Весна
Ах, чудеса вы весенне-московские, талоснежные да свинценебесные... Как же счастья на вас напастись, да тепла нерастраченного?.. Тяжела весна в Москве, продирающаяся сквось тоску бульварную, хмарь придорожную да лица безглазые. Где бы сил набраться - в лучшее верить, улыбаться тепло да холодные руки отогреть? Холодом да сыростью, только солнцем - изредка - город красит... Но весна же время чудесатое, где, как не в городе сказке-то жить? И приходит порой, глазами светло-голубыми, улыбкой ясной, расставляет по местам все, и исчезает, оставляя в душе смятение да сквознячок сырой, заполняющий пустоту ненасытную.
И тишина, бьется тишина, кажется - звякает льдисто, и взрывается предвестием, да-да, вот, оно, сейчас уже, и срываются с цепи часы, с визгом надсадным вылетают куски анкера, и несутся, несутся стрелки по кругу, вспарывая воздух как тело живое. Осыпаются на пол куски стекла и циферки, смешные такие... Это - ненадолго, впрочем.
Потом пружина иссякнет, и время станет тягуче-вязким, и подомнет, растворит в себе, затянет в свой ток вялый. И это - надолго. А за окном весна стоит, качается, то снегом, то солнцем, то дождем то маревом, ветер хлесткий, и кружит, кружит, затаскивает, и вот - опять. Шагами приблизится, вдохну - ощущение чуда, залпом волос рыжих, и хрустнет лед в стакане и остановится время. А за ним наваливаются непослушные сумерки, и опять, сквозь тишину, я слышу нервический скрип стекла и металла, еще чуть-чуть, и болью по телу распашет взбесившееся время душу мою, вырывая стынущими и мокрыми кусками ошметки покоя и тепла.
Москва же все веснеет, и зеленью плеснуло вдоль окон, и глаза кошачьи солнцем умылись, и кудеса весенние все пыльнее становятся, оставляя с каждым днем землю свою наваливающемуся июню, с его пухом тополиным, и душной жарой... Конечно же, уйдет она, подобрав свои верные чудеса, обтряхнув их, повесит в шкаф и пересыплет нафталином до следующего раза. И лето будет, с грозой и ветром, с ночной тишиной и невнятным предрассветным туманом, в котором, все так же затаившись, живет время, готовое сорваться с цепи, располосовать и искалечить, и забрать мой покой...
И тишина, бьется тишина, кажется - звякает льдисто, и взрывается предвестием, да-да, вот, оно, сейчас уже, и срываются с цепи часы, с визгом надсадным вылетают куски анкера, и несутся, несутся стрелки по кругу, вспарывая воздух как тело живое. Осыпаются на пол куски стекла и циферки, смешные такие... Это - ненадолго, впрочем.
Потом пружина иссякнет, и время станет тягуче-вязким, и подомнет, растворит в себе, затянет в свой ток вялый. И это - надолго. А за окном весна стоит, качается, то снегом, то солнцем, то дождем то маревом, ветер хлесткий, и кружит, кружит, затаскивает, и вот - опять. Шагами приблизится, вдохну - ощущение чуда, залпом волос рыжих, и хрустнет лед в стакане и остановится время. А за ним наваливаются непослушные сумерки, и опять, сквозь тишину, я слышу нервический скрип стекла и металла, еще чуть-чуть, и болью по телу распашет взбесившееся время душу мою, вырывая стынущими и мокрыми кусками ошметки покоя и тепла.
Москва же все веснеет, и зеленью плеснуло вдоль окон, и глаза кошачьи солнцем умылись, и кудеса весенние все пыльнее становятся, оставляя с каждым днем землю свою наваливающемуся июню, с его пухом тополиным, и душной жарой... Конечно же, уйдет она, подобрав свои верные чудеса, обтряхнув их, повесит в шкаф и пересыплет нафталином до следующего раза. И лето будет, с грозой и ветром, с ночной тишиной и невнятным предрассветным туманом, в котором, все так же затаившись, живет время, готовое сорваться с цепи, располосовать и искалечить, и забрать мой покой...