Обычно я не перерабатываю свои старые переводы - мне кажется это делом ненужным
http://old.russ.ru/krug/20011011_voskr-pr.html
Дмитрий Воскресенский. Фото Е.Калашниковой
Воскресенский Дмитрий Николаевич (1926 г.) - китаист, литературовед, переводчик с китайского языка. Доцент МГУ им. М.В.Ломоносова (Институт стран Азии и Африки), профессор Литературного института им. А.М.Горького, член Союза Писателей.
Автор более 150 работ по различным вопросам китайской литературы и культуры. В его переводе вышло несколько книг китайской средневековой и современной прозы, в том числе классический роман XVIII в. "Неофициальная история конфуцианства", городские повести XVII в. Фэн Мэнлуна, Лин Мэнчу, произведения Ли Юя (XVII в.), сборник повестей "Двенадцать башен", роман "Полуночник Вэйян" ("Подстилка из плоти"). Из авторов ХХ в. переводил произведения Сюй Дишаня, Лао Шэ, Ли Чжуня, Ван Мэна, нобелевского лауреата Гао Синцзяня, прозу сингапурских авторов и др.
Творческий семинар в Литинституте, образность китайских имен...
РЖ: Что, по-вашему, теряется при переводе с китайского?
Китайский язык отличается от европейских своей необыкновенной образностью и строем. Образность и символика пронизывает всю жизнь китайской культуры.
Иероглиф - это символ, образ, почти картина, которую сложно адекватно передать или перевести на другой язык. Своя символика есть даже у китайского имени. Лет 20-30 назад по этому вопросу была дискуссия: раскрывать ли эти образы на русском или нет. Очевидно, если раскрывать все образы имени, невозможно будет правильно понимать тексты. Но это частный вопрос.
Думаю, что абсолютно точный перевод, особенно поэтический, невозможен. Я испытываю трудности, когда перевожу прозу - средневековую или современную, в частности потому, что средневековая китайская проза пронизана поэзией. К тому же классическая литература написана на старом литературном (книжном) языке, который сильно отличается от современного...
РЖ: В России сейчас существуют творческие семинары китаистов?
Д.В.: Почти 50 лет я преподаю в Институте стран Азии и Африки - читаю лекции по теории и практике перевода, по средневековой и современной литературе, веду семинары и спецкурсы.
Направленность ИСАА при МГУ - это будущие референты-переводчики, которые должны хорошо знать филологию, историю и, конечно, литературу изучаемой страны. В Санкт-Петербургском университете примерно такая же система преподавания, но есть и отличия. Сейчас китаистов готовят в Чите, Владивостоке, Красноярске и т.д.
Но, насколько мне известно, творческий семинар по художественному переводу веду лишь я - в Литературном институте.
РЖ: Сколько человек на Вашем семинаре?
Д.В.: Семинар существует 3-й год, сейчас ходят 4-5 человек. Хотя эти студенты из наших московских спецшкол, они недостаточно хорошо знают китайский язык. Для меня, ведущего семинара, это представляет сложность - ведь творческий семинар основан на оригинальных текстах и разборе разнообразных художественных произведений.
Наши студенты переводят китайские тексты вполне самостоятельно, но часто ошибаются, что и понятно - ведь китайская культура особая. Переводить даже современный китайский текст, не говоря о старом, не зная основ этой культуры, - невозможно.
Сейчас мы со студентами читаем пьесу нобелевского лауреата 2000 года Гао Синцзяня "На автобусной остановке", интересный и сложный текст. (Пока он не получил Нобелевскую премию, Гао в России практически не знали.) Я рад, что журнал "Иностранная литература" откликнулся на Нобелевскую премию, и там я напечатал первую в России статью об этом писателе и дал перевод его Нобелевской лекции.
Нобелевский лауреат Гао Синцзянь...
РЖ: Почему именно ему, по вашему мнению, дали Нобелевскую премию?
Д.В.: По многим причинам.
Во-первых, он человек европейски образованный - закончил французское отделение Пекинского института иностранных языков, с 1987 года живет во Франции, там знают его переводы, пьесы, прозу, картины. В Лувре давно была выставка его картин, его пьесы ставились в Авиньоне, Вене, Лондоне, Варшаве... В Англии, Франции переводили не только его основной роман "Чудотворные горы", но и его второе произведение - роман "Библия одного человека".
Во-вторых, он китаец. До него писатели-китайцы еще ни разу не получали Нобелевской премии.
В третьих, он эмигрант, к тому же сейчас гражданин Франции, то есть его знают в Европе.
Еще одна, не менее важная причина - он друг западных синологов, в частности переводчика-китаиста шведского профессора Малквиста, который перевел 10 его пьес. К тому же Малквист, кажется, член Нобелевского комитета...
И все же, главная причина - его произведения вполне современны, их стиль не похож на полусоциалистический реализм, который господствовал в Китае многие десятилетия. Впрочем, применительно к своему творчеству Гао Синцзянь не приемлет и критерий "модернизм" или "постмодернизм".
"Сейчас в области художественного перевода с китайского лидируют англоязычные страны"
РЖ: Как Вы считаете, на каких языках, в каких странах китайская литература представлена лучше всего?
Д.В.: У нас, начиная с академика Алексеева, поистине выдающегося ученого и великолепного переводчика, много переводили произведений китайской литературы, даже во время культурной революции. В 1950-70-е годы у нас была самая крупная прозаическая и поэтическая школа перевода с китайского языка.
Вообще, советская синология, особенно в 1950-70-е, была на очень высоком уровне. Но сейчас эта область переживает трудности - профессионалы уходят, а достойной смены, такой, как была 20-30 лет назад, нет.
Лично я начал переводить еще в 1950-е. Но оригиналы большей частью были мало интересные. Однако уже в 1959 я перевел классический роман XVIII в. и с тех пор стал в основном переводить китайскую классику. Но, однако, стараюсь не забывать и современных авторов - Лао Шэ, Ван Мэна и многих других. Сейчас в Китае много интересных писателей.
Китайскую литературу сейчас много переводят в Англии, Франции, США, Японии.
Думаю, что в последнее время приоритет в области перевода с китайского языка постепенно переходит к Западу, что для нас прискорбно. На Западе выросла школа синологии, в которую вошли китайцы с хорошим европейским образованием и в то же время понимающие менталитет китайцев, что важно для перевода.
Утратила ли поэтичность современная китайская поэзия?..
РЖ: С какого времени началась индивидуализация китайской литературы?
Д.В.: Думаю, она существовала всегда, но ее часто подавляла сама форма старой китайской литературы. В русской поэзии на рубеже XIX-ХХ веков существовало очень много форм. Что касается Китая, там едва ли не до ХХ века, практически не менялась форма поэтических произведений.
Когда я 2 года назад читал лекции в Куньмине, мне подарили поэтические книги, в которых современные авторы пишут 5-ти и 7-и сложные стихи, то есть так, как писали сотни лет назад, используя старые ассоциации, исторические подтексты.
Конечно, в китайской литературе существовал индивидуальный стиль автора, однако мы часто его не чувствуем, а в переводе, особенно поэтическом, он зачастую теряется. Поэтому поэт-переводчик должен ощущать биение индивидуального пульса и, будучи высокообразованным китаистом, тонко чувствовать и понимать китайскую культуру.
У нас китайскую поэзию переводят не только стихами с рифмой
РЖ: Какие авторы или периоды китайской литературы лучше всего у нас представлены?
Д.В.: Конечно, классика. Это философская древность (например, философская проза Конфуция, Лаоцзы, Чжуанцзы), поэзия раннего средневековья, средневековая проза. К примеру, в 1950-60-е у нас перевели практически все классические романы: "Сон в Красном Тереме", "Речные заводи", "Цветок сливы в золотой вазе", "Неофициальную историю конфуцианцев" и др., в то время как на Западе были, как правило, лишь фрагменты из этих произведений.
Неплохо представлена у нас и китайская поэзия. Все это благодаря Льву Эйдлину, Геннадию Ярославцеву, специалисту по сунской поэзии Игорю Голубеву, знатоку сунской женской лирики Михаилу Басманову, Илье Смирнову, который, кстати, в последнее время активно занимается изданием поэтических сборников.
К вопросу о переводе китайской поэзии. Одно время велись споры на тему: переводить ли ее рифмой (как Голубев, Басманов, Ярославцев) или белым стихом (как Эйдлин, который, кстати, в Литературном институте вел поэтический семинар). На Западе китайскую поэзию традиционно переводят белым стихом, без рифмы. Например, яркие примеры этого направления - переводы китайской поэтической классики, сделанные английским переводчиком Уэйли. В любом переводе важна адекватность, то есть воспроизведение духа оригинала, а не только формы.
В области прозы у нас было много переводчиков: В.Панасюк, В.Семанов, В.Сорокин и др.
В любом русском переводе немало неточностей
РЖ: Как вы для себя определяете, хороший перед вами перевод или плохой?
Д.В.: Как правило, я не ставлю перед собой задачу сравнивать китайский текст с русским переводом. Едва ли не в любом русском переводе можно найти немало ошибок. Это искажение текста, намеренные или случайные отходы от него - впрочем, точный перевод вряд ли возможен и не нужен. Отход от оригинала зависит от вкуса и такта переводчика.
Мой подход к переводам таков: нравится ли мне русский текст или нет. А поскольку я неплохо знаю язык, китайскую литературу, а также наших переводчиков-китаистов, то заранее представляю и уровень самого перевода...
В.М.Алексеев замечательно переводил прозу Ляо Чжая. У него было обостренное чувство русского языка, хотя и в его переводах порой встречаются неточности, но благодаря его глубоким знаниям и великолепному вкусу они не портят всю работу.
Неплохие переводы поэзии (рифмой) у Ярославцева, Басманова и некоторых других. Поэтические переводы Смирнова часто без рифмы, у него свой подход к переводу поэзии, и это хорошо.
РЖ: Есть ли китайские произведения, заведомо не переводимые на русский?
Д.В.: Так же, как в любом языке. Тем не менее, их переводят, как, например, поэзию Мандельштама или Цветаевой на китайский...
РЖ: Что из своих переводов вы считаете самыми удачными?
Д.В.: Мне нравятся некоторые мои переводы из китайской классики - например, проза Ли Юя, перевод "Полуночника Вэйяна" ("Подстилки из плоти"), небольшого бытописательного и эротического романа XVII века.
По-моему, удачны переводы из современной китайской литературы -автобиографический, к сожалению, незаконченный роман Лао Шэ "Под пурпурными стягами".
В общей сложности у меня, наверное, издано около 250 печатных листов переводов.
А если говорить о работах, которыми я не очень доволен, так это ранние переводы 1950-х. Они были сделаны случайно и не вполне осознанно, к тому же сама литература Китая того времени была не всегда хороша. Сейчас я уже не буду переводить так, как, скажем, 20-30 лет назад. К примеру, я не вполне доволен переводом "Неофициальной истории конфуцианства". В 1950-х, когда я переводил этот роман, я еще не обладал тем опытом, каким владею сейчас.
Вообще-то, я прежде всего педагог и педагогическая деятельность для меня очень важна, я ей отдавал и отдаю много сил. С возрастом я стал переводить все больше, и сейчас перевод меня увлекает. Перевод - это творчество плюс знания культуры страны, особенно если речь идет о Китае. Для того чтобы перевести произведение классической китайской литературы, надо знать страну и язык на таком уровне, чтобы вся твоя мозговая деятельность ушла именно в творчество, а не в поиски слова в словаре. У хорошего китаиста это приходит с годами и с опытом. Впрочем, это вовсе не значит, что словарь вообще не нужен, напротив, он необходим как подспорье. Перед сном я, например, часто листаю китайско-русский словарь архимандрита Палладия, написанный в 1880-е годы, где нахожу не только подробную информацию, но и забытые сейчас русские слова.
Сейчас, как видно, у меня пора творческого взлета
РЖ: Как, по-вашему, со временем меняется ваша переводческая манера?
Д.В.: Все зависит от самого текста оригинала, жанра произведения и т.д. Сейчас, наверное, я знаю больше, значит - и перевожу лучше, чем раньше, изменился и мой подход к литературе.
В Китае есть замечательные произведения в жанре романа, эссе, поэзии. Каждый из жанров требует своего подхода. Мне всегда нравились авторы нетрадиционные, которые выбиваются из привычной литературной колеи.
Вот, скажем, я перевел сложную книгу Ли Юя "Случайное пристанище для праздных дум" ("Искусство жизни"). Ли Юй - прекрасный прозаик, драматург, эссеист, у него сложный и богатый язык. В его "Искусстве жизни" мне интересны мысли китайцев о самих себе, о человеке, о творчестве, о жизни, об искусстве и т.д. Например, размышления на тему: какую картину повесить на стене или какой цветок посадить у себя в саду. Этот автор многолик, значит приходится искать и определенный стиль перевода.
РЖ: Возвращаетесь ли вы к своим старым переводам - чтобы отредактировать, перечитать?
Д.В.: Последние годы для меня удачная пора - переиздали сразу 4 мои книги, готовы к печати еще 3. Обычно я знаю, где у меня неточности, я, конечно, стараюсь исправить искажения, восстанавливаю пропуски, но кардинально текст не перерабатываю. Зачем? Ведь это этап моей творческой жизни...
РЖ: Было такое, что вы брались за перевод произведения, но по каким-то причинам бросали эту работу?
Д.В.: Да, в случае, если мне вдруг не нравилось само произведение. Так бывает. Сейчас, например, я не стал бы переводить плоскую и сильно идеологизированную китайскую литературу 1950-60-х, в переводе она выглядит особенно скверно. Впрочем, классическую литературу я стараюсь читать в оригинале, а не в переводе. За китайским текстом я вижу образы, которые на русском часто не воспроизводятся.
Нужно "созреть", чтобы взяться за какую-то новую работу
РЖ: Вы переводите произведения разных эпох и жанров. Много ли времени требуется вам для осознания, что вы готовы к новой работе?
Д.В.: Да, мне нужно для этого как бы "созреть", то есть прочувствовать текст, а для этого нужно читать и читать. Потому я читаю одновременно 5-6 книг, но вряд ли все они мне нравятся как образцы для перевода. Произведение должно овладеть моим сознанием, тогда, возможно, я стану его переводить, даже если не уверен, издадут ли его. К тому же мне приходится переключаться в чтении, ведь мы со студентами читаем другие тексты.
Например, я мало знал о творчестве Гао Синцзяня, а 3-4 года назад мои студенты привезли мне с Тайваня роман "Чудотворные горы", за который автор впоследствии получил Нобелевскую премию. Я взял этот большой роман (650 страниц) в Дом творчества в Переделкино, прочитал его, и он мне понравился и по содержанию, и по языку. Я сделал 4 доклада о творчестве автора, написал статьи, перевел фрагменты романа, то есть он увлек меня и сейчас я продолжаю работать над этой книгой, но без особой надежды ее издать. На русском языке роман "потянет" на 800 страниц. Такая работа возможна только если есть грант.
Мне нравится несколько необычная литература, нетрадиционные сюжеты
РЖ: Кто ваши любимые не китайские поэты и писатели?
Д.В.: Вряд ли кто-то из писателей как-то повлиял на формирование моего мировосприятия, хотя читал я всегда много и разное. Но сейчас на чтение у меня мало времени - ведь я пишу статьи, перевожу, преподаю в МГУ и в Литературном институте.
Вот летом, в Переделкине, у меня появляется время для чтения. Как-то летом я прочитал 2-3 романа, о которых мало знали даже в Китае, - они посвящены евнухам-царедворцам, которые играли большую роль в политической и социальной жизни страны. Я сразу же перевел около 10-15 печатных листов, но перевод лежал примерно лет 5, а какое-то время назад мне позвонили из издательства, их заинтересовала тема. Кажется, книга скоро выйдет в свет.
В это же время я опубликовал работу, посвященную китайскому Эросу, статью о китайском Дон Жуане, отрывки перевода из китайских произведений, посвященных семейному быту.
Современную западную литературу я, к сожалению, читаю мало - из-за отсутствия времени. Впрочем, недавно я с удовольствием прочитал 3 книги великолепного английского писателя Питера Акройда. Стиль его "Завещания Оскара Уайльда" почти не отличается от уайльдовского, а творчество самого Уайльда я когда-то очень любил.
Только что прочитал интересного испанца Артуро Переса-Реверта.
Не так давно видел в "Ex Libris'е" рецензию на книгу Борхеса и Касареса "Шесть загадок для дона Исидро Пароди" - непременно куплю этот роман. Кстати, интересные книги выходят в серии "Иллюминатор" издательства "Иностранка", в "Амфоре".
Очень люблю творчество Набокова, я читал его книги во французских и английских изданиях. Он мне близок по своему художественному мышлению и некоему мистификаторству. По-моему, и переводы его английской прозы, сделанные Сергеем Ильиным, прекрасны - ведь очень трудно воспроизвести стиль книг Набокова, написанных по-английски. Переводчику удалось вжиться в его художественный стиль.
Вообще, мне интересны писатели, которые выбиваются из привычной колеи. Таковы Андрей Белый или Джойс...
Летом в библиотеке Переделкина перечитывал книги Маканина, Зорина. Что касается романов Сорокина, Пелевина, то они броские и оригинальные, но рассчитаны на особого читателя-потребителя.
Когда-то мне нравилось творчество Распутина, но его несколько одиозные жизненные позиции как-то немного отпугивают.
Я с удовольствием читал книги Розанова и люблю его за глубину мысли и художественную оригинальность.
Сейчас не без любопытства читаю несколько безумную книгу Мережковского "Тайна трех". Когда-то он меня интересовал, и не потому, что его творчество было мне близко, по-видимому, он привлекал меня своей эрудицией. Меня угнетает мысль о том, что я что-то не успел прочитать, хотя понимаю, что нельзя объять необъятное.
В 1937-м в Шанхае поставили памятник Пушкину
РЖ: Хорошо ли, по-вашему, русская литература переведена на китайский?
Д.В.: В Китае немало хороших переводчиков-руссистов. В 1950-60-х многие из них учились в Советском Союзе.
В Китае переведено много, едва ли не большая часть нашей классики. Надо сказать, что начиная с 1920-х русская литература была очень популярна в Китае. В 1937-м в Китае даже поставили памятник Пушкину, правда, в годы культурной революции его ликвидировали, но сейчас восстановили. Я думаю, современная китайская литература в значительной степени находилась под влиянием русской классической и советской литературы 1920-30-х годов. Кстати, в этой стране хорошо знают и наше искусство, музыку, кино. Не случайно в романе Гао Синцзяня герой где-то далеко, в Перпиньяне, например, вспоминая свои скитания, с удовольствием слушает Шостаковича и Шнитке. Гао хорошо знает русскую драматургию и эстетику, хотя его собственная драматургия больше основана на Ионеско и Арто.
В Китае переводится много: один мой китайский знакомый перевел, например, "Мастера и Маргариту", другой - романы Достоевского и т.д. Но в целом, как мне кажется, в Китае сейчас переводческая школа (я говорю о переводчиках с русского языка) слабее, чем была когда-то.
Что касается точности этих переводов, мне трудно судить об этом, но самим китайцам они нравятся... По-видимому, в игру вступают какие-то ассоциативные связи.
О переводах русской литературы на китайский писали наши китаисты. Поэт-переводчик Леонид Черкасский в свое время написал книгу "О переводах русской и советской поэзии в Китае", мой друг, ныне покойный, Марк Шнейдер выпустил монографию о русской литературе в Китае. В самом Китае очень много работ, посвященных переводу, там выходит не один переводческий журнал.
Но сейчас в Китае, пожалуй, лучше представлена западноевропейская литература.
В Китае были прекрасные переводчики, например Гэ Баощюань, а Цао Цзиньхуа был профессором Пекинского университета, хорошо знал Серафимовича, Маяковского и переводил советскую литературу. Переводил и Лу Синь (он перевел "Мертвые души"), хотя русского не знал.
Рисунки моего отца и удивительные истории про жрецов и пирамиды
РЖ: Почему все-таки вы выбрали китайский язык?
Д.В.: Я родился в семье русского интеллигента, у нас была хорошая библиотека. В кабинете отца было немало предметов Востока, в том числе и китайские вещицы, хотя мой отец, Николай Дмитриевич Воскресенский, был инженером-химиком. Но он любил искусство и сам прекрасно рисовал, даже давал некоторые свои рисунки до революции в газеты. После русско-японской войны в семье появились статуэтки Будд, лам, курильницы, картинки на китайские темы. Все это я видел с детства, возможно, это повлияло на мое восприятие Востока, Китая.
РЖ: А какой тематики были рисунки вашего отца?
Д.В.: Отец любил природу, животный и растительный мир. Хотя по специальности он был инженер, он окончил Московский университет. Его духовный мир и взгляд на жизнь, как у любого русского интеллигента, был богат и широк. Вот почему в домашней библиотеке были книги о природе и искусстве, работы по живописи, отец держал птиц, рыб и собак, которых рисовал.
В архиве отца остались забавные рисунки, шаржи на знакомых, карикатуры для газет (например, периода русско-японской войны). Он прекрасно выжигал по дереву, делал шкатулки и рамки для портретов.
В детстве я любил таскать у отца фаберовские карандаши, которые тогда были редкостью, и тоже пытался рисовать. Я был счастлив, когда он брал меня к себе в постель и рассказывал интересные истории про жрецов и тайны пирамид. Он привил мне любовь к романтике, в детстве я любил произведения Вальтера Скотта, исторические романы Эберса, приключения Жаколио. Видимо, все это сыграло свою роль...
Иван Михайлович Майский - очевидец мировых событий
Д.В.: Немного о близких. У нашего родственника (по линии жены) Ивана Михайловича Майского была уникальная судьба. Он учился в Германии, Швейцарии, Англии, еще до революции почти 10 лет был политэмигрантом, в февральскую революцию вернулся в Россию, после чего один год прожил в Монголии, о которой написал книгу. В 20-х годах он стал работать в МИДе, был в Финляндии, в конце 20-х его направили советником по культурным вопросам в Японию. В 30-х годах и во время войны он был послом в Англии, при этом Иван Михайлович всегда интересовался Востоком, особенно Китаем. Так что Китай среди моих близких и знакомых - объект особого интереса.
Самолетостроительный техникум, военный институт, аспирантура филфака МГУ и Пекинского университета
Д.В.: Перед войной, окончив 7 классов, я увлекся авиацией и даже поступил в Самолетостроительный техникум им. Годовикова, неподалеку от которого мы жили. Началась война, почти все учебные заведения закрылись или были эвакуированы, в Москве остались единицы, а среди них Авиационный приборостроительный техникум на Смоленской, который я и закончил с отличием в 1945-м.
Уже в 1942 я записался в Ленинскую библиотеку (она была открыта во время войны) и едва ли не каждый день после занятий в техникуме отправлялся туда по Сивцеву Вражку или Арбату. Там я читал книги, которые не успел прочитать дома или у своих родственников, в ту пору меня интересовали книги по искусству, архитектуре, работы о Востоке. Я уже перечитал отечественную и западную классику и потом редко к ней возвращался.
Я понял тогда, что мне интересна филология, языки и литература, да и многие мои друзья или родственники были гуманитариями. Кстати, мой дядя и тетя хорошо знали Розанова, Пастернака...
В 1945-м мне удалось поступить в языковой ВУЗ - военный институт иностранных языков. Там еще во время войны собрались прекрасные языковедческие силы. Поначалу меня "соблазняли" японским и персидским языками, но я выбрал китайский. И в этом выборе большую роль сыграл мой учитель - профессор Илья Михайлович Ошанин, автор большого китайско-русского словаря. В институте тогда работал и другой мой учитель, Лев Залманович Эйдлин, литературовед и переводчик классической литературы (Бо Цзюйи, Тао Юаньмин), отличный знаток китайского языка и литературы. Нам читали лекции "западник" Пинский, специалист по европейскому Возрождению, потом он стал научным сотрудником ИМЛИ; известный всем Аникст, переводчик и исследователь Шекспира.
Студенты получали замечательную языковую подготовку и общекультурные знания. Я, как мне кажется, в то время говорил даже лучше по-английски, чем по-китайски...
Наш общий наставник и мэтр отечественного китаеведения - академик Василий Михайлович Алексеев не преподавал там, но наезжал из Петербурга в Москву, и я слушал его интереснейшие лекции, а "госы" у меня принимал знаменитый китаист-практик, бородач В.С.Колоколов.
После института, как это часто бывает, начался период скитаний: я преподавал китайский язык в армии, потом работал в дипакадемии МИДа, учился в аспирантуре филфака МГУ, потом уехал в Китай, где закончил аспирантуру Пекинского университета. Кажется, я был там первым советским аспирантом-филологом...
С тех пор я непрерывно преподаю в МГУ, но одновременно я работал в Дипломатической Академии МИДа, в Институте Дальнего Востока АН, в Институте Востоковедения АН, в РГГУ, в Литинституте. Не случайно, что я знал и знаю китаистов разных возрастов, правда, сейчас в них уже трудно разобраться. Ведь в последнее время открыли много кафедр в разных городах, но высоких профессионалов там еще очень мало. В Москве их значительно больше - это, к примеру, один из моих бывших студентов Илья Смирнов, литературовед и переводчик поэзии, Наталья Захарова, литературовед и переводчик прозы.
К вопросу о судьбе китаистов с техническим образованием. Закончив Авиационный приборостроительный техникум с красным дипломом, я "ушел" в китаеведение. Но оказалось, что не одного меня увлекала авиация. К примеру, Л.З.Эйдлин работал на самолетостроительном заводе, а Н.Т.Федоренко, член-корреспондент Академии наук, китаевед и дипломат, перед войной был, кажется, специалистом по дирижаблестроению. Или наоборот.
РЖ: Может быть, китаеведение и летательные аппараты объединяет момент воспарения. Ведь китаеведение, наверное, связано с воспарением духа...
Д.В.: Вероятно, впрочем, это, конечно, шутка. У В.М.Алексеева не было технического образования, но с воспарением духа у него было все в порядке. Еще в 1916 г. в Санкт-Петербургском университете он защитил магистерскую диссертацию "Поэма о поэте" - о танском поэте Сыкун Ту. Это сложнейший текст и перевод его с комментариями на сотни страниц - настоящая философия литературы. Такой огромной работы в области китаеведения я, кажется, больше не видел. Это типичное "воспарение духа"!
РЖ: Из тех людей, с которыми вы встречались, кто на вас повлиял больше всего?
Д.В.: Трудно сказать, я старался воспитывать в себе индивидуальные качества, а особых кумиров у меня не было. Можно сказать, что я сам себя сформировал. Впрочем, если говорить о китаеведах, я всегда преклонялся перед знаниями и эрудицией В.М.Алексеева.
Беседовала Елена Калашникова