«Ты будешь всегда неправ»
Поэт Вера Полозкова о холодном счастье, персональной комнате в аду, воображаемых интервью, героях с харизмой, колоссальных поэтах, повидавших мужчинах, 48 своих комплексах, ощущении нелюбимости, куске успеха и хреновой бездне.
Москвичка Верочка Полозкова замечательна своими размерами. Это рослая, под сто девяносто, девушка с широким плечом и выразительными чертами лица («Мимо прошла крупная девка в синих джинсах мешком и в серой T-shirt, явно американка <…> Губы у нее были яркие и чувственные», - метко описывает Верочку Эдуард Лимонов), которая оказалась заметной (ярче давно не вспыхивала) величиной в новейшей русской поэзии. За два года Верочка получила премии «Поэт года ЖЖ» и престижную «Неформат», выпустила два сборника и аудиокнигу, читала лирику в московских клубах и устраивала поэтические гастроли по СНГ, дала десяток интервью и даже стала жизненным маяком для мечтательных абитуриенток гуманитарных вузов (признаются ей тоже в стихах: «Мама, мама, я видела Верочку Полозкову, / Она давно мой кумир - вот скоро одна зима. /Мама, мама, я не могу завтра в школу - /Я внутривенно ею поражена»). Ротация Верочки в журналах и телевизоре наталкивает на мысль, что это продюсерский литературный проект, который кто-то придумал, раскрутил и как-то на нем зарабатывает. На деле популярность Верочки связана не с пиаром, а удачей. В 2002 году она открыла блог в ЖЖ и начала выкладывать девичью лирику - хрупкие, как стекло, образные рифмы о друзьях, настроениях и моментах. Стихи оказались прекрасными, и сегодня 12 000 френдов добровольно популяризируют Верочку: перепечатывают, приходят послушать в клубы и, наверное, втайне не верят, что их наблюдательному и пожившему автору немногим больше 20 лет.и те, что любят тебя, и те, что ненавидят, - они видят одинаково не тебя, какую-то одну им ведомую проекцию
- Стихи я пишу всю жизнь, с пяти лет. Самый первый - сразу такой очень серьезный, о Христе - продиктовала маме. Мне почему-то казалось, что Воскрес - это третье имя бога: Иисус, Христос, Воскрес… Звучит-то похоже. Сейчас стишок сошел бы за нонкорформисткую поэзию.
- Я бросил писать в тринадцать. Посвятил лирику девочке - "так красива, так юна и, конечно, не одна", - а она не прониклась и мне не дала.
- Я лет до двадцати не знала, что за это теоретически дают. Писала совершенно безвозмездно, и не было резона бросать. И потом, когда ты что-нибудь пишешь, ты в руках держишь весь мир как волейбольный мяч. Даже если литературный, так скажем, процесс длится всего полчаса, ты эти полчаса счастлив холодным, электрическим, одержимым, абсолютно безумным счастьем, как никогда и ни от чего больше счастлив не будешь. Писать - это же само по себе восхитительно.
Вера Полозкова
поэт, актриса, журналист. Родилась 5 марта 1986 года в Москве. С пяти лет пишет стихи. В 2001 году опубликовала поэтический сборник «Название». В 2002-2007 годах сотрудничала с журналами Cosmopolitan, «Афиша», работала в московском музее Art4.ru. В 2007-м за три месяца до диплома ушла с факультета журналистики МГУ. В 2008 году сыграла в спектакле Георга Жено «Общество анонимных художников» (Театр им. Йозефа Бойса совместно с «Театром.doc»), выпустила сборники «Непоэмание» и «Фотосинтез», в 2009-м - аудиокнигу «Фотосинтез». Лауреат премий «Поэт года ЖЖ» и «Неформат».
аккаунты
vero4ka.livejournal.com
_________
- Вы были второкурсницей МГУ, когда вышел ваш первый поэтический сборник. Друзья тогда вежливо пролистали тетрадку, похмыкали и отложили ее в сторонку.
- Слава богу, что почти все так и сделали. Но были и такие, кто ходил за мной в трусах по квартире и зачитывал левитановским голосом: «О дева в снежных...» Мука! Я знаю, что как будет выглядеть моя персональная комната в аду: какой-нибудь чертенок встряхнет ту первую книжку и начнет это вот «тада-тада-тада», а я буду просто подыхать, мне будет очень, невыносимо стыдно. Поэтому весь тираж того сборника я хочу изъять и сжечь.
- То есть жила-была девочка Верочка, писала стихи в стол, над ними хихикали, кто-то зачитывал в трусах… Мир к Верочке был довольно жесток. Но потом она вдруг попала в интернет, блог завела - и тут все поменялось.
- Я всегда была амбициозной, мне хотелось славы. В детстве обожала давать воображаемые интервью: сидела в ночи и разговаривала с какой-нибудь Ангелиной Вовк, которая вела ток-шоу на ЦТ. К ней приходили Юрий Антонов, София Ротару… и я. Меня спрашивали о творческих планах, о том, что я хотела в произведении отразить… А я серьезно на все отвечала. Причем в упор не знала, кем стану: певицей, актрисой или художником. Мне было до фонаря. Важно, чтобы в телевизор позвали. Первый раз позвали 2005 году, в программу на «Культуре» говорить про блогинг. Первое публичное выступление было летом 2007 года, первый спектакль мы сыграли в апреле 2008-го. И пошло-поехало: Питер, Киев, Минск, Красноярск, Петрозаводск, Владивосток, Новосибирск, Донецк, Львов, Харьков, далее везде.
***
осень опять надевается с рукавов,
электризует волосы - ворот узок.
мальчик мой, я надеюсь, что ты здоров
и бережешься слишком больших нагрузок.
мир кладет тебе в книги душистых слов,
а в динамики - новых музык.
город после лета стоит худым,
зябким, как в семь утра после вечеринки.
ничего не движется, даже дым;
только птицы под небом плавают, как чаинки,
и прохожий смеется паром, уже седым.
у тебя были руки с затейливой картой вен,
жаркий смех и короткий шрамик на подбородке.
маяки смотрели на нас просительно, как сиротки,
море брызгалось, будто масло на сковородке,
пахло темными винами из таверн;
так осу, убив, держат в пальцах - «ужаль, ужаль».
так зареванными идут из кинотеатра.
так вступает осень - всегда с оркестра, как фрэнк синатра.
кто-то помнит нас вместе. ради такого кадра
ничего,
ничего,
ничего не жаль.
***
Полбутылки рома, два пистолета,
Сумка сменной одежды - и все готово.
Вот оно какое наше лето.
Вообще ничего святого.
Нет, я против вооруженного хулиганства.
Просто с пушкой слова доходчивее и весче.
Мне двадцать пять, меня зовут Фокс, я гангстер.
Я объясняю людям простые вещи:
Мол, вот это мое. И это мое. И это.
Голос делается уверенный, возмужалый.
И такое оно прекрасное, наше лето.
Мы когда умрем, поселимся в нем, пожалуй.
***
- А зачем вам в детстве нужна была слава?
- Она мне нужна была, чтобы меня все любили, все поголовно. Чтобы все меня узнавали и радовались, куда бы я ни пришла. Чтобы я заходила в вагон метро, а там люди едут с моими книжками. Я не очень понимала тогда, что и ненавидеть начнут совершенно неизбежно. Теперь стали ясны некоторые непреложные закономерности. И стало ясно в ту же секунду, что человеку совсем не нужно, чтобы его любили все, что «все» и «никто» в сознании человека - это очень конкретный кто-то, кого не удалось убедить, покорить и присвоить.
- Вряд ли в свежем списке бестселлеров есть хотя бы один стихотворный сборник, а вот у вашего блога 12 000 френдов, в онлайне стихи читают. Как так?
- Продукт поэта - не только стихи, а вся его жизнь. Человека запоминают по тому, как он выглядит, как себя преподносит. Если ты - чувак с плохими зубами в растянутом свитере, если выходишь раз в год на маленькую клубную площадку почитать очередное бессмертное сочинение, а у тебя плохая дикция и пятна от соуса на животе, тогда, чувак, извини. Если ты не харизматик, если за пределами творчества ты - скучный, унылый, спивающийся небритый хмырь, ты никому не нужен. Это не плохо и не хорошо - это просто так. Публике интересны герои с энергетикой и харизмой. Мне говорят: «Вы же никто, Вера, вы бездарь! Вас приходят слушать только потому, что вам 23 года, вы не самая страшная девочка, а это типа феномен, чтобы симпатичная девочка писала неплохие тексты. Но вы же понимаете, что никогда не будете никем крутым!» Так вот я это считаю ерундой. В России были колоссальные поэты, которые писали сложные, очень важные для своего времени тексты: Крученых, Хлебников, футуристы… Но помнят не их, а помнят Маяковского, отчаянно заблуждавшегося, подверженного любовной обсессии, большого ребенка, трибуна, застрелившегося в 37 лет; помнят Цветаеву, потому что она всю жизнь страдала, ругалась с мироустройством, влюблялась безоглядно, хоронила детей и повесилась в Елабуге. Поэт должен беспрерывно доказывать, что он имеет право на свои тексты. Он эксклюзивен не только в том, как мыслит, но и в том, как живет, с кем общается, вокруг поэта все должно выглядеть совершенно непохожим на обычный порядок вещей, чтобы казалось, что в поэта встроена волшебная оптика, чтобы о нем говорили: «Когда вот она так ведет бровью, кажется, что весь мир за ней, за этой бровью поворачивается!»
- Кто приходит на ваши выступления?
- Преподаватель русского и литературы из города Подольска, и грустная девушка-аниматор, и какая-то хипстерская публика, и какие-то очень серьезные мужчины, не в смысле урки, а в смысле такие па-а-авидавшие...
- Вы пишете о довольно обычных вещах, ну вот про ночной клуб в Одессе, пляж, соль на плечах - такое типовое курортное фото. Но деталями, вспышками, мелкими точными впечатлениями вы придаете заурядному, казалось бы, кадру глубину. У вас остался детский восторг от встречи с огромным, разным миром - об этом вы и рассказываете. Оптика, о которой вы говорите, она как настраивается?
- Я семь лет веду ЖЖ, и для меня лично это потрясающе удобная штука. Потому что я могу проверить, что со мной было в этот же день пять лет назад в красках, в картинках, и сравнить ощущения. В блоге больше двух тысяч записей - двух тысяч! - а из них половина писались за ночь и больше не открывались. И вот я читаю какой-нибудь 2003 год и завидую себе 17-летней, потому что тогда любой неглупый встреченный на улице человек казался реально знамением. Каждый второй чувак, разбирающийся в кино или в книжках, был гуру и сэнсэй. Я приходила на кухню к старшим товарищам, слушала их разговоры и думала: «Когда-нибудь и я смогу поддержать!» Я не понимала половины длинных слов, а тем, кто эти слова свободно использовал, страшно завидовала. Вчера гуляла с таким гуру, Костей Ининым (сын сценариста Аркадия Инина. - F5). Часа два жизнь обсуждали, планы всякие… А я все шла и думала, что в 17 лет руку бы дала на отсечение, просто чтобы поприсутствовать при таком разговоре!
- А теперь компенсируете?
- Компенсирую 48 своих комплексов, ощущение нелюбимости, брошенности и чувство, что у меня не может быть никакого будущего. Многое из того, что я сделала, было направлено на то, чтобы когда-нибудь друзья признали меня равным соперником, разговаривали со мной уважительно.
- Доказали?
- Иногда я начинаю всерьез разуверяться в том, что все это имело какой-то смысл; мне становится себя очень жалко. В такие моменты очень удобно иметь какую-нибудь версию себя пятилетней давности. Просто чтобы сверять карты: «Ни черта подобного! Все удалось настолько, что если бы ты себя сейчас встретила, тебе не нужно было бы никаких других ролевых моделей». Но, оказавшись внутри этой жизни, я совсем не думаю о себе, что я - кусок успеха. У меня далеко не все получается, я захожу в тупики не реже, чем раньше, обнаруживаю, что слава и круг возможностей, мне открывшихся, не приносит и сотой доли той радости, которой я ожидала. Я ведь хотела всего этого! Этих людей, чтобы со мной так разговаривали, чтобы брали интервью! Чтобы я появлялась где-нибудь в Харькове - кто может знать о Полозковой в Харькове! - а передо мной стоял пучок микрофонов, чтобы менять по городу в сутки, чтобы кто-то ехал в Донецк из Ростова-на-Дону с моей книжкой подмышкой, чтобы подписать ее на выступлении. Что ж ты разнылась, Вера? Не гневи бога. Я выстраиваю некоторую перспективу, расслабляюсь и действительно немного радуюсь.
- То есть, чтобы увидеть, что жизнь прекрасна и удивительна, что каждый кадр - глубокий, особенный, нужно все время себя тормошить?
- Теперь солнце не греет, все не то, что за жизнь? Но я все детство простояла на краю какой-то очень хреновой темной бездны. Писала гибельные тексты, хотела прекратить свое жалкое существование, пыталась выходить из окна. Мама родила меня в 40, ни мужа, ни родителей. Тянула нас одна, тяжело, много работала, жили мы умеренно нище. Я рано довольно поняла, что рассчитывать можно только и исключительно на себя, и я передать не могу, насколько мне было страшно. В какие-то периоды меня брало настоящее злое отчаяние, в возрасте 18 лет хотела лечь в клинику, а меня не брали: «У нас нет бокса для потенциальных самоубийц!» Если почитать мои тексты тех времен, это не просто эмопроза, это эмопроза такого сочащегося отчаяния и ужаса, что горло сдавливает, там все умирают. Потом я наелась черноты до отвала, и после этого началось мое счастливое детство. Лет в 18 стало кристально ясно, что худшее пережила, дальше будет только лучше. С каждым днем. Необязательно пройти настоящий большой ад, чтобы это почувствовать, но надо научиться отдавать себе отчет, что тебе невероятно повезло уже потому, что ты сравнительно молод, не растерял жизненных сил. Что ты живешь в городе, где можно подняться на 13 этаж и с балкона откроется вид, а во дворе у песочницы маленький ребенок пытается на ногах устоять, и у него не получается, и он падает на задницу и начинает сам хохотать с лопаткой в руке… Мне это доступно, и уже один этот факт наполняет меня большим энтузиазмом.
- Вам нетрудно настроиться на лучшее. У вас интервью, гастроли, четырехзвездная гостиница в Харькове - эти два года вы живете будто в сахарной вате.
- Открыть страшный секрет? Я живу в сахарной вате, потому что очень много работаю над собой. Потому что у меня есть такая же точно возможность сесть на попу и сказать: «Моя жизнь - дрянь!» Я постоянно болею; куча незнакомых людей мечтает меня извести; моя мама стареет, за нее страшно; мальчик, которого я люблю, не любит и вряд ли когда полюбит меня в ответ. Все это довольно тоскливо. Но можно на ту же ситуацию взглянуть под моим углом. Да, я чуть-чуть подразочаровалась в том, что делаю, и не очень ясно, что делать дальше. Зато я научилась ничего не бояться, зато театр «Практика» предложил мне сделать второй спектакль по стихам, а потом я накоплю денег и поеду в Гоа, сяду на скутер, и на мне будет платье развеваться, как парус на ветру!
- Так вы разочаровались в стихах?
- Не в них, в их читателях. И те, что любят тебя, и те, что ненавидят, - они видят в них одинаково не тебя, какую-то одну им ведомую проекцию. Я устала отвечать за все, что люди вычитывают во всех моих текстах. И те, кто фамильярен в своем искреннем желании иметь к тебе причастность, и те, кто плюется желчью, - я не хочу ничего знать о них. Ты будешь всегда не прав, даже если соблюдешь все инструкции. Мне все равно, что говорят о стихах, я не понимаю, зачем пытаться укусить конкретно меня. Когда читаешь о себе: «Да понятно же, что через полтора года Полозкова сопьется или попадет под поезд, а если не попадет под поезд, то пойдет торговать лицом в рекламу, слышали мы такие истории, она пена грязная, не поэт!» Когда я впервые столкнулась со школой злословия в интернете, мне захотелось умереть. Пыталась у человека, который написал про меня мерзость, не задав мне ни единого прямого вопроса, выяснить: «Скажите, пожалуйста, что я вам такого сделала? Мы с вами же нигде не пересекались!» Он только щерился в ответ. Слушайте, мы ведь живые люди! Я существую, мне немного лет, но со мной уже можно коммуницировать, можно прочитать больше двух ссылок обо мне и потом уже делать обо мне выводы… Чтобы жить в сахарной вате, надо иметь иммунитет, уметь на многое закрывать глаза. Иначе есть риск кончить паранойей или манией преследования: все против тебя. А это не так - большинству ты по барабану и радуйся этому.
- Вы почти перестали писать в блоге о личном.
- Поначалу не было события, о котором не писался бы отчет. Любое впечатление, любое знакомство… Не было никаких больших тайн, чуть ли не поименно всех вписывала. Мне в голову не приходили понятия приватности, личной территории. Я в упор не слышала, когда мальчик просил: «Не пиши обо мне больше ничего и никогда!» Думала: «Да ла-а-адно! Кому неприятно читать про себя что-нибудь нежное?» Потом кто-нибудь подходил к нам в кинотеатре и интересовался: «А это, наверное, тот самый ваш бойфренд?» Мальчик выходил из зала и еще час молчал после этого в машине. Только после того как мой друг прокричал по телефону: «Я не хочу быть героем таблоида!», до меня дошло, что, наверное, не надо больше. Потому что я растеряю все дорогое, что есть. И ради чего? Чтобы об этом узнал весь мир?
- А дальше куда?
- Думаю, что я никогда не брошу писать. Сейчас это сделалось труднее, потому что я всегда любила делать все необязательное. Когда мне нужно было писать рефераты и статьи в хорошие издания, чтобы делать карьеру журналиста, я писала стихи, которые никого не интересовали. Когда нужно было ходить каждый день по музеям и строчить рецензии на выставки, я пряталась в каком-нибудь зале с Гороховским и Кабаковым и в углу, на полу, сочиняла стишок про Бернарда и Эстер. Но когда стихи стали работой, они даются все тяжелее. Мне не хочется, чтобы они становилось работой. Так что, скорее всего, я придумаю себе другую рутину: займусь профессиональным академическим вокалом, сыграю в спектакле, а в перерывах, украдкой, продолжу писать. И это снова станет очень легко.
***
как он чиркнет тебе ладонью по ватерлинии - будет брешь
за секунду, как ты успеешь сказать «не трожь»,
и такой проймет тебя ужас, такая пронижет дрожь,
что руки не отнимешь и права не отберешь,
только и решишь обреченно: как же ты, черт, хорош,
как ты дышишь и говоришь,
как самозабвенно врешь,
ну чего уж, режь.
как ты выбираешь смиреннейшую из ниш,
неподъемнейшую из нош,
как ты месяцами потом не пишешь и не звонишь,
только пальцами веки мнешь,
как они говорят тебе по-отечески: ну, малыш,
перестань, понятно же, что не наш.
каждое их слово вонзается рядом с ухом твоим, как нож.
эй, таких, как ты, у него четыреста с лишним душ.
двадцать семь, больше двадцати ни за что не дашь.
носит маечки с вечных лондонских распродаж,
говорит у подъезда: «ты со мной не пойдешь».
только вот ты так на него глядишь,
что уж если не здесь, то где ж,
если не сейчас, о господи, то когда ж.
Текст: Кирилл Алёхин
Фото: Варя Веденеева
ссылка на источник
Вера Полозкова - Знак неравенства
▪ концерт 28 октября, 20:00 в клубе Космонавт