у ворот Рима можно защищать Карфаген." Кто же этот "Рим" , от которого он хочет спасти "Карфаген"? Историк Трейчке приводит слова Гейне:

"Есть такие разновидности идей-насекомых, которые долго смердят, если их раздавить. Таково христианство. Этот духовный клоп был раздавлен 1800 лет назад (распятие Xpиcта?!), а до сих пор отравляет нам, бедным евреям, воздух."

Национально-еврейские чувства так часто прорывались в течение всей его жизни, что несомненно, некоторые презрительные выпады против, еврейства (обязательно уравновешивавшиеся такими же выпадами против христианства, вроде: "Раввин и капуцин одинаково воняют") не были искренними. Он писал, например:

"О Моисей, рабби Мойше, великий борец с рабством, дай мне гвозди и молоток, чтобы я смог прибить уши наших уютных рабов в чёрно-красно-золотой ливрее к Бранденбургским воротам."

Или уверял, что если бы на свете остался только один еврей, то каждый должен был бы почесть за счастье ехать 100 часов, чтобы только пожать ему руку.

Он пишет другу:

"Любовь к строгому и последовательному раввинистическому духу уже много лет таится во мне."
Незадолго до смерти Гейне сказал: "Я вернулся к Иегове".

(с) Цитата по "Трехтысячелетней загадке" Шафаревича.