перевод | в бездну памяти
Джейсон Хелмандоллар. В безну памяти.
- Пап? - говорит она. - Никак не могу вспомнить слова моих песен! - Ей шестьдесят два. Она сидит на краешке дивана, и старая акустическая гитара покоится на коленях.
Её сорокасемилетний муж входит в гостиную с кухни.
- Что там, мам? - спрашивает он. Десятки лет, с тех пор, как у них родился третий ребенок, он зовёт её мамой, она его - папой.
- Не могу вспомнить, с чего начинается второй куплет.
- Ну, а что ты поёшь?
- Ты вообще на меня внимания не обращаешь? Я пытаюсь спеть одну и ту же песню последние двадцать минут!
Джордж, муж, упирает взгляд в потолок.
- Ну-у, давай-ка посмотрим… - говорит он, поглаживая седеющую бороду. - «Рвём цветы под дождём»?
Она улыбается и с размаху бьет по струнам.
- Угадал!
- Второй куплет - это где дождь начинается. Сдается мне, что-то там про капли на лепестках.
- Ну, конечно же! - кивает она. - И как это я могла забыть?
Она снова начинает играть простые аккорды на своей деревянной гитаре, и поет песню, которую сочинила еще в молодости. Это история двух влюбленных, гуляющих по цветущему лугу. Начинается тёплый дождь, и вместо того, чтобы бежать в укрытие, они вместе рвут цветы и осознают, что любят друг друга.
*
- Пап?.. - говорит она. Ей шестьдесят четыре. - Не войдешь ли ты вон в тот шкаф через дверь и…
- Чего-чего, мам? - спрашивает он. Он уже балансирует на ногах, готов выполнить ее желание. - Что мне сделать?..
И тут он, заметив выражение её лица, опускается обратно в кресло. То самое, ненавистное выражение, хотя он видит его столь часто, что пора бы и привыкнуть. Выражение смущения, замешательства и испуга.
- Я забыла, чего хотела, - трясет она головой, и тоже садится.
- Не беда, вспомнишь.
Она смотрит куда-то вперед. Их кресла стоят перед телевизором, но теперь она его смотрит редко. Через какое-то время снова поворачивается к нему:
- А что мы будем делать, когда я совсем ничего не смогу вспомнить?
- Ну, ты же знаешь, доктора говорят, что всё не так плохо…
- Но что, если?.. Что, если я однажды проснусь, позабыв вообще всё?
Он тянется через маленький столик, разделяющий их, и похлопывает её по руке.
- Тогда я просто обо всём тебе напомню.
Она улыбается, и проклятое выражение сходит с лица. Над телевизором висит покрывало; на нем - множество фотографий. Здесь вся её семья, от прадедов до правнуков. Не обращая внимания на телевизор, она смотрит на фотографии, не замечая, что они слишком далеко, чтобы хоть что-нибудь разобрать. Через несколько минут она говорит:
- У меня ноги замерзли. Не принесешь мне плед из того шкафа, что у двери?
*
- Ты налил бак, как я просила? - спрашивает она. Ей шестьдесят пять лет. И ей сорок восемь. - Выехав, я не хочу останавливаться на заправке.
Он, коротко остриженный, бросает на нее взгляд и снова смотрит в телевизор.
- Ты собираешься мне отвечать?
- Я даже не знаю о чем ты, мам.
- Бак. Ты наполнил бак?
Вздохнув, он убирает звук в телепрограмме. Там рассказывают про древнее население Перу. Он всегда хотел увидеть инкские руины в Мачу Пикчу, но несколько лет назад пришлось принять как факт, что никогда не увидит.
- Зачем заправлять машину? Мы никогда никуда не поедем, кроме как в бакалейную лавку раз в неделю.
Она смеётся, тряся головой.
- Каким же тупым ты бываешь иногда! Гранд Каньон!
- Гранд Каньон?..
- Мы выезжаем завтра!
- Мы же были на Гранд Каньоне около пятнадцати лет назад. Ты что, не помнишь, мам?
Она поднимает палец, чтобы поправить его, замирает, смотрит в никуда расфокусированными глазами. Палец движется к нижней губе.
- Но я…
Какое-то время он наблюдает за её лицом, лишенным эмоций и присутствия мыслей. Он думает о Гранд Каньоне, который они посетили вскоре после того, как он по инвалидности уволился с фабрики. В первый же нерабочий день он потратил почти все их сбережения, и купил дом на колесах. Они проехали на нем по всей стране - но начали с Гранд Каньона. Они назвали её «Большим приключением», всю эту трехлетнюю прогулку от океана до океана и обратно. Тогда они чувствовали себя такими молодыми…
Он вновь включает звук, и, как каждую минуту каждого дня, старается унять колотящееся сердце.
- Я слышала, там можно на мулах въехать прямо в каньон, - говорит она. - Как думаешь, правда?
Её рука замерла на столике между ними. Он тянется и берет её в свою.
- Я совершенно в этом уверен, - отвечает он.
*
Рука за плечо вытряхивает его из сна. Он садится, опираясь на подушки, смотрит на часы. Почти четыре утра.
- Что такое, мам? Что случилось?
- Мне нужно кое-что сказать тебе. - Ей шестьдесят семь. Ей тридцать один.
Он выпрямляется, включает лампу.
- Венделл Зурбер сегодня поцеловал меня взасос, - говорит она.
- Венделл Зурбер?..
- Мы сегодня припозднились с ланчем, и он меня поцеловал, - она опустила взгляд к одеялу. - Я даже сообразить ничего не успела.
Джордж вспоминает этот разговор. Это было годы и годы назад, в то время, когда она несколько месяцев работала на фабрике, чтобы помочь ему накопить денег на их первый дом. Он смотрит на нее и ничего не говорит.
- И вот в чем дело, Джордж, - продолжает она. - У нас давно все как-то неправильно, и я думаю, что ты больше меня не ценишь.
- Я ценю тебя.
- Что-то не похоже.
В то время так оно и было. По многим причинам он не обращал на нее внимания, воспринимал, как должное, - даже не отдавая себе в этом отчета. Это был тот самый разговор, когда она докричалась до него.
- Я немного увлеклась Венделлом Зурбером, - говорит она. - Сегодня он показал мне, что и сам весьма не против. - Она вцепилась в одеяло. - Я говорю тебе это потому, что люблю тебя. Я просто хочу, чтобы ты знал, что в мире есть другие мужчины, интересующиеся мной, ибо я этого заслуживаю.
Это был её шанс. Он мог разозлиться и обозвать её шлюхой. Мог бросить. Она сделала их совместную жизнь ставкой на то, как он отреагирует, что её поцеловал другой мужчина. И оно сработало. Вместо того чтобы разозлиться, он сжал её в объятиях. Он изменился. Он снова полюбил её.
И произошло чудо. Чем приветливее он был с ней, чем больше он старался для её счастья, тем больше любви она возвращала ему. Скоро это стало неким соревнованием: кто лучший супруг? Чья любовь сильнее?
Улыбаясь, он прижимает её к себе.
- Я изменюсь, - говорит он. - Обещаю.
- Ты о чем? - спрашивает она. Он смотрит вниз и видит, что ее взгляд остановился на часах. - Четыре утра, ты что это бодрствуешь?
- Я… Не спится что-то.
- Выключи свет и хорошенько постарайся уснуть. - Она снова ложится и отворачивается.
Он долго смотрит на неё, затем выключает лампу. Глаза жжёт, он прячет их в темноту.
*
- Я знаю, ты украл мое кольцо! - кричит она. - Где оно?! - Её глаза прищурены и пылают гневом. Ей двадцать три и шестьдесят восемь.
- Да без понятия я, где оно, мам. - Он, босой, стоит на кухне, усыпанной осколками кофейника.
- Лжёшь!
- Ты, наверное, опять его спрятала. Просто успокойся, и мы вместе его поищем…
Она рычит - он никогда бы не подумал, что она способна на такие звуки, - и хватает вазу для фруктов. Закрыв руками лицо, он просит:
- Пожалуйста, мам, не надо в меня больше ничего бросать!
- Не называй меня так! Я не твоя мать, гадкий старикашка!
- Не узнаешь меня? Это же я, Джордж…
Она грохает вазу об стол, и та раскалывается.
- Ты не мой Джордж! Ты старик! Удерживаешь меня здесь, отнял все мои деньги, а теперь украл обручальное кольцо!
- Это не так! - Но она ничего не отвечает, лишь тяжело дышит. - Это я дал тебе это кольцо! И никогда не заберу его обратно!
Она дышит быстро, почти задыхается. Слезы брызжут из глаз, и это рвет его сердце на куски сильнее, чем что-либо еще.
- Пожалуйста… - говорит он.
Внезапно она поворачивается и выбегает из кухни. Он слышит, как хлопает входная дверь, и, думая о ней - потерявшейся на улице, больной - он бежит вслед за ней по осколкам. Так быстро он не бегал много лет. Сердце становится огромным, рвется из груди.
Он валит её в уличную слякоть, шишковатые, скрюченные артритом пальцы цепляются за ночнушку. Она дает ему пощёчину, колотит по груди. Его сил хватает лишь на то, чтобы удерживать ее на месте - здесь, в холодной слякоти.
Скоро она прекращает биться, съеживается и дрожит. Он уговаривает её встать и вернуться в дом. Встает вместе с ней в ванну, подставляет ее под струю теплой воды, льющейся из душа. Грязь скатывается с её белых волос и белой кожи, смешиваясь с кровью, тянущейся из розовых спиралей на его ступнях.
*
Ей шестнадцать. Опять на нее пялится этот старикашка, но она, как всегда, не обращает на него внимания: вещи, о которых она размышляет, гораздо важнее нервного, вечно плачущего старика.
Сегодня придёт Джордж, спросит, можно ли ему за ней ухаживать. Несколько недель он ухаживал за её сестрой, но это ничем не кончилось. У нее хорошенькая сестра, но Джордж непрестанно оглядывался через плечо на ту, что помладше - с длинными темными волосами. Сегодня он придет к ней.
Она вышла к парадному подъезду. Грязная тропа тащилась от её дверей, вниз с холма, через рабочий поселок, и, изогнувшись, исчезала в хвойной бухте. За соснами есть мостик через Песчаную речку, а дальше - железнодорожные пути.
Оглянувшись, она видит, что и старик вышел, сидит теперь тут, руки скрещены на коленях.
- Что тебе надо? - спрашивает она его. Вскинув руки в успокаивающем жесте, он отвечает:
- Да ничего, мам. Я просто смотрю ТВ…
Старик слабоумен; она едва понимает, о чем он говорит. Но вернемся к тропе. А вот и он, возник из-за сосен, в джинсах и белой футболке, свободно струящейся по его тонкой, но крепкой фигуре. Чуть кривоногий, он идет легкой походкой по изгибу тропы. Вот пригнулся - значит, начал подниматься на долгий холм. Вскоре он появляется, ищет её, она машет рукой. Он не ответит ей: слишком горд, чтобы махнуть, но не слишком, чтобы набрать букет полевых цветов, который она теперь видит в его кулаке. Цветы вызывают у нее улыбку, и где-то на задворках разума начинают складываться слова к песне. Она знает без малейшего сомнения, что это - человек, которого она будет любить всю оставшуюся жизнь.
- Ты это кому машешь, мам? - спрашивает старик.
- Своему мужу, - отвечает она.
- Ну, я-то как раз здесь. А ты машешь стенке.
Бедный старик! Слабоумный, но добрый. Она поворачивается и машет ему.
Подняв руку в ответ, он произносит:
- Здравствуй, родная…
*
Лица заполняют все вокруг нее, паря в воздухе. Она не может двигаться, но может на них смотреть. У лиц нет имен, а у нее нет памяти, потому что она - младенец. Есть лишь смутное чувство, что у нее что-то отняли, вырвали против воли, но это её не сердит.
Она чувствует, как дышит. Медленно. Вдох. И выдох.
Лица по очереди закрывают ей обзор. Неизвестные слова слетают с губ. Слезы текут из печальных глаз. Она дышит в каждое из них, и это её успокаивает. Последнее лицо кажется знакомым. Знакомо на ощупь: шероховатая щека прижимается к её щеке. Знакомые губы касаются её лба. Она смотрит на это лицо и осознаёт, что все знания вырваны, остались лишь эмоции. Нетронутые.
Это лицо наполняет её ощущением безопасности, и она находит силы нырнуть назад ещё раз.
*
Она в утробе, окружена теплой водой. Здесь, в воде, совсем не нужно дышать. Она и перестаёт. И закрываются глаза.
…И она видит перед собою Джорджа. Он, конечно, еще далеко, показался на повороте. Она знает, что им какое-то время не быть вместе, ну и пусть! Он пригнулся и начал подниматься на долгий холм…
http://vkontakte.ru/note52040366_10791264
- Пап? - говорит она. - Никак не могу вспомнить слова моих песен! - Ей шестьдесят два. Она сидит на краешке дивана, и старая акустическая гитара покоится на коленях.
Её сорокасемилетний муж входит в гостиную с кухни.
- Что там, мам? - спрашивает он. Десятки лет, с тех пор, как у них родился третий ребенок, он зовёт её мамой, она его - папой.
- Не могу вспомнить, с чего начинается второй куплет.
- Ну, а что ты поёшь?
- Ты вообще на меня внимания не обращаешь? Я пытаюсь спеть одну и ту же песню последние двадцать минут!
Джордж, муж, упирает взгляд в потолок.
- Ну-у, давай-ка посмотрим… - говорит он, поглаживая седеющую бороду. - «Рвём цветы под дождём»?
Она улыбается и с размаху бьет по струнам.
- Угадал!
- Второй куплет - это где дождь начинается. Сдается мне, что-то там про капли на лепестках.
- Ну, конечно же! - кивает она. - И как это я могла забыть?
Она снова начинает играть простые аккорды на своей деревянной гитаре, и поет песню, которую сочинила еще в молодости. Это история двух влюбленных, гуляющих по цветущему лугу. Начинается тёплый дождь, и вместо того, чтобы бежать в укрытие, они вместе рвут цветы и осознают, что любят друг друга.
*
- Пап?.. - говорит она. Ей шестьдесят четыре. - Не войдешь ли ты вон в тот шкаф через дверь и…
- Чего-чего, мам? - спрашивает он. Он уже балансирует на ногах, готов выполнить ее желание. - Что мне сделать?..
И тут он, заметив выражение её лица, опускается обратно в кресло. То самое, ненавистное выражение, хотя он видит его столь часто, что пора бы и привыкнуть. Выражение смущения, замешательства и испуга.
- Я забыла, чего хотела, - трясет она головой, и тоже садится.
- Не беда, вспомнишь.
Она смотрит куда-то вперед. Их кресла стоят перед телевизором, но теперь она его смотрит редко. Через какое-то время снова поворачивается к нему:
- А что мы будем делать, когда я совсем ничего не смогу вспомнить?
- Ну, ты же знаешь, доктора говорят, что всё не так плохо…
- Но что, если?.. Что, если я однажды проснусь, позабыв вообще всё?
Он тянется через маленький столик, разделяющий их, и похлопывает её по руке.
- Тогда я просто обо всём тебе напомню.
Она улыбается, и проклятое выражение сходит с лица. Над телевизором висит покрывало; на нем - множество фотографий. Здесь вся её семья, от прадедов до правнуков. Не обращая внимания на телевизор, она смотрит на фотографии, не замечая, что они слишком далеко, чтобы хоть что-нибудь разобрать. Через несколько минут она говорит:
- У меня ноги замерзли. Не принесешь мне плед из того шкафа, что у двери?
*
- Ты налил бак, как я просила? - спрашивает она. Ей шестьдесят пять лет. И ей сорок восемь. - Выехав, я не хочу останавливаться на заправке.
Он, коротко остриженный, бросает на нее взгляд и снова смотрит в телевизор.
- Ты собираешься мне отвечать?
- Я даже не знаю о чем ты, мам.
- Бак. Ты наполнил бак?
Вздохнув, он убирает звук в телепрограмме. Там рассказывают про древнее население Перу. Он всегда хотел увидеть инкские руины в Мачу Пикчу, но несколько лет назад пришлось принять как факт, что никогда не увидит.
- Зачем заправлять машину? Мы никогда никуда не поедем, кроме как в бакалейную лавку раз в неделю.
Она смеётся, тряся головой.
- Каким же тупым ты бываешь иногда! Гранд Каньон!
- Гранд Каньон?..
- Мы выезжаем завтра!
- Мы же были на Гранд Каньоне около пятнадцати лет назад. Ты что, не помнишь, мам?
Она поднимает палец, чтобы поправить его, замирает, смотрит в никуда расфокусированными глазами. Палец движется к нижней губе.
- Но я…
Какое-то время он наблюдает за её лицом, лишенным эмоций и присутствия мыслей. Он думает о Гранд Каньоне, который они посетили вскоре после того, как он по инвалидности уволился с фабрики. В первый же нерабочий день он потратил почти все их сбережения, и купил дом на колесах. Они проехали на нем по всей стране - но начали с Гранд Каньона. Они назвали её «Большим приключением», всю эту трехлетнюю прогулку от океана до океана и обратно. Тогда они чувствовали себя такими молодыми…
Он вновь включает звук, и, как каждую минуту каждого дня, старается унять колотящееся сердце.
- Я слышала, там можно на мулах въехать прямо в каньон, - говорит она. - Как думаешь, правда?
Её рука замерла на столике между ними. Он тянется и берет её в свою.
- Я совершенно в этом уверен, - отвечает он.
*
Рука за плечо вытряхивает его из сна. Он садится, опираясь на подушки, смотрит на часы. Почти четыре утра.
- Что такое, мам? Что случилось?
- Мне нужно кое-что сказать тебе. - Ей шестьдесят семь. Ей тридцать один.
Он выпрямляется, включает лампу.
- Венделл Зурбер сегодня поцеловал меня взасос, - говорит она.
- Венделл Зурбер?..
- Мы сегодня припозднились с ланчем, и он меня поцеловал, - она опустила взгляд к одеялу. - Я даже сообразить ничего не успела.
Джордж вспоминает этот разговор. Это было годы и годы назад, в то время, когда она несколько месяцев работала на фабрике, чтобы помочь ему накопить денег на их первый дом. Он смотрит на нее и ничего не говорит.
- И вот в чем дело, Джордж, - продолжает она. - У нас давно все как-то неправильно, и я думаю, что ты больше меня не ценишь.
- Я ценю тебя.
- Что-то не похоже.
В то время так оно и было. По многим причинам он не обращал на нее внимания, воспринимал, как должное, - даже не отдавая себе в этом отчета. Это был тот самый разговор, когда она докричалась до него.
- Я немного увлеклась Венделлом Зурбером, - говорит она. - Сегодня он показал мне, что и сам весьма не против. - Она вцепилась в одеяло. - Я говорю тебе это потому, что люблю тебя. Я просто хочу, чтобы ты знал, что в мире есть другие мужчины, интересующиеся мной, ибо я этого заслуживаю.
Это был её шанс. Он мог разозлиться и обозвать её шлюхой. Мог бросить. Она сделала их совместную жизнь ставкой на то, как он отреагирует, что её поцеловал другой мужчина. И оно сработало. Вместо того чтобы разозлиться, он сжал её в объятиях. Он изменился. Он снова полюбил её.
И произошло чудо. Чем приветливее он был с ней, чем больше он старался для её счастья, тем больше любви она возвращала ему. Скоро это стало неким соревнованием: кто лучший супруг? Чья любовь сильнее?
Улыбаясь, он прижимает её к себе.
- Я изменюсь, - говорит он. - Обещаю.
- Ты о чем? - спрашивает она. Он смотрит вниз и видит, что ее взгляд остановился на часах. - Четыре утра, ты что это бодрствуешь?
- Я… Не спится что-то.
- Выключи свет и хорошенько постарайся уснуть. - Она снова ложится и отворачивается.
Он долго смотрит на неё, затем выключает лампу. Глаза жжёт, он прячет их в темноту.
*
- Я знаю, ты украл мое кольцо! - кричит она. - Где оно?! - Её глаза прищурены и пылают гневом. Ей двадцать три и шестьдесят восемь.
- Да без понятия я, где оно, мам. - Он, босой, стоит на кухне, усыпанной осколками кофейника.
- Лжёшь!
- Ты, наверное, опять его спрятала. Просто успокойся, и мы вместе его поищем…
Она рычит - он никогда бы не подумал, что она способна на такие звуки, - и хватает вазу для фруктов. Закрыв руками лицо, он просит:
- Пожалуйста, мам, не надо в меня больше ничего бросать!
- Не называй меня так! Я не твоя мать, гадкий старикашка!
- Не узнаешь меня? Это же я, Джордж…
Она грохает вазу об стол, и та раскалывается.
- Ты не мой Джордж! Ты старик! Удерживаешь меня здесь, отнял все мои деньги, а теперь украл обручальное кольцо!
- Это не так! - Но она ничего не отвечает, лишь тяжело дышит. - Это я дал тебе это кольцо! И никогда не заберу его обратно!
Она дышит быстро, почти задыхается. Слезы брызжут из глаз, и это рвет его сердце на куски сильнее, чем что-либо еще.
- Пожалуйста… - говорит он.
Внезапно она поворачивается и выбегает из кухни. Он слышит, как хлопает входная дверь, и, думая о ней - потерявшейся на улице, больной - он бежит вслед за ней по осколкам. Так быстро он не бегал много лет. Сердце становится огромным, рвется из груди.
Он валит её в уличную слякоть, шишковатые, скрюченные артритом пальцы цепляются за ночнушку. Она дает ему пощёчину, колотит по груди. Его сил хватает лишь на то, чтобы удерживать ее на месте - здесь, в холодной слякоти.
Скоро она прекращает биться, съеживается и дрожит. Он уговаривает её встать и вернуться в дом. Встает вместе с ней в ванну, подставляет ее под струю теплой воды, льющейся из душа. Грязь скатывается с её белых волос и белой кожи, смешиваясь с кровью, тянущейся из розовых спиралей на его ступнях.
*
Ей шестнадцать. Опять на нее пялится этот старикашка, но она, как всегда, не обращает на него внимания: вещи, о которых она размышляет, гораздо важнее нервного, вечно плачущего старика.
Сегодня придёт Джордж, спросит, можно ли ему за ней ухаживать. Несколько недель он ухаживал за её сестрой, но это ничем не кончилось. У нее хорошенькая сестра, но Джордж непрестанно оглядывался через плечо на ту, что помладше - с длинными темными волосами. Сегодня он придет к ней.
Она вышла к парадному подъезду. Грязная тропа тащилась от её дверей, вниз с холма, через рабочий поселок, и, изогнувшись, исчезала в хвойной бухте. За соснами есть мостик через Песчаную речку, а дальше - железнодорожные пути.
Оглянувшись, она видит, что и старик вышел, сидит теперь тут, руки скрещены на коленях.
- Что тебе надо? - спрашивает она его. Вскинув руки в успокаивающем жесте, он отвечает:
- Да ничего, мам. Я просто смотрю ТВ…
Старик слабоумен; она едва понимает, о чем он говорит. Но вернемся к тропе. А вот и он, возник из-за сосен, в джинсах и белой футболке, свободно струящейся по его тонкой, но крепкой фигуре. Чуть кривоногий, он идет легкой походкой по изгибу тропы. Вот пригнулся - значит, начал подниматься на долгий холм. Вскоре он появляется, ищет её, она машет рукой. Он не ответит ей: слишком горд, чтобы махнуть, но не слишком, чтобы набрать букет полевых цветов, который она теперь видит в его кулаке. Цветы вызывают у нее улыбку, и где-то на задворках разума начинают складываться слова к песне. Она знает без малейшего сомнения, что это - человек, которого она будет любить всю оставшуюся жизнь.
- Ты это кому машешь, мам? - спрашивает старик.
- Своему мужу, - отвечает она.
- Ну, я-то как раз здесь. А ты машешь стенке.
Бедный старик! Слабоумный, но добрый. Она поворачивается и машет ему.
Подняв руку в ответ, он произносит:
- Здравствуй, родная…
*
Лица заполняют все вокруг нее, паря в воздухе. Она не может двигаться, но может на них смотреть. У лиц нет имен, а у нее нет памяти, потому что она - младенец. Есть лишь смутное чувство, что у нее что-то отняли, вырвали против воли, но это её не сердит.
Она чувствует, как дышит. Медленно. Вдох. И выдох.
Лица по очереди закрывают ей обзор. Неизвестные слова слетают с губ. Слезы текут из печальных глаз. Она дышит в каждое из них, и это её успокаивает. Последнее лицо кажется знакомым. Знакомо на ощупь: шероховатая щека прижимается к её щеке. Знакомые губы касаются её лба. Она смотрит на это лицо и осознаёт, что все знания вырваны, остались лишь эмоции. Нетронутые.
Это лицо наполняет её ощущением безопасности, и она находит силы нырнуть назад ещё раз.
*
Она в утробе, окружена теплой водой. Здесь, в воде, совсем не нужно дышать. Она и перестаёт. И закрываются глаза.
…И она видит перед собою Джорджа. Он, конечно, еще далеко, показался на повороте. Она знает, что им какое-то время не быть вместе, ну и пусть! Он пригнулся и начал подниматься на долгий холм…
http://vkontakte.ru/note52040366_10791264