АлексМух - "Уйду не один".
Рассказ третий из цикла "Уродоведение".
Алекс Мух
"Уйду не один".
** 1 **
23 ноября - дожди были в разгаре - Пётр Сукенгольц понял, что это - конец. Он уже давно подозревал истину, скрывающуюся за вздохами и охами его родителей, их фальшивыми улыбками и фальшивыми улыбками врачей. Трёхдневный безостановочный серый ливеньсмёл последний барьер - чувство самосохранения. Реальность предстала в ужасе своей абсолютной наготы. Надежды не оставалось.
"Это всё жиды..." - думал, плача в подушку, Пётр. "Там, в России, со мной бы этого никогда не случилось. Здесь биополе такое. Смесь ненависти и презрения." Петя невзлюбил Израиль и евреев с первого взгляда. Нет, в России он даже ходил перед отъездом на какие-то сионистские сборища, выражал бурную и искреннюю радость от того, что скоро поедет в Израиль. Но, выйдя за порог аэропорта, понял - это место не его и не для него.
Люди казались ему другого вида. Пётр чувствовал отвращение к ним буквально на биологическом уровне. От женщин его воротило. Сама мысль переспать с нерусской израильтянкой казалась ему грязной. "Зоофилия ? Никогда !" - шёпотом бубнил он себе под нос, когда какая-нибудь израильтянка начинала строить ему глазки. А происходило это довольно часто - парень он был видный. Только однажды, очень пьяный (лишь водка расслабляла натянутую до предела струну его ненависти) он на каком-то пустыре попытался трахнуть хиппушку-аборигенку. Началось всё вроде бы ничего, но, когда Петя поцеловал её, его рот наполнился тошнотворным сладким привкусом.
- Клей нюхала ? - с ненавистью спросил он. Хиппушка улынулась и закивала. Петю вырвало. И вырвало ещё раз. После этого он тщательно оделся, со всего маху ударил свою даму кулаком в зубы и пошёл прочь. После этого даже водка перестала помогать ему. Наоборот, пьяному Петру теперь хотелось убивать каждого встреченного им на улице человека. Ночами ему снился он сам - Пётр Моисеевич Сукенгольц, в эсэсовской форме, перед входом в газовую камеру, которую он до отказа набивал - пинками и ударами приклада - голыми дистрофичными обрезанными людьми. После таких снов он просыпался, улыбаясь, и первые минут пять, пока он не осозновал, что это не Освенцим, а Бат-Ям, и года теперь не сороковые, а девяностые, Петя был по-настоящему счастлив.
И вот теперь, поняв, осознав окончательно и бесповоротно, что у него рак и что он умирает, Пётр шептал: "..Жиды !.. Сглазили-таки !.. Сучье племя !.. Ну погодите !.. Вам отольётся !.." Что и как "им" отольётся он не знал, да и не мог об этом теперь думать, но угрозы, произносимые в подушку, приносили облегчение.
** 2 **
Постепенно, с течением дней, Пётр, полируя, как море гальку, точа, как точильщик нож, довёл свои мысли до определённой ясности. "Один не уйду !" - так стала звучать его угроза. Больше он не говорил ничего. В темноте, сквозь боль, слёзы и ад бессонницы, проносил он слова : "Один не уйду ! Не уйду один ! Уйду не один ! Один уйду не !"
Ещё через пару дней - уже наступил декабрь - Петю неожиданно посетил испуг. Через "Уйду не один !", ставшее чем-то вроде заклинания, пробилось новое : "Ослабею ! Не успею !" Депрессия навалилась и за пару дней медленно, но бесповоротно переплавила заклинание в логичную и завершённую программу действий. Бес, поселившийся в Петре, сумел даже придушить на время его смертельный недуг, вернуть на время силы. Истерзанное болезнью, тело, поднимавшееся раньше с кровати только для посещения больницы, стало оживать, скорее оненнавистьвлять - на место сочащейся наружу, вон, через все поры, жизни могучей струёй вливалась ненависть, наполняя члены силой, а мысли ясностью.
В середине декабря наш герой начал наконец действовать. Его план состоял из двух частей. Самое страшное было начать. Даже будучи уверен, что обречён, Пётр оттягивал выполнение своего плана до последнего момента, когда "Ослабею ! Не успею !" побороло все остальные инстинкты, включая главный из них - чувство самосохранения.
** 3 **
За неделю до Нового Года Пётр вышел на "первую охоту" - как он сам её называл. Она должна была стать вступлением, прелюдией ко второй, главной.
Снова дождило. Голова была чиста, а тело легко. В одном кармане приятно ощущался молоток, а в другом - японский нож с тонким и острым, как бритва, широким лезвием.
Давно стемнело и последние автобусы выезжали со своих первых остановок, чтобы, промчавшись по ночному потухшему городу и завершив свои маршруты, сделать его ещё через пол-часа вовсе необитаемым. Походив минут пятнадцать по тёмному скверу, разделяющему Бат-Ям, Холон и Яффо, Пётр наконец приметил того, кто был ему нужен - солдата с вещмешком и автоматом, возвращавшегося домой на шиши-шабат. Что-то поднялось и перевернулось у него в груди, тошнота подкатила к горлу, в глазах запрыгали зелёные круги.
Они преставляли собой полную противоположность, эти две фигуры - твёрдо и медленно вышагивающий солдат, с "Узи" на плече, и догоняющий его нетвёрдой сомнамбулической походкой Пётр. Темнота нависших над головой ветвей маленькой рощи у входа в спальный район накрыла их. Когда Пётр уже достал замотанный в полотенце молоток и замахнулся, солдат, будто ощутив спиной что-то недоброе, повернулся. Удар пришёлся не в затылок, куда целился Пётр, а в висок. Солдат застонал и начал падать. Пётр пдхватил его, сорвал с него куртку и, обдирая пуговицы, форменные штаны и рубашку, положил всё это под ближайшим деревом, вернулся к солдату, которого начал уже приводить в чувство зимний холод, и, достав из кармана японский нож, выдвинул лезвие на два пальца. В этот момент сомнения вновь сковали его руки. Он зашатался и схватился руками за голову. В ответ на этот жест в голове явственно прозвучал голос : "Уйди не один !" Он эхом заполнил сквер, город, землю, вселенную. Пётр полоснул и немедленно отскочил от выского пульсирующего фонтана крови. "Уйду не один ! Теперь точно !" шёпотом сказал убийца и исполнил вокруг истекающего кровью, агонизирующего, но ещё живого солдата несколько козлячьих па.
Потом реальность навалилась на него. "Домой !" - сказал себе Пётр почти в голос и, не оглядываясь, двинулся прочь.
** 4 **
Следующее утро, туманное - не видно ладони вытянутой руки, было дождливым. Это порадовало Петра. Он наскоро позавтракал и вышел из дома. В солдатской форме, с одним полным рожком в автомате, а вторым - в кармане. Передёрнув плечами от продирающе-влажного ветра с моря, он вынул пачку "ВТ" - сувенир, привезённый другом из России - и закурил. Теперь было всё равно. "Поздно, батя, пить боржоми, когда почки на афальте". Вдохнув едкий синий дым, Пётр развернулся спиной к морю и пошёл, подгоняемый ветром, к автобусной остановке. Через пять минут он уже сидел на жёсткой скамейке голубой дановской развалюхи.
Когда автобус остановился на перекрёстке улиц Бальфур и Йосифталь, и открыл дверь, Пётр встал и закричал : "Один не уйду ! Жиды ! Ненавижу ! А-а-а-а-а !" Все повернулись к нему. Он же, закрыв глаза, дал короткую очередь. Назад, в глубину автобуса. А потом темень перед глазами упала, свободный от пелены страха разум действовал теперь, как компьютер. Дав ещё одну короткую очередь, но теперь уже прицельно, и, всадив две-три пули в водителя, он выскочил через переднюю дверь и начал стрелять в прохожих, ожидавших зелёного сигнала светофора. Всё было сказано. Стрелял он молча.
Потом сменил рожок и стрелял теперь одиночными, наслаждаясь каждым выстрелом и считая их шёпотом. На счёте четырнадцать пуля защитника родины Ицика Мизрахи пробила ему левое лёгкое. Падая, Пётр успел ещё ощутить, как пули обжигали его поясницу, шею, грудь, а потом в кромешной темноте чей-то ласковый до боли знакомый голос - может быть, даже, его собственный - произнёс, окончательно затихая : "Ушёл не один ! Не один ушёл ! Ушёл оди-и-и-и-ннннннн не-е-е-е-е-е-е-е-е-е...."
К О Н Е Ц
13-14 декабря 1996
Алекс Мух
"Уйду не один".
** 1 **
23 ноября - дожди были в разгаре - Пётр Сукенгольц понял, что это - конец. Он уже давно подозревал истину, скрывающуюся за вздохами и охами его родителей, их фальшивыми улыбками и фальшивыми улыбками врачей. Трёхдневный безостановочный серый ливеньсмёл последний барьер - чувство самосохранения. Реальность предстала в ужасе своей абсолютной наготы. Надежды не оставалось.
"Это всё жиды..." - думал, плача в подушку, Пётр. "Там, в России, со мной бы этого никогда не случилось. Здесь биополе такое. Смесь ненависти и презрения." Петя невзлюбил Израиль и евреев с первого взгляда. Нет, в России он даже ходил перед отъездом на какие-то сионистские сборища, выражал бурную и искреннюю радость от того, что скоро поедет в Израиль. Но, выйдя за порог аэропорта, понял - это место не его и не для него.
Люди казались ему другого вида. Пётр чувствовал отвращение к ним буквально на биологическом уровне. От женщин его воротило. Сама мысль переспать с нерусской израильтянкой казалась ему грязной. "Зоофилия ? Никогда !" - шёпотом бубнил он себе под нос, когда какая-нибудь израильтянка начинала строить ему глазки. А происходило это довольно часто - парень он был видный. Только однажды, очень пьяный (лишь водка расслабляла натянутую до предела струну его ненависти) он на каком-то пустыре попытался трахнуть хиппушку-аборигенку. Началось всё вроде бы ничего, но, когда Петя поцеловал её, его рот наполнился тошнотворным сладким привкусом.
- Клей нюхала ? - с ненавистью спросил он. Хиппушка улынулась и закивала. Петю вырвало. И вырвало ещё раз. После этого он тщательно оделся, со всего маху ударил свою даму кулаком в зубы и пошёл прочь. После этого даже водка перестала помогать ему. Наоборот, пьяному Петру теперь хотелось убивать каждого встреченного им на улице человека. Ночами ему снился он сам - Пётр Моисеевич Сукенгольц, в эсэсовской форме, перед входом в газовую камеру, которую он до отказа набивал - пинками и ударами приклада - голыми дистрофичными обрезанными людьми. После таких снов он просыпался, улыбаясь, и первые минут пять, пока он не осозновал, что это не Освенцим, а Бат-Ям, и года теперь не сороковые, а девяностые, Петя был по-настоящему счастлив.
И вот теперь, поняв, осознав окончательно и бесповоротно, что у него рак и что он умирает, Пётр шептал: "..Жиды !.. Сглазили-таки !.. Сучье племя !.. Ну погодите !.. Вам отольётся !.." Что и как "им" отольётся он не знал, да и не мог об этом теперь думать, но угрозы, произносимые в подушку, приносили облегчение.
** 2 **
Постепенно, с течением дней, Пётр, полируя, как море гальку, точа, как точильщик нож, довёл свои мысли до определённой ясности. "Один не уйду !" - так стала звучать его угроза. Больше он не говорил ничего. В темноте, сквозь боль, слёзы и ад бессонницы, проносил он слова : "Один не уйду ! Не уйду один ! Уйду не один ! Один уйду не !"
Ещё через пару дней - уже наступил декабрь - Петю неожиданно посетил испуг. Через "Уйду не один !", ставшее чем-то вроде заклинания, пробилось новое : "Ослабею ! Не успею !" Депрессия навалилась и за пару дней медленно, но бесповоротно переплавила заклинание в логичную и завершённую программу действий. Бес, поселившийся в Петре, сумел даже придушить на время его смертельный недуг, вернуть на время силы. Истерзанное болезнью, тело, поднимавшееся раньше с кровати только для посещения больницы, стало оживать, скорее оненнавистьвлять - на место сочащейся наружу, вон, через все поры, жизни могучей струёй вливалась ненависть, наполняя члены силой, а мысли ясностью.
В середине декабря наш герой начал наконец действовать. Его план состоял из двух частей. Самое страшное было начать. Даже будучи уверен, что обречён, Пётр оттягивал выполнение своего плана до последнего момента, когда "Ослабею ! Не успею !" побороло все остальные инстинкты, включая главный из них - чувство самосохранения.
** 3 **
За неделю до Нового Года Пётр вышел на "первую охоту" - как он сам её называл. Она должна была стать вступлением, прелюдией ко второй, главной.
Снова дождило. Голова была чиста, а тело легко. В одном кармане приятно ощущался молоток, а в другом - японский нож с тонким и острым, как бритва, широким лезвием.
Давно стемнело и последние автобусы выезжали со своих первых остановок, чтобы, промчавшись по ночному потухшему городу и завершив свои маршруты, сделать его ещё через пол-часа вовсе необитаемым. Походив минут пятнадцать по тёмному скверу, разделяющему Бат-Ям, Холон и Яффо, Пётр наконец приметил того, кто был ему нужен - солдата с вещмешком и автоматом, возвращавшегося домой на шиши-шабат. Что-то поднялось и перевернулось у него в груди, тошнота подкатила к горлу, в глазах запрыгали зелёные круги.
Они преставляли собой полную противоположность, эти две фигуры - твёрдо и медленно вышагивающий солдат, с "Узи" на плече, и догоняющий его нетвёрдой сомнамбулической походкой Пётр. Темнота нависших над головой ветвей маленькой рощи у входа в спальный район накрыла их. Когда Пётр уже достал замотанный в полотенце молоток и замахнулся, солдат, будто ощутив спиной что-то недоброе, повернулся. Удар пришёлся не в затылок, куда целился Пётр, а в висок. Солдат застонал и начал падать. Пётр пдхватил его, сорвал с него куртку и, обдирая пуговицы, форменные штаны и рубашку, положил всё это под ближайшим деревом, вернулся к солдату, которого начал уже приводить в чувство зимний холод, и, достав из кармана японский нож, выдвинул лезвие на два пальца. В этот момент сомнения вновь сковали его руки. Он зашатался и схватился руками за голову. В ответ на этот жест в голове явственно прозвучал голос : "Уйди не один !" Он эхом заполнил сквер, город, землю, вселенную. Пётр полоснул и немедленно отскочил от выского пульсирующего фонтана крови. "Уйду не один ! Теперь точно !" шёпотом сказал убийца и исполнил вокруг истекающего кровью, агонизирующего, но ещё живого солдата несколько козлячьих па.
Потом реальность навалилась на него. "Домой !" - сказал себе Пётр почти в голос и, не оглядываясь, двинулся прочь.
** 4 **
Следующее утро, туманное - не видно ладони вытянутой руки, было дождливым. Это порадовало Петра. Он наскоро позавтракал и вышел из дома. В солдатской форме, с одним полным рожком в автомате, а вторым - в кармане. Передёрнув плечами от продирающе-влажного ветра с моря, он вынул пачку "ВТ" - сувенир, привезённый другом из России - и закурил. Теперь было всё равно. "Поздно, батя, пить боржоми, когда почки на афальте". Вдохнув едкий синий дым, Пётр развернулся спиной к морю и пошёл, подгоняемый ветром, к автобусной остановке. Через пять минут он уже сидел на жёсткой скамейке голубой дановской развалюхи.
Когда автобус остановился на перекрёстке улиц Бальфур и Йосифталь, и открыл дверь, Пётр встал и закричал : "Один не уйду ! Жиды ! Ненавижу ! А-а-а-а-а !" Все повернулись к нему. Он же, закрыв глаза, дал короткую очередь. Назад, в глубину автобуса. А потом темень перед глазами упала, свободный от пелены страха разум действовал теперь, как компьютер. Дав ещё одну короткую очередь, но теперь уже прицельно, и, всадив две-три пули в водителя, он выскочил через переднюю дверь и начал стрелять в прохожих, ожидавших зелёного сигнала светофора. Всё было сказано. Стрелял он молча.
Потом сменил рожок и стрелял теперь одиночными, наслаждаясь каждым выстрелом и считая их шёпотом. На счёте четырнадцать пуля защитника родины Ицика Мизрахи пробила ему левое лёгкое. Падая, Пётр успел ещё ощутить, как пули обжигали его поясницу, шею, грудь, а потом в кромешной темноте чей-то ласковый до боли знакомый голос - может быть, даже, его собственный - произнёс, окончательно затихая : "Ушёл не один ! Не один ушёл ! Ушёл оди-и-и-и-ннннннн не-е-е-е-е-е-е-е-е-е...."
К О Н Е Ц
13-14 декабря 1996