Исповедь Опричника.
Оригинал взят у mgsupgs в Исповедь Опричника.
Автор - уроженец Днепропетровщины, в 1931 г. семья его отца была раскулачена, глава семьи расстрелян, мать арестована, мальчик бежал в город, где его приютила крестная мать, передав ему метрику своего покойного сына. Чтобы замести следы, сын раскулаченного уезжает в Харьков, где устраивается на завод. Затем он вступает в комсомол, его призывают в армию, где он женится на дочери комиссара части. Но тесть вскоре узнает о "кулацком" прошлом зятя, и Бражнева демобилизуют. Он возвращается на свой завод в Харькове, где его как активиста принимают в ряды единственной и неповторимой партии. А после этого по партийной путевке отправляют в Харьковскую школу НКВД. Воспоминания интересны тем, что это взгляд изнутри, видение человека, побывавшего в преисподней в роли слуги дьявола, знающего многое из того, что очень тщательно скрывалось от мира.
Привлекают внимание мелкие, но весьма любопытные детали повседневного быта энкавэдистов. Вот как описывает Бражнев курсантские будни (а ведь речь идет о 1938 годе, прошло всего лишь несколько лет после украинского Холокоста - Голодомора):
"Нас построили в коридоре и повели в огромную, человек на 200, столовую. Столы на четверых. Белоснежные скатерти. Вазы с цветами. Официанты расставили перед нами приборы в определенном размещении ножей и вилок. В корзинах принесли белый, нарезанный тонкими ломтиками, хлеб - в изобилии. Борщ был подан в суповых мисках, наливал себе каждый, сколько хотел. Свиная отбивная с гречневой кашей была подана тоже в особых тарелках для жаркого. На третье - фруктовый кисель и мороженое. Надо полагать, что у всех у нас были одни мысли - и у тех, что из армии, и у тех, что с производства: таких обедов мы не видывали, про такие обеды рассказывали нам старики, и мы к таким рассказам относились недоверчиво"(с.10).
Да, в то время как у украинского крестьянина отнимали последнюю горсть зерна для умирающих от голода детей, товарищи чекисты не бедствовали...
А вот Бражнев идет в чекистский буфет купить папиросы: "Буфетчица подала мне пачку, я вручил ей три рубля. Так как эти папиросы стоили тогда 2 руб. 75 коп., я был удивлен, получив сдачу в 1 руб. 65 копеек.
- Вы ошиблись, - сказал я.
- Нет, - улыбнулась буфетчица, - у нас такая цена: один рубль 35 копеек.
Все цены в буфете были значительно ниже цен советского рынка, и каждый из нас что-нибудь купил" (с.11).
В школе НКВД, в отличие от того, что творилось за ее стенами, было что-то вроде коммунизма по меркам 30-х годов:
"Всякого рода занятиями - класс, лекция, строй, собрание, самоподготовка - мы были загружены до отказа. Но долгое время мы, изголодавшиеся от недоедания, утешались обильным и вкусным рационом школы. Вот примерный дневной рацион. Первый завтрак - пол-литра какао или сладкого кипяченого молока с куском торта. Второй завтрак - тарелка поджаренной гречневой каши или залитой сливочным маслом лапши, отбивная или рубленая котлета, кружка сладкого чая. Хлеб всегда свежий, только белый и в неограниченном количестве. Обед из трех-четырех блюд: суп, щи или борщ, с большим количеством мяса, можно было есть сколько хочешь; жаркое с гарниром, кисель, компот, мороженое. Первый ужин: гречневая каша, картошка с мясом, вареные фрукты. Второй ужин: сладкий чай, 50 граммов сливочного масла. Торт или печенье, свежие фрукты. Чувствовалось, что наше питание продумано и научно обосновано. Буфет при столовой имел все, что можно найти в лучшем гастрономическом магазине, но - по половинной цене" (с.17).
Да, ребятам нужны были силы, чтобы выполнять приказы великого вождя и его пока еще верного соратника тов. Ежова. Но накачивать будущих "карающих мечей" диктатуры пролетариата нужно было не только пищей физической, но и "духовной". Делалось это путем постоянной "промывки мозгов". Вот пример: "Затем докладчик перешел к теме о капиталистическом окружении. Германия - фашисты, гестапо, безработица, пролетариев выбрасывают на улицу, лучших сынов народа - коммунистов - уничтожают, рабочий день 14 - 16 часов, голод и нищета. Англия - почти то же, но пока там нет гестапо; Франция, Италия и т.д. - все одна и та же картина: капиталисты поедом едят рабочих, пауперизм, бесправие, эксплуатация, гнет и ужас" (с.19).
В этом докладе вранье все, кроме того, что в Германии действительно были у власти фашисты и действовало гестапо, которому, однако, по масштабам террора до НКВД было далеко. А вот жизненный уровень немецкого рабочего класса, не говоря уже о крестьянстве, был намного выше, чем в СССР. В этот же период в Германии осуществлялись программы массового жилищного строительства, была обуздана преступность и до минимума сокращена безработица. Рабочий день в 14 - 16 часов не был введен в Германии даже в самый тяжелый военный период. Это все факты, которые, конечно же, не делают Гитлера сколько-нибудь симпатичней того, кто в 1939 году станет союзником берлинского фюрера вследствие пакта Молотова - Риббентропа. Возможно, докладчик и сам не знал, что там, на Западе, действительно творится, а расписывал картину рембрандтовскими красками от энтузиазма и классовой ненависти. Да и воспитывать молодых чекистов надо было на пролетарской непримиримости, а не на здравом смысле.
Затем докладчик перешел к другим геополитическим вопросам: "Коснулся он и "дальневосточной проблемы", как он выразился. Обругав самураев, докладчик переплыл Тихий океан и начал честить плутократов США, особенно нажимая на то, будто с Америкой нам справиться не слишком трудно: там 15 млн. безработных, которые нас поддержат. По части готовности к распаду впереди США только Англия. Мы быстро приберем к рукам ее колонии, где порабощенные народы чуть ли не молятся на Ленина и Сталина" (с.20).
Бред разумеется, но аудиторией воспринимался как истина. "Винтику" размышлять не нужно, его дело четко функционировать в том механизме, куда его поместят. А лишних вопросов в ведомстве, о котором идет речь, никто не задавал.
Но можно заставить молчать. Нельзя заставить не думать, тем более, когда есть чем. Разумные мозги все равно мыслят, иногда даже против воли хозяина. В частности, человек склонен сопоставлять лозунги с реальностью, и это самая большая угроза для политических демагогов. Вот заставили курсантов школы НКВД изучать "самую демократическую в мире" сталинскую конституцию, и сразу у юных дзержинцев нехорошие мысли появились: "Странное дело, но проработка текста конституции едва ли не приводит к результату, обратному тому, которого хотели бы достигнуть большевики. Проходя статью за статьей, мы невольно вдумываемся в те противоречия, какие существуют в СССР между законами и действительностью.
Если написано что-то про свободу собраний, то помним, что речь идет о собраниях, организуемых с разрешения властей и под их контролем. Свобода слова означает концлагерь на 5 - 10 лет. Свободные выборы и тайное голосование - это "выборы" одного, впечатанного в бюллетень и чекистами проверенного, кандидата. Лезли в голову примеры... Вот в день смерти члена Политбюро ЦК ВКП(б) Серго Орджоникидзе один из рабочих нашего завода посетовал в заводской столовой:
- Ну что это за суп? Это же баланда, которой кормят заключенных! Или вы это к смерти товарища Орджоникидзе приготовили?
"Пришили" неосторожному человеку агитацию против советской власти и "припаяли" 10 лет концентрационного лагеря" (с.19 - 20).
Но главным учебным предметом для будущих чекистов было проведение допросов. Сначала новички не выдерживали, но потом привыкали, втягивались: "Пройдя коридорами и лестницами, мы спустились в подвал и вошли в камеру №276. Включили свет. Камера была приблизительно шесть на шесть метров, без окон, стены и дверь обиты войлоком, слегка побеленным. В левом дальнем углу - стол, по обе стороны которого были расставлены стулья. На двери, с внутренней ее стороны, висел лист бумаги, размером метр на восемьдесят сантиметров, забрызганный чернильными точками в огромном количестве.
Я недоуменно глянул на эту "картину".
- Удивлены? - весело спросил Яневич. - Сейчас увидите...
Открылась дверь, на пороге застыл чекист с двумя треугольниками в петлицах.
- Можно заводить, товарищ начальник?
- Да, - коротко бросил в ответ Яневич и кинулся к двери.
В камеру ввели человека, которого мы не успели разглядеть - так быстро Яневич повернул его лицом к двери.
- Стой, как я тебя учил! - приказал Яневич и сунул арестанту спичку. Тот, не оборачиваясь, стал отмеривать спичкой расстояние от двери - 16 спичек - после чего остановился.
- Голову вперед, руки по сторонам, задницу назад! Забыл, что ли?! - заорал чекист во всю глотку. Сбавив тон до нормального, Яневич приказал: Теперь считай! Да громче, громче! Посмотрю сколько за полчаса насчитаешь...
Оказывается, считать надо было чернильные точки на том листе, что висел на двери.
Я посмотрел на курсантов: на их лицах отражалась ненависть к Яневичу и его подручному. Такого "допроса" мы, конечно, не ожидали. Яневич же, развалившись на стуле, превесело и предовольно ухмылялся. Несчастный считал, считал, считал... Вот он начал сбиваться, и тут же дверь распахнулась, ударив арестанта в лицо. Он упал, обливаясь кровью. Яневич взял графин с водой и начал поливать голову жертвы. Когда тот пришел в себя, его подняли, я узнал в нем инженера авиамоторов Лаврина. Встреча!
Узнать-то я узнал, но - с трудом и ужасом: на месте лица - кровавая масса, синяки и рваные раны на щеках, глаза - еле заметные отверстия, оправленные сплошной опухолью. Было жутко не только видеть его, но и заговорить с ним.
- Будешь признаваться? - крикнул садист.
- Я ни в чем не виноват, - тихо ответил Лаврин.
- Ага, не виноват?.. Раз, раз, раз, - Яневич бил инженера по лицу крепко сжатым кулаком, по этой опухоли, по этим ранам.
Устоять голодный и измученный человек не мог - через минуту он уже снова лежал на полу, а мерзавцы стали бить его ногами" (с.31 - 32). Мемуарист описывает и гораздо более экзотические методы "работы" с узниками.
Интересны воспоминания бывшего сержанта госбезопасности о проведении выборов в СССР. Кстати, это звание соответствовало армейскому лейтенанту (в структурах Ежова и Берии звания были на две ступени выше армейских: капитан госбезопасности равнялся армейскому подполковнику, майор - полковнику). Все избирательные комиссии были переполнены чекистами, которые следили за всеми и учитывали все. Главной задачей было найти и изобличить тех, кто голосовал "не так". Эти выборы кое в чем напоминали наши президентские выборы 2004 года в отдельных регионах востока и юга, где ретивые сторонники провластного кандидата везли на избирательные участки тяжелобольных людей, часто весьма укорачивая им жизнь.
Бражнев вспоминает: "Свозили калек и немощных также по принципу соревнования между толкачами - кто больше навезет. Навезли с дюжину. Кое за кого голосовали курсанты, то есть заклеивали готовые бюллетени в готовые конверты. Иные и сами были еще в состоянии осилить задачу: дрожащие руки тыкали в конверт листок, серые сухие языки заклеивали. Привезли старушку лет 70 - не самую старую, но самую слабую. Ее внесли на руках, и председатель был в восторге. Он сам совался к ней с бюллетенем, и уже надо было поплевать на обрез конверта, чтобы расплеваться с долгом по отношению к товарищу Сталину и (почему, собственно?) - к народу. Разбинтовали похожую на шелковичный кокон избирательницу и... нашли - там, под шалями и одеялами, - трупик. Извозчик ткнул кулаком правой руки в ладонь левой и сокрушенно сказал:
- Сейчас ведь была жива... Подъезжали сюда, спрашивала, куда, мол, меня везут?.. Вот ты ведь, дело какое!
Иначе реагировал председатель избирательной комиссии. Председатель развернул плечи, как бы набирая духу, и торжественно произнес:
- Вот, товарищи, подлинная патриотка советской власти! Мертвая, а пришла голосовать!
На следующий день газеты расписывали: "Акулина Тимофеевна Редькина, будучи тяжелобольной, потребовала, чтобы ей дали возможность осуществить право избирателя самой свободной страны мира. В царские темные и глухие времена она ничего не знала, кроме кухни... Трясущимися от радости руками она взяла бюллетень... Благородное волнение охватило ее, но силы Акулины Тимофеевны, надорванные лишениями дореволюционного времени, не выдержали" (с.48 - 49).
В июле 1938 г. харьковские чекисты приняли участие в массовом политическом погроме в Киеве. Начальник школы НКВД зачитал перед строем приказ. "Город Киев, - говорил начальник, - засорен вражеским элементом. На нас возложена ответственная задача: совместно с работниками НКВД Украинской республики и Киевского УНКВД очистить город Киев от врагов" (с. 59).
Курсантов погрузили в поезд, но, проезжая через Полтаву, устроили дешевый аттракцион, заявив молодым чекистам, что "враги народа" повредили несколько вагонов, что могло привести к катастрофе, и что надо пересаживаться в другой поезд.
"Нас вывели на вокзальную площадь и после получасовой паузы объявили, что предстоит посадка в другой эшелон. Хитрые чекисты повели нас на другие запасные пути, и мы погрузились, но наше начальство просчиталось; оно забыло о том, что мы, хотя и молодые, но тоже чекисты и сразу распознали замыслы наших заправил.
Вагоны были все те же, но только поставлены на другой запасной путь. Многие курсанты при выгрузке забыли кое-какие мелкие вещи, и потом в новом эшелоне они нашли их на тех же местах. Сделано это было для того, чтобы озлобить курсантов до остервенения, так как работа предстояла серьезная" (с. 60).
Наконец курсанты харьковской школы НКВД добрались до Киева и расположились в школе усовершенствования командного состава милиции на Байковой горе. "Ожидался приезд каких-то больших начальников. После десятиминутного ожидания к воротам подъехала машина ЗИС-107, и из нее, в сопровождении свиты, вышел сотрудник республиканского управления НКВД с двумя ромбами в петлицах. Последовали обычные команды встречи начальника.
Без представления он начал говорить. Буквально через пять минут подъехала вторая машина, из нее уже вышли лица в гражданском платье. Они подошли к говорившему и арестовали его"(с.61).
Потом еще кое-кто подъезжал и тоже арестовывался. Многие обращались к начальнику харьковской школы НКВД, чтобы он выступил, внес ясность, но тот ответил: "Боюсь - арестуют и меня". Классический политический маразм имени товарища Сталина. В этот период осуществлялась тотальная политическая чистка в НКВД Украины, чекисты грызли чекистов. Внутривидовая борьба, спровоцированная "отцом" и "учителем"...
Харьковским курсантам пришлось арестовывать ответственных работников культуры, военных летчиков, преподавателей и командиров артиллерийской школы, сотрудников сахарного института им. Микояна.
"После 24 часов на улице не было видно ни одного человека. Киев замер. Везде были разбросаны усиленные наряды милиции. Все, кто появлялся на улице, немедленно задерживались и направлялись в отделение милиции. Там в течение двух-трех дней допрашивались, и только немногим удалось увидеть свои родные семьи.
Большинство как "СОЭ" - социально опасный элемент, были отправлены в концентрационные лагеря"
(с.62).
Как пишет Бражнев:
"Аресты дошли до таких колоссальных размеров, что в управлениях НКВД негде было повернуться. Коридоры, комнаты следователей, уборные - все было забито арестованными" (с. 64).
Итог: "По неполным данным, за период с 8.07.1938 по 8.08.1938 в Киевской области и в частях Киевского военного округа было арестовано 67 200 человек" (с.65).
Когда СССР вместе с Гитлером нанес удар по Польше, то настроения масс Бражнев описывает так:
"Удар в спину разгромленной немцами польской армии население иначе не восприняло, как чудовищНУЮ подлость. Агитация и пропаганда не убедили никого в справедливости подлого поступка, как не убедила и правительственная декларация, сообщавшая о приказе перейти границу. Беспокоила всех мысль о возможном столкновении с германской армией, но 23 сентября был подписан договор о границах, иначе говоря, о разделе Польши. Тогда-то и появился анекдот:
"Протянем угнетенным народам руку братской помощи, а ноги они сами после этого протянут".
В этом положении оказались западные белорусы и украинцы" (с.77).
"... На территорию, отошедшую к СССР, хлынули спекулянты высокого ранга: пропагандисты, писатели, спортсмены и т.п. Пробывшего графа Алексея Толстого рассказывали, что он спешно закупил во Львове все лучшие "уники" в антикварных магазинах. Жены красных командиров бросились по магазинам занятых городов и вырядились в пеньюары. Смешное и позорное сопутствовало насилию: сразу вскрылась советская нищета, постоянная скудость и непреоборимая жажда все забрать, всем воспользоваться" (там же).
Описывает мемуарист и пыточные подвалы НКВД:
"Мы побывали в подвалах НКВД и во внутренней тюрьме управления. Яневич долго допрашивал, наполовину обезволивая этим подследственного. Потом - подвал. Подводят к двери, распахивают, закладывают пальцы рук истязаемого в щель и зажимают дверью. Он теряет сознание, его уносят, снова приносят и снова прищемляют пальцы. Иной соглашается после этого подписать любой протокол, а Яневич хвастливо и по-актерски наивно говорил нам:
- Видите? Разве бы он иначе сознался? Конечно же, нет!
Если подследственный выдерживал пытку прищемлением, Яневич пробовал другой вид: зажимал кисть руки в тиски и загонял под ногти иглу. Могуч дух человеческий - некоторые вы-держивали и эту пытку" (с.67).
Применение пыток к "врагам народа" было санкционировано самим И.В. Сталиным, которому ныне товарищ Казарин и товарищ Грач, предводитель крымских коммунистов, пытаются во что бы то ни стало поставить памятник в Ливадии, даже рискуя развязать этническую войну в Крыму.
Но были и совершенно экзотические, изуверские методы расправы: "Страшнее всего, однако, крысовник ("питомник", как его называют иногда). Это камера, по стенам которой, с пола до потолка, - полки. Проход между ними узкий. На полках-бездна крыс, живущих там и размножающихся.. Человека вталкивают в крысовник на две-три минуты. Двух-трех минут вполне достаточно. Включают свет, и со всех сторон, с боков, снизу - на арестанта устремляются сотни крыс... Это собственно, не является пыткой целевого характера - вынудить к "признанию" - нет, в крысовник пускался приговоренный к смерти. Через три минуты служители, одетые в специальные костюмы, вытаскивали изгрызанный труп" (с. 67 - 68).
Да, до такого в Освенциме и Дахау не додумались, куда там "сумрачному немецкому гению" до славянской изобретательности. Какая, однако, богатая фантазия, какая "смекалка...
Талантливые люди трудились в НКВД в сиянии немеркнущих лучей гениальных идей тов. Сталина И.В. К сожалению, и сегодня та общественная сила, которая породила все описанное бывшим сотрудником НКВД, абсолютно ни в чем не раскаявшись, упорно стремится вернуть наше общество в те "прекрасные времена".
(С) fleet.sebastopol.ua
Автор - уроженец Днепропетровщины, в 1931 г. семья его отца была раскулачена, глава семьи расстрелян, мать арестована, мальчик бежал в город, где его приютила крестная мать, передав ему метрику своего покойного сына. Чтобы замести следы, сын раскулаченного уезжает в Харьков, где устраивается на завод. Затем он вступает в комсомол, его призывают в армию, где он женится на дочери комиссара части. Но тесть вскоре узнает о "кулацком" прошлом зятя, и Бражнева демобилизуют. Он возвращается на свой завод в Харькове, где его как активиста принимают в ряды единственной и неповторимой партии. А после этого по партийной путевке отправляют в Харьковскую школу НКВД. Воспоминания интересны тем, что это взгляд изнутри, видение человека, побывавшего в преисподней в роли слуги дьявола, знающего многое из того, что очень тщательно скрывалось от мира.
Привлекают внимание мелкие, но весьма любопытные детали повседневного быта энкавэдистов. Вот как описывает Бражнев курсантские будни (а ведь речь идет о 1938 годе, прошло всего лишь несколько лет после украинского Холокоста - Голодомора):
"Нас построили в коридоре и повели в огромную, человек на 200, столовую. Столы на четверых. Белоснежные скатерти. Вазы с цветами. Официанты расставили перед нами приборы в определенном размещении ножей и вилок. В корзинах принесли белый, нарезанный тонкими ломтиками, хлеб - в изобилии. Борщ был подан в суповых мисках, наливал себе каждый, сколько хотел. Свиная отбивная с гречневой кашей была подана тоже в особых тарелках для жаркого. На третье - фруктовый кисель и мороженое. Надо полагать, что у всех у нас были одни мысли - и у тех, что из армии, и у тех, что с производства: таких обедов мы не видывали, про такие обеды рассказывали нам старики, и мы к таким рассказам относились недоверчиво"(с.10).
Да, в то время как у украинского крестьянина отнимали последнюю горсть зерна для умирающих от голода детей, товарищи чекисты не бедствовали...
А вот Бражнев идет в чекистский буфет купить папиросы: "Буфетчица подала мне пачку, я вручил ей три рубля. Так как эти папиросы стоили тогда 2 руб. 75 коп., я был удивлен, получив сдачу в 1 руб. 65 копеек.
- Вы ошиблись, - сказал я.
- Нет, - улыбнулась буфетчица, - у нас такая цена: один рубль 35 копеек.
Все цены в буфете были значительно ниже цен советского рынка, и каждый из нас что-нибудь купил" (с.11).
В школе НКВД, в отличие от того, что творилось за ее стенами, было что-то вроде коммунизма по меркам 30-х годов:
"Всякого рода занятиями - класс, лекция, строй, собрание, самоподготовка - мы были загружены до отказа. Но долгое время мы, изголодавшиеся от недоедания, утешались обильным и вкусным рационом школы. Вот примерный дневной рацион. Первый завтрак - пол-литра какао или сладкого кипяченого молока с куском торта. Второй завтрак - тарелка поджаренной гречневой каши или залитой сливочным маслом лапши, отбивная или рубленая котлета, кружка сладкого чая. Хлеб всегда свежий, только белый и в неограниченном количестве. Обед из трех-четырех блюд: суп, щи или борщ, с большим количеством мяса, можно было есть сколько хочешь; жаркое с гарниром, кисель, компот, мороженое. Первый ужин: гречневая каша, картошка с мясом, вареные фрукты. Второй ужин: сладкий чай, 50 граммов сливочного масла. Торт или печенье, свежие фрукты. Чувствовалось, что наше питание продумано и научно обосновано. Буфет при столовой имел все, что можно найти в лучшем гастрономическом магазине, но - по половинной цене" (с.17).
Да, ребятам нужны были силы, чтобы выполнять приказы великого вождя и его пока еще верного соратника тов. Ежова. Но накачивать будущих "карающих мечей" диктатуры пролетариата нужно было не только пищей физической, но и "духовной". Делалось это путем постоянной "промывки мозгов". Вот пример: "Затем докладчик перешел к теме о капиталистическом окружении. Германия - фашисты, гестапо, безработица, пролетариев выбрасывают на улицу, лучших сынов народа - коммунистов - уничтожают, рабочий день 14 - 16 часов, голод и нищета. Англия - почти то же, но пока там нет гестапо; Франция, Италия и т.д. - все одна и та же картина: капиталисты поедом едят рабочих, пауперизм, бесправие, эксплуатация, гнет и ужас" (с.19).
В этом докладе вранье все, кроме того, что в Германии действительно были у власти фашисты и действовало гестапо, которому, однако, по масштабам террора до НКВД было далеко. А вот жизненный уровень немецкого рабочего класса, не говоря уже о крестьянстве, был намного выше, чем в СССР. В этот же период в Германии осуществлялись программы массового жилищного строительства, была обуздана преступность и до минимума сокращена безработица. Рабочий день в 14 - 16 часов не был введен в Германии даже в самый тяжелый военный период. Это все факты, которые, конечно же, не делают Гитлера сколько-нибудь симпатичней того, кто в 1939 году станет союзником берлинского фюрера вследствие пакта Молотова - Риббентропа. Возможно, докладчик и сам не знал, что там, на Западе, действительно творится, а расписывал картину рембрандтовскими красками от энтузиазма и классовой ненависти. Да и воспитывать молодых чекистов надо было на пролетарской непримиримости, а не на здравом смысле.
Затем докладчик перешел к другим геополитическим вопросам: "Коснулся он и "дальневосточной проблемы", как он выразился. Обругав самураев, докладчик переплыл Тихий океан и начал честить плутократов США, особенно нажимая на то, будто с Америкой нам справиться не слишком трудно: там 15 млн. безработных, которые нас поддержат. По части готовности к распаду впереди США только Англия. Мы быстро приберем к рукам ее колонии, где порабощенные народы чуть ли не молятся на Ленина и Сталина" (с.20).
Бред разумеется, но аудиторией воспринимался как истина. "Винтику" размышлять не нужно, его дело четко функционировать в том механизме, куда его поместят. А лишних вопросов в ведомстве, о котором идет речь, никто не задавал.
Но можно заставить молчать. Нельзя заставить не думать, тем более, когда есть чем. Разумные мозги все равно мыслят, иногда даже против воли хозяина. В частности, человек склонен сопоставлять лозунги с реальностью, и это самая большая угроза для политических демагогов. Вот заставили курсантов школы НКВД изучать "самую демократическую в мире" сталинскую конституцию, и сразу у юных дзержинцев нехорошие мысли появились: "Странное дело, но проработка текста конституции едва ли не приводит к результату, обратному тому, которого хотели бы достигнуть большевики. Проходя статью за статьей, мы невольно вдумываемся в те противоречия, какие существуют в СССР между законами и действительностью.
Если написано что-то про свободу собраний, то помним, что речь идет о собраниях, организуемых с разрешения властей и под их контролем. Свобода слова означает концлагерь на 5 - 10 лет. Свободные выборы и тайное голосование - это "выборы" одного, впечатанного в бюллетень и чекистами проверенного, кандидата. Лезли в голову примеры... Вот в день смерти члена Политбюро ЦК ВКП(б) Серго Орджоникидзе один из рабочих нашего завода посетовал в заводской столовой:
- Ну что это за суп? Это же баланда, которой кормят заключенных! Или вы это к смерти товарища Орджоникидзе приготовили?
"Пришили" неосторожному человеку агитацию против советской власти и "припаяли" 10 лет концентрационного лагеря" (с.19 - 20).
Но главным учебным предметом для будущих чекистов было проведение допросов. Сначала новички не выдерживали, но потом привыкали, втягивались: "Пройдя коридорами и лестницами, мы спустились в подвал и вошли в камеру №276. Включили свет. Камера была приблизительно шесть на шесть метров, без окон, стены и дверь обиты войлоком, слегка побеленным. В левом дальнем углу - стол, по обе стороны которого были расставлены стулья. На двери, с внутренней ее стороны, висел лист бумаги, размером метр на восемьдесят сантиметров, забрызганный чернильными точками в огромном количестве.
Я недоуменно глянул на эту "картину".
- Удивлены? - весело спросил Яневич. - Сейчас увидите...
Открылась дверь, на пороге застыл чекист с двумя треугольниками в петлицах.
- Можно заводить, товарищ начальник?
- Да, - коротко бросил в ответ Яневич и кинулся к двери.
В камеру ввели человека, которого мы не успели разглядеть - так быстро Яневич повернул его лицом к двери.
- Стой, как я тебя учил! - приказал Яневич и сунул арестанту спичку. Тот, не оборачиваясь, стал отмеривать спичкой расстояние от двери - 16 спичек - после чего остановился.
- Голову вперед, руки по сторонам, задницу назад! Забыл, что ли?! - заорал чекист во всю глотку. Сбавив тон до нормального, Яневич приказал: Теперь считай! Да громче, громче! Посмотрю сколько за полчаса насчитаешь...
Оказывается, считать надо было чернильные точки на том листе, что висел на двери.
Я посмотрел на курсантов: на их лицах отражалась ненависть к Яневичу и его подручному. Такого "допроса" мы, конечно, не ожидали. Яневич же, развалившись на стуле, превесело и предовольно ухмылялся. Несчастный считал, считал, считал... Вот он начал сбиваться, и тут же дверь распахнулась, ударив арестанта в лицо. Он упал, обливаясь кровью. Яневич взял графин с водой и начал поливать голову жертвы. Когда тот пришел в себя, его подняли, я узнал в нем инженера авиамоторов Лаврина. Встреча!
Узнать-то я узнал, но - с трудом и ужасом: на месте лица - кровавая масса, синяки и рваные раны на щеках, глаза - еле заметные отверстия, оправленные сплошной опухолью. Было жутко не только видеть его, но и заговорить с ним.
- Будешь признаваться? - крикнул садист.
- Я ни в чем не виноват, - тихо ответил Лаврин.
- Ага, не виноват?.. Раз, раз, раз, - Яневич бил инженера по лицу крепко сжатым кулаком, по этой опухоли, по этим ранам.
Устоять голодный и измученный человек не мог - через минуту он уже снова лежал на полу, а мерзавцы стали бить его ногами" (с.31 - 32). Мемуарист описывает и гораздо более экзотические методы "работы" с узниками.
Интересны воспоминания бывшего сержанта госбезопасности о проведении выборов в СССР. Кстати, это звание соответствовало армейскому лейтенанту (в структурах Ежова и Берии звания были на две ступени выше армейских: капитан госбезопасности равнялся армейскому подполковнику, майор - полковнику). Все избирательные комиссии были переполнены чекистами, которые следили за всеми и учитывали все. Главной задачей было найти и изобличить тех, кто голосовал "не так". Эти выборы кое в чем напоминали наши президентские выборы 2004 года в отдельных регионах востока и юга, где ретивые сторонники провластного кандидата везли на избирательные участки тяжелобольных людей, часто весьма укорачивая им жизнь.
Бражнев вспоминает: "Свозили калек и немощных также по принципу соревнования между толкачами - кто больше навезет. Навезли с дюжину. Кое за кого голосовали курсанты, то есть заклеивали готовые бюллетени в готовые конверты. Иные и сами были еще в состоянии осилить задачу: дрожащие руки тыкали в конверт листок, серые сухие языки заклеивали. Привезли старушку лет 70 - не самую старую, но самую слабую. Ее внесли на руках, и председатель был в восторге. Он сам совался к ней с бюллетенем, и уже надо было поплевать на обрез конверта, чтобы расплеваться с долгом по отношению к товарищу Сталину и (почему, собственно?) - к народу. Разбинтовали похожую на шелковичный кокон избирательницу и... нашли - там, под шалями и одеялами, - трупик. Извозчик ткнул кулаком правой руки в ладонь левой и сокрушенно сказал:
- Сейчас ведь была жива... Подъезжали сюда, спрашивала, куда, мол, меня везут?.. Вот ты ведь, дело какое!
Иначе реагировал председатель избирательной комиссии. Председатель развернул плечи, как бы набирая духу, и торжественно произнес:
- Вот, товарищи, подлинная патриотка советской власти! Мертвая, а пришла голосовать!
На следующий день газеты расписывали: "Акулина Тимофеевна Редькина, будучи тяжелобольной, потребовала, чтобы ей дали возможность осуществить право избирателя самой свободной страны мира. В царские темные и глухие времена она ничего не знала, кроме кухни... Трясущимися от радости руками она взяла бюллетень... Благородное волнение охватило ее, но силы Акулины Тимофеевны, надорванные лишениями дореволюционного времени, не выдержали" (с.48 - 49).
В июле 1938 г. харьковские чекисты приняли участие в массовом политическом погроме в Киеве. Начальник школы НКВД зачитал перед строем приказ. "Город Киев, - говорил начальник, - засорен вражеским элементом. На нас возложена ответственная задача: совместно с работниками НКВД Украинской республики и Киевского УНКВД очистить город Киев от врагов" (с. 59).
Курсантов погрузили в поезд, но, проезжая через Полтаву, устроили дешевый аттракцион, заявив молодым чекистам, что "враги народа" повредили несколько вагонов, что могло привести к катастрофе, и что надо пересаживаться в другой поезд.
"Нас вывели на вокзальную площадь и после получасовой паузы объявили, что предстоит посадка в другой эшелон. Хитрые чекисты повели нас на другие запасные пути, и мы погрузились, но наше начальство просчиталось; оно забыло о том, что мы, хотя и молодые, но тоже чекисты и сразу распознали замыслы наших заправил.
Вагоны были все те же, но только поставлены на другой запасной путь. Многие курсанты при выгрузке забыли кое-какие мелкие вещи, и потом в новом эшелоне они нашли их на тех же местах. Сделано это было для того, чтобы озлобить курсантов до остервенения, так как работа предстояла серьезная" (с. 60).
Наконец курсанты харьковской школы НКВД добрались до Киева и расположились в школе усовершенствования командного состава милиции на Байковой горе. "Ожидался приезд каких-то больших начальников. После десятиминутного ожидания к воротам подъехала машина ЗИС-107, и из нее, в сопровождении свиты, вышел сотрудник республиканского управления НКВД с двумя ромбами в петлицах. Последовали обычные команды встречи начальника.
Без представления он начал говорить. Буквально через пять минут подъехала вторая машина, из нее уже вышли лица в гражданском платье. Они подошли к говорившему и арестовали его"(с.61).
Потом еще кое-кто подъезжал и тоже арестовывался. Многие обращались к начальнику харьковской школы НКВД, чтобы он выступил, внес ясность, но тот ответил: "Боюсь - арестуют и меня". Классический политический маразм имени товарища Сталина. В этот период осуществлялась тотальная политическая чистка в НКВД Украины, чекисты грызли чекистов. Внутривидовая борьба, спровоцированная "отцом" и "учителем"...
Харьковским курсантам пришлось арестовывать ответственных работников культуры, военных летчиков, преподавателей и командиров артиллерийской школы, сотрудников сахарного института им. Микояна.
"После 24 часов на улице не было видно ни одного человека. Киев замер. Везде были разбросаны усиленные наряды милиции. Все, кто появлялся на улице, немедленно задерживались и направлялись в отделение милиции. Там в течение двух-трех дней допрашивались, и только немногим удалось увидеть свои родные семьи.
Большинство как "СОЭ" - социально опасный элемент, были отправлены в концентрационные лагеря"
(с.62).
Как пишет Бражнев:
"Аресты дошли до таких колоссальных размеров, что в управлениях НКВД негде было повернуться. Коридоры, комнаты следователей, уборные - все было забито арестованными" (с. 64).
Итог: "По неполным данным, за период с 8.07.1938 по 8.08.1938 в Киевской области и в частях Киевского военного округа было арестовано 67 200 человек" (с.65).
Когда СССР вместе с Гитлером нанес удар по Польше, то настроения масс Бражнев описывает так:
"Удар в спину разгромленной немцами польской армии население иначе не восприняло, как чудовищНУЮ подлость. Агитация и пропаганда не убедили никого в справедливости подлого поступка, как не убедила и правительственная декларация, сообщавшая о приказе перейти границу. Беспокоила всех мысль о возможном столкновении с германской армией, но 23 сентября был подписан договор о границах, иначе говоря, о разделе Польши. Тогда-то и появился анекдот:
"Протянем угнетенным народам руку братской помощи, а ноги они сами после этого протянут".
В этом положении оказались западные белорусы и украинцы" (с.77).
"... На территорию, отошедшую к СССР, хлынули спекулянты высокого ранга: пропагандисты, писатели, спортсмены и т.п. Пробывшего графа Алексея Толстого рассказывали, что он спешно закупил во Львове все лучшие "уники" в антикварных магазинах. Жены красных командиров бросились по магазинам занятых городов и вырядились в пеньюары. Смешное и позорное сопутствовало насилию: сразу вскрылась советская нищета, постоянная скудость и непреоборимая жажда все забрать, всем воспользоваться" (там же).
Описывает мемуарист и пыточные подвалы НКВД:
"Мы побывали в подвалах НКВД и во внутренней тюрьме управления. Яневич долго допрашивал, наполовину обезволивая этим подследственного. Потом - подвал. Подводят к двери, распахивают, закладывают пальцы рук истязаемого в щель и зажимают дверью. Он теряет сознание, его уносят, снова приносят и снова прищемляют пальцы. Иной соглашается после этого подписать любой протокол, а Яневич хвастливо и по-актерски наивно говорил нам:
- Видите? Разве бы он иначе сознался? Конечно же, нет!
Если подследственный выдерживал пытку прищемлением, Яневич пробовал другой вид: зажимал кисть руки в тиски и загонял под ногти иглу. Могуч дух человеческий - некоторые вы-держивали и эту пытку" (с.67).
Применение пыток к "врагам народа" было санкционировано самим И.В. Сталиным, которому ныне товарищ Казарин и товарищ Грач, предводитель крымских коммунистов, пытаются во что бы то ни стало поставить памятник в Ливадии, даже рискуя развязать этническую войну в Крыму.
Но были и совершенно экзотические, изуверские методы расправы: "Страшнее всего, однако, крысовник ("питомник", как его называют иногда). Это камера, по стенам которой, с пола до потолка, - полки. Проход между ними узкий. На полках-бездна крыс, живущих там и размножающихся.. Человека вталкивают в крысовник на две-три минуты. Двух-трех минут вполне достаточно. Включают свет, и со всех сторон, с боков, снизу - на арестанта устремляются сотни крыс... Это собственно, не является пыткой целевого характера - вынудить к "признанию" - нет, в крысовник пускался приговоренный к смерти. Через три минуты служители, одетые в специальные костюмы, вытаскивали изгрызанный труп" (с. 67 - 68).
Да, до такого в Освенциме и Дахау не додумались, куда там "сумрачному немецкому гению" до славянской изобретательности. Какая, однако, богатая фантазия, какая "смекалка...
Талантливые люди трудились в НКВД в сиянии немеркнущих лучей гениальных идей тов. Сталина И.В. К сожалению, и сегодня та общественная сила, которая породила все описанное бывшим сотрудником НКВД, абсолютно ни в чем не раскаявшись, упорно стремится вернуть наше общество в те "прекрасные времена".
(С) fleet.sebastopol.ua