К опровержению марксистского понимания человека
"Маркс сделал фундаментальную ошибку, определив человека как "совокупность общественных отношений". Это определение узко, оно укладывается в социологическую парадигму.
Не случайно в рамках социологии такое значение получил структурно-функциональный метод: человек рассматривается как носитель определенных общественных функций и ролей, и главной проблемой выступает его приспособление к господствующим институтам. Отсюда такое большое внимание, уделяемое социологией вопросам социализации индивида, его адаптации к общественной среде, его интеграции в ту или иную систему ценностей. При таком подходе общество выступает как "инвариант", а человек - как пластичная переменная, призванная меняться и приспосабливаться. С этим связаны амбиции тотальной общественной педагогики: общество должно воспитывать и перевоспитывать человека, а "новое общество" - формировать "нового человека" в угодном себе духе. Отсюда знаменитый афоризм: "нельзя жить в обществе и быть свободным от него".
На Западе левая критика давно заметила, что подобные презумпции социологического подхода весьма удобны властям предержащим и что, следуя им, социология рискует выродиться в апологетическую теорию, в инструмент конформизма. Впрочем, там, на Западе, такой подход 'никогда не получал монопольного влияния. "Социологическому функционализму" в теории противостояла мощная интеллектуальная традиция в лице персонализма, экзистенциализма, феноменологии, культурной антропологии, а на практике - институты парламентской демократии и многопартийности, а также различные нонконформистские движения, в частности движение новых левых, молодежное, феминистское, "зеленое" и т.п.
В нашей стране ничего подобного не было: здесь философия и этика всеобщего "самоотверженного служения" господствующему строю, подчинения частного общему, индивида - коллективу обрели статус неоспоримой и необсуждаемой нормы, на страже которой стояли все орудия государственного воздействия.
Таким способом организованная критическая способность суждения была направлена в одну сторону: на пресечение любых отклонений от господствующей государственной нормы. Сама возможность помыслить отклонение общества и государства от каких бы то ни было норм в этой системе мышления в принципе исключалась, поскольку считается, что нормы - продукт общественного строя и никаких других нормообразующих источников нет и быть не может. Не случайно в нашей стране с такой беспощадностью искоренялась религия: провозглашая высший, трансцендентный характер главных норм человеческого бытия, она могла давать опору критической способности суждения в отношении земной власти, ограничить ее монополию в смыслообразующей и ценностной сфере.
Политическая антропология своими, светскими и научными средствами решает эту проблему альтернативного источника норм. Так, она говорит о природе человека, о природных - неотчуждаемых правах личности, об антропологических границах применения "политических технологий".
Природа человека понималась исключительно в естественнонаучном смысле, относящемся к процессу антропогенеза - периоду становления современного человека. Поскольку этот процесс был завершен около 30 тыс. лет назад образованием гомо сапиенс, то структуры, касающиеся природы человека, считались вынесенными за пределы действующих факторов человеческой истории, начиная уже с первобытно-общинного строя. Природные особенности и способности индивида относили к
естественным предпосылкам человеческой истории, но отнюдь не к ее современным детерминациям, ориентирам и нормам.
Антропологическому понятию природы человека противоставлялось социологическое понятие
сущности человека, выступающей как квинтэссенция общества на определенном этапе его развития. При этом марксизм предполагал, что формационные типы общества являются глобальными: плюрализм и сосуществование общественных типов (цивилизаций) не признавались.
Человек, таким образом, не имел никаких опор - ни внутри себя, ни вовне, ни в горних сферах для какого бы то ни было противостояния тому, что делает или пытается с ним делать "его" общество.
Социологический подход обосновывал понятие обязательной коллективной судьбы, которой индивид обречен подчиняться.
В марксизме разнообразие коллективных судеб сводилось к делению на классы. Над каждым индивидом довлеет логика классовой судьбы и свой вердикт обществy он может предъявить только от имени целого класса - и то лишь в том случае, если он принадлежит к передовому классу, торжество которого исторически назрело.
Сегодня, с позиций накопленного в XX в. опыта, нам легче уяснить себе несостоятельность подобной логики...
...Наша реформа - это, в первую очередь, восстановление вида гомо сапиенс, она возможна как антропологическое движение. При этом, как мы увидим ниже, движение за гуманизацию общественной жизни совпадает с движением за гуманитаризацию общественных наук. Это предполагает, в первую очередь, их освобождение от диктата научной идеологии - особого марксистского сциентизма, в свое время развенчавшего самоценность и автономию духовной сферы и поставившего ее под знак экономического интереса и классовой пользы.
Требуется настоящая Духовная революция, коренной пересмотр самих мировоззренческо-методологических основ, новая картина мира. Это на Западе современная политическая наука может называться нейтрально - политологией. У нас же речь идет о разрыве с господствующей тоталитарной традицией, опирающейся на жесткий социологический детерминизм, на сугубо функциональный подход к человеку как "винтику" гигантской государственной машины. Необходимо
решительное перевертывание перспективы, ценностный и методологический переворот, касающийся соотношения личности и общества, личности и государства, человека и среды...
Речь идет о разрыве с господствующей тоталитарной традицией, опирающейся на жесткий
социологический детерминизм, на сугубо функциональный подход к человеку как "винтику" гигантской государственной машины. Необходимо решительное перевертывание перспективы, ценностный и методологический переворот, касающийся соотношения личности и общества, личности и государства, человека и среды. Политология может родиться у нас только в контексте борьбы за решительную гуманизацию политики, только под знаком альтернативного социологическому детерминизму антропологического видения. Она действительно возможна лишь в форме
политической антропологии, методически противостоящей искушениям марксистского сциентизма, привыкшего трактовать свободу как "познанную необходимость" и адресоваться к "непреложным историческим закономерностям".
На каких основаниях строится антропологическая альтернатива "научному коммунизму"?
Рассмотрим следующие - на наш взгляд, главные.
1. Принцип многообразия. Прежде всего речь идет о плюрализме в противоположность монизму. В нашей культуре после 1917 г. произошла крупнейшая онтологическая катастрофа, связанная с исчезновением полноправного и полноценного другого - отличного от нас и признанного
в своем отличии. Марксистская эсхатология, провидящая скорый конец "предыстории", рассматривала присутствие другого - социальное разнообразие, неоднородность, несовпадение интересов как доставшийся от прошлого изъян мира, вполне преодолимый в коммунистической
перспективе. Одномерный "новый человек" не приемлет другого: в прошлом он ищет лишь собственные предтечи, в настоящем - себеподобные "прогрессивные силы". Словом, всюду он обречен на скучную тавтологию, на уподобление других себе. Тех же, которые сопротивляются такому уподоблению, он зачисляет в разряд "классово чуждых" и подлежащих
ликвидации.
В рамках такой картины мира политика превращается в вечный монолог передового класса, "снявшего" всю предшествующую историю и культуру, т.е. взявшего от них все действительно достойное и тем самым сделавшего их ненужными (избыточными). Заодно он "снимает" и всех
современных ему оппонентов: ничего заслуживающего внимания они не способны сообщить и представить. Политика как партнерский диалог, как искусство достижения баланса разнообразных социальных интересов, каждый из которых одинаково законен и требует учета, здесь исключается.
Но политику делает бессмысленным не только гегемонизм передового класса, монополизировавшего истину. Сам этот гегемонизм находит высшие основания в лапласовской картине одновариантного, линейного мира, развертывающегося от прошлого к единственно возможному будущему.
Знаменитый афоризм; "политика есть искусство возможного" до сих пор понастоящему не понят у нас, так как не вписывается в детерминистскую парадигму нашей государственной философии. "Искусство возможного" означает не просто учет требований реальности или готовность к
компромиссу с не менее сильным соперником. Сама политика по сути является родом венчурной-рисковой деятельности, открывающей новые возможности человека в мире - субъекта, перерешающего свою судьбу посредством нахождения новых альтернатив.
Ничего подобного не увидишь в ней с позиций базиснонадстроечного детерминизма, когда она выступает всего лишь как отражение сложившихся в материальной сфере отношений, как превращенная форма экономической необходимости. А между тем, пожалуй, нигде так сильно, как в политике, не бушуют человеческие страсти, не проявляются характеры, не чувствуется азарт свободы и риска. В сфере заранее предопределенного, детерминированного, лежащего за пределами сознания и воли, все это было бы абсолютно бессмысленным.
Так кто же он такой, политический субъект? Включен ли он в игру с заранее предопределенным результатом, и только субъективное неведение сообщает ему силы, или в самом деле исход не предрешен, не записан в книге судеб и потому бороться и рисковать имеет смысл? Именно здесь
перед нами сталкиваются две картины мира, два лика вселенной: старой, лапласовской, и новой, стохастической. Последняя, наконец, утвердилась (в трудной борьбе с "диаматом") в нашем естествознании, но до сих пор не принята нашим обществоведением.
Речь идет о таких понятиях, как неопределенность, нелинейность, сложность, вероятностный характер событий, их лринципиальная непредсказуемость в точках бифуркации. Эти понятия представляют нешуточный вызов новоевропейскому рационализму, из которого вышел и
марксизм. Дело в том, что они открывают свободу , несовместимую с "познанной необходимостью" лапласовского типа. Инобытие, инаковость, неопредопределенность, неопределенность - эти концепты отбывают горизонт такой политической этики, которая несовместима с привычной нам этикой "неуклонного следования", "монолитности", "верности однажды сделанному выбору" и т.п.
Проникновение марксизма в Россию, начавшееся в конце прошлого века, повлекло за собой своеобразное наложение сциентистского доктринерства на местную традицию авторитарно-патриархальной культуры, негативно относящейся к личностному "своеволию". В результате такого наложения произошел своего рода резонанс - взаимное усиление механикодетерминистских и авторитарно-общинных интенций, что и дало феномен тоталитаризма. Субъект-объектная дихотомия старого рационализма, помещенная в традицию политического абсолютизма, породила особый тип нормативности, требующий от гражданина уподобления объекту-винтику системы. Этатистский рационализм большевизма организовал эффективное наступление "всеобщности" на особенное и
индивидуальное, всюду преследуя и вытесняя их, добиваясь стандартизации иунифицирования.
Все, что носило следы особенного, что сохраняло память о национальной, региональной, социально-групповой и семейной специфике людей, было объявлено архаикой и пережитком, препятствующим прогрессу. В результате такого рода "огораживаний" - расчистки пространства,
предназначаемого для массовых машиноподобных типов деятельности, легко управляемых и прогнозируемых, стал формироваться особый, постчеловеческий мир, который и был объявлен совершен' ным. Основная презумпция, на которой строилась онтология такого мира, - автоматическая саморегенерируемость, т.е. всевозрастающая независимость от человеческой личности, Все, что отстаивало традиционные прерогативы человека, относящиеся к особой его умелости, инициативе, воле и характеру, зачислялось в разряд реакционного утопизма или "абстрактного гуманизма".
Основатели социалистического государства видели идеал в обществе, организованном как "единая фабрика", как приложение к крупной промышленности. "Социализм порожден крупной машинной индустрией. И если трудящиеся массы, вводящие социализм, не умеют приспособить своих
учреждений так, как должна работать крупная машинная индустрия, тогда о введении социализма не может быть и речи" (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 36, с. 157.).
И сегодня метафора "механизма" сохраняет свое влияние. Непрерывные поиски "отлаженного экономического механизма", "механизма власти", "механизма взаимоотношений республик и центра" основаны на утопии, тайным основанием котооой является смерть человека в тоталитарной культуре..."
"Философия политики"