Большой театр
Друзья, может быть, кто-то из вас помнит: я когда-то выкладывала начало автобиографических записок Екатерины Николаевны Шершневой. Я подумала, что интересно будет прочесть, что она пишет о Большом театре, в который пришла работать в 1931 году.
Решили идти в Большой. От К.А. Невменко мы знали, что там главный художник Федор Федорович Федоровский, что его мастерская на б. Дмитровке в помещении дирекции театра, и мы пошли к нему.
По стенам были развешены эскизы костюмов, декораций, стояли огромные подмакетники с начатыми макетами. Пахло столярным клеем, красками. Лежали кучи бумаги, картона и других материалов для работы. Валялись обрезки. Всё было чудесно! В это время Федор Федорович ставил «Золотого петушка». Он спросил, где мы учились, почему не поступаем в институт и что мы умеем делать. Мы ответили, что институт в Ленинграде, у нас нет возможности туда ехать, и на вопрос, что умеем делать, ответили - «ничего». Вот так.
При разговоре присутствовал художник Морин Михаил Сергеевич, ученик Федора Федоровича по ВХУТЕМАСу. Ф.Ф., взяв какую-то муслиновую паддугу, его спросил: «Как думаешь, Миша, сумеют они сделать такую штуку?», на что Морин серьезно ответил, что конечно нет, а Федоровский засмеялся. Цену Морину мы узнали позже, но Федоровский знал ее давно. В общем, Ф.Ф. сказал: «Принесите работы». Мы кубарем летели с лестницы, чуть не сшибая людей, от нас шарахались, на нас оборачивались. Чему мы так радовались? Ведь нас еще не взяли! И второе - почему мы не понесли сделанных в студии «Алеко» и «Клопа»? Почему решили делать новую работу? Почему каждая решила делать именно «Русалку», не знаю! Теперь мне это кажется совершенно невероятным, но за три дня каждая из нас сделала макеты декораций, эскизы всех костюмов, и мы отправились. И Федоровский нас взял! Материальные условия были очень незавидные. Ф.Ф. сказал, что штатных мест художников сейчас нет и единственное, что он может сделать, это оформить нас пока учениками художников, а это 66 рублей в месяц. Мы согласились. Я понимала, конечно, что матери придется продолжать работать: вдвоем на 66 р. прожить было нельзя, и меня червячок подгрызал, но радость перехлестывала. О том, хотела ли моя мать бросить работу, я не задумывалась. Хотела этого я: понимала, что она устает.
Как мои окружающие отнеслись к моему поступлению в театр? Не знаю. Помню реакцию только двоих. Надя Дубенская сказала: «Молодец, Каташка, добыла себе путевку в жизнь!» А дед после этого события совершенно переменил ко мне отношение. Он стал считать меня стоящим человеком. Подумать только! Большой театр! Ученица? Ну и что! Мало ли людей так начинало? Он сразу подарил мне кучу масляных красок.
Итак, мы - работники театра.
Кису Федоровский оставил у себя, а меня отправил в модельную мастерскую. Мастерские театра (все, кроме декорационной) помещались в угловом доме, рядом с домом, где сейчас Центральный детский театр. Декорационная была в театре - над зрительным залом. Окна, выходящие на квадригу, - это ее окна. Модельная мастерская была мастерский, в которой работали в основном художники. Их задача была решать постоянно возникающие в театре проблемы, помогать производственным мастерским выполнять пожелания постановщиков, решать, как сделать ту или иную вещь так, чтобы она хорошо смотрелась из зрительного зала. Иной раз сделать модель костюма, выполнение которого должным образом, просто по эскизу художника, костюмерным мастерским, даже лучшим мастерам, недоступно. Например, подводное царство в «Садко» - рыбы, чудовища; шествие в «Золотом петушке» - пыжики, великаны. Да и в постановках, где не было чудес, модельная мастерская была очень полезна. Скажем, нужны боярские шапки. Сделать их просто из меха? В большом, да еще оперном театре, где впереди оркестр, они будут плохо смотреться. В великолепной постановке Федоровского «Борис Годунов» (1926 года) шапки бояр были сделаны из мочала. Это стоило дешево, и смотрелись они лучше, чем меховые. Чем заменить парчу? Не вечны были ее запасы в церквях, монастырях, на их складах. Не всегда можно было подобрать нужный цвет, не всегда она хорошо смотрелась на сцене. Вот и придумали работники модельной мастерской, как сделать парчу, чтобы она смотрелась из зрительного зала драгоценной. Делали ее образцы большей частью из очень дешевых материалов. Делали рисунки для этой парчи. Парча обычно имела «адрес»: для Ярославны, для Галицкого, для боярина Матуты (персонаж оперы «Псковитянка»). Делали «драгоценные» камни. Много всего делали. Были в мастерской портнихи и портной Виктор Никитович для помощи художникам в швейных делах. Очень хорошая была мастерская. Очень проиграл театр, когда эту мастерскую в свое «счастливое» время ликвидировали.
Так вот, я пришла в эту мастерскую. Заведующего в это время не было. Первое, что я там сделала - опрокинула бутылку фиолетового анилина на почти совсем готовый плащ принцессы Турандот. Не успели еще все оправиться от шока, как вошла комиссия принимать костюм: на другой день должна была быть генеральная репетиция «Турандот» (опера Пуччини). Комиссия - это Федоровский, художник спектакля Исаак Моисеевич Рабинович, директор театра Елена Константиновна Малиновская и тогдашний зав. Модельной мастерской Родион Родионович Макаров. Никто не говорил ни слова. Все с ужасом смотрели на костюм. Нарушила молчание Ирина Львовна Эльясон, автор росписи: «Ночью крысы опрокинули анилин, - сказала она. - Ничего, к утру я все поправлю». Уф!! Можно себе представить, как я ей была благодарна! Вообще, чудесная была женщина. Это, конечно, понятно из ее поступка. И очень хороший художник. Позднее она из Большого театра ушла, очень долго работала в МХАТе, написала книжку о росписи тканей.
Этим происшествием для меня еще не закончились горести дня. Комиссия ушла. Никто не знал, что я должна делать. Шефство надо мной решил взять портной Виктор Никитович. Он стал учить меня шить рукавицу. Что ж это такое! Я поступила в театр, чтобы шить рукавицы?! Да еще получать 66 руб. О, ужас! Я была в отчаянии. К счастью, скоро пришел Макаров. Он сразу подошел ко мне и, возмутившись моим занятием, отобрал рукавицу. Согласно эскизам Федоровского, народ в «Золотом петушке» должен был иметь корявые босые ноги. Для этого нужно было сделать специальную обувь в форме босых ног. Вот модель такой ноги мне и предложил сделать Макаров из пакли и трикотажа. Что ж, хоть из тряпья, но нечто вроде скульптуры.
Решили идти в Большой. От К.А. Невменко мы знали, что там главный художник Федор Федорович Федоровский, что его мастерская на б. Дмитровке в помещении дирекции театра, и мы пошли к нему.
По стенам были развешены эскизы костюмов, декораций, стояли огромные подмакетники с начатыми макетами. Пахло столярным клеем, красками. Лежали кучи бумаги, картона и других материалов для работы. Валялись обрезки. Всё было чудесно! В это время Федор Федорович ставил «Золотого петушка». Он спросил, где мы учились, почему не поступаем в институт и что мы умеем делать. Мы ответили, что институт в Ленинграде, у нас нет возможности туда ехать, и на вопрос, что умеем делать, ответили - «ничего». Вот так.
При разговоре присутствовал художник Морин Михаил Сергеевич, ученик Федора Федоровича по ВХУТЕМАСу. Ф.Ф., взяв какую-то муслиновую паддугу, его спросил: «Как думаешь, Миша, сумеют они сделать такую штуку?», на что Морин серьезно ответил, что конечно нет, а Федоровский засмеялся. Цену Морину мы узнали позже, но Федоровский знал ее давно. В общем, Ф.Ф. сказал: «Принесите работы». Мы кубарем летели с лестницы, чуть не сшибая людей, от нас шарахались, на нас оборачивались. Чему мы так радовались? Ведь нас еще не взяли! И второе - почему мы не понесли сделанных в студии «Алеко» и «Клопа»? Почему решили делать новую работу? Почему каждая решила делать именно «Русалку», не знаю! Теперь мне это кажется совершенно невероятным, но за три дня каждая из нас сделала макеты декораций, эскизы всех костюмов, и мы отправились. И Федоровский нас взял! Материальные условия были очень незавидные. Ф.Ф. сказал, что штатных мест художников сейчас нет и единственное, что он может сделать, это оформить нас пока учениками художников, а это 66 рублей в месяц. Мы согласились. Я понимала, конечно, что матери придется продолжать работать: вдвоем на 66 р. прожить было нельзя, и меня червячок подгрызал, но радость перехлестывала. О том, хотела ли моя мать бросить работу, я не задумывалась. Хотела этого я: понимала, что она устает.
Как мои окружающие отнеслись к моему поступлению в театр? Не знаю. Помню реакцию только двоих. Надя Дубенская сказала: «Молодец, Каташка, добыла себе путевку в жизнь!» А дед после этого события совершенно переменил ко мне отношение. Он стал считать меня стоящим человеком. Подумать только! Большой театр! Ученица? Ну и что! Мало ли людей так начинало? Он сразу подарил мне кучу масляных красок.
Итак, мы - работники театра.
Кису Федоровский оставил у себя, а меня отправил в модельную мастерскую. Мастерские театра (все, кроме декорационной) помещались в угловом доме, рядом с домом, где сейчас Центральный детский театр. Декорационная была в театре - над зрительным залом. Окна, выходящие на квадригу, - это ее окна. Модельная мастерская была мастерский, в которой работали в основном художники. Их задача была решать постоянно возникающие в театре проблемы, помогать производственным мастерским выполнять пожелания постановщиков, решать, как сделать ту или иную вещь так, чтобы она хорошо смотрелась из зрительного зала. Иной раз сделать модель костюма, выполнение которого должным образом, просто по эскизу художника, костюмерным мастерским, даже лучшим мастерам, недоступно. Например, подводное царство в «Садко» - рыбы, чудовища; шествие в «Золотом петушке» - пыжики, великаны. Да и в постановках, где не было чудес, модельная мастерская была очень полезна. Скажем, нужны боярские шапки. Сделать их просто из меха? В большом, да еще оперном театре, где впереди оркестр, они будут плохо смотреться. В великолепной постановке Федоровского «Борис Годунов» (1926 года) шапки бояр были сделаны из мочала. Это стоило дешево, и смотрелись они лучше, чем меховые. Чем заменить парчу? Не вечны были ее запасы в церквях, монастырях, на их складах. Не всегда можно было подобрать нужный цвет, не всегда она хорошо смотрелась на сцене. Вот и придумали работники модельной мастерской, как сделать парчу, чтобы она смотрелась из зрительного зала драгоценной. Делали ее образцы большей частью из очень дешевых материалов. Делали рисунки для этой парчи. Парча обычно имела «адрес»: для Ярославны, для Галицкого, для боярина Матуты (персонаж оперы «Псковитянка»). Делали «драгоценные» камни. Много всего делали. Были в мастерской портнихи и портной Виктор Никитович для помощи художникам в швейных делах. Очень хорошая была мастерская. Очень проиграл театр, когда эту мастерскую в свое «счастливое» время ликвидировали.
Так вот, я пришла в эту мастерскую. Заведующего в это время не было. Первое, что я там сделала - опрокинула бутылку фиолетового анилина на почти совсем готовый плащ принцессы Турандот. Не успели еще все оправиться от шока, как вошла комиссия принимать костюм: на другой день должна была быть генеральная репетиция «Турандот» (опера Пуччини). Комиссия - это Федоровский, художник спектакля Исаак Моисеевич Рабинович, директор театра Елена Константиновна Малиновская и тогдашний зав. Модельной мастерской Родион Родионович Макаров. Никто не говорил ни слова. Все с ужасом смотрели на костюм. Нарушила молчание Ирина Львовна Эльясон, автор росписи: «Ночью крысы опрокинули анилин, - сказала она. - Ничего, к утру я все поправлю». Уф!! Можно себе представить, как я ей была благодарна! Вообще, чудесная была женщина. Это, конечно, понятно из ее поступка. И очень хороший художник. Позднее она из Большого театра ушла, очень долго работала в МХАТе, написала книжку о росписи тканей.
Этим происшествием для меня еще не закончились горести дня. Комиссия ушла. Никто не знал, что я должна делать. Шефство надо мной решил взять портной Виктор Никитович. Он стал учить меня шить рукавицу. Что ж это такое! Я поступила в театр, чтобы шить рукавицы?! Да еще получать 66 руб. О, ужас! Я была в отчаянии. К счастью, скоро пришел Макаров. Он сразу подошел ко мне и, возмутившись моим занятием, отобрал рукавицу. Согласно эскизам Федоровского, народ в «Золотом петушке» должен был иметь корявые босые ноги. Для этого нужно было сделать специальную обувь в форме босых ног. Вот модель такой ноги мне и предложил сделать Макаров из пакли и трикотажа. Что ж, хоть из тряпья, но нечто вроде скульптуры.