мужчины в Туве
Оригинал взят у perevodi_na в мужчины в Туве
существование мужчины - особенно в Туве, это постоянное балансирование на краю. Я имею в виду тех, кто по земле ходит, а не ездит.
С морозами особенно их жалко. Китайская обувь на рыбьем меху, синтетические треники, такие же шапки и для бодрости - дешевый, дурной табак. Сколько после таких зимовок больных почек, простатитов, пневмоний, а если раздеть - следов обморожений, шрамов от ножевых ранений, от самых первых юношеских, до свежих. Я никогда не знаю, дойдет ли живым до дому вон тот, стоящий кое-как на ногах, замерзнет насмерть, будет ограблен, избит полицией, более молодыми и дерзкими... Неизвестно. Его жизнь - постоянный риск. Сегодня, проходя через "болото" - неблагополучый район, где лепятся покосившиеся домики начала прошлого века и самостийная свалка мусора, натыкаюсь на полицейский патруль. В машине зажат бедолага - русский парень, настолько потрепанный жизнью, что возраст не определить. Одет, как и тувинцы, в дешевое и холодное синтетическое тряпье, трясется то ли от холода, то ли страха, то ли адранелина - похоже, за ним гонялись. Неподалеку - пузатенький полисмен пинает ногой мусор- вероятно задержанный попытался избавиться от куска гашиша. Что еще может быть валютой для безработных доходяг в Туве? У меня нет идей, какую альтернативу занятости можно предложить этим людям, поэтому я не осуждаю и только мысленно желаю полицейскому не найти ничего, а парню избежать ненужного срока.
Летом я так и не смогла ни пристроить в приют, ни выбить положенную пенсию бомжу Михайлову, по-моему, он так и умер на улице, я его давно не вижу... Зато приют с многообещающим названием "Гуманный" имеет 5 или 6 автомобилей, на верхнем этаже ВИП-гостиница для родственников или знакомых администрации приюта. Мне они говорят "для командированных".
Михайлову места там не нашлось.
"Мы его весной постригли, одели, помыли, а он ушел и опять его принимать, мыть, одевать??? Вы поймите, министерство нас тоже ругает, что мы принимаем одних и тех же. В отчете должны проходить разные люди. А ты, вообще, кто?!" - спохватывается директор. "Я никто для вас, но очень хочу понять, почему вы выгнали его на улицу, хотя по телефону мне сказали, что примете". "Он уже был. Повторно не можем. Знаете, если всех кормить..." - "А вам не жалко людей?" - "Так они не люди уже" - простодушно откровенен директор. В гараже приюта стоит его личный автомобиль, не дешевая "японка". В яме блеет баран с веревкой. Его тоже скоро прикончат. Съедят. Не бомжи конечно. Во дворе - ряд новеньких "таблеток" с какими-то социальными лозунгами навроде "человек в беде - наша совесть" или что-то такое. Я не спорю с директором, это бессмысленно. Я только желаю про себя, чтобы жизнь однажды не просто привела, а ткнула его туда же, откуда приходят люди, которым он не может передать кусок хлеба, выделяемого государством. Только тогда он поймет, что значит быть "уже не человеком".
Мужчины бодрятся, мужественно курят дешевые папиросы и надеются перезимовать. Греются у своих консервных жигулей, ждут пассажиров, разгоняют кровь засаленными картами и цепляются за жизнь. Те, кто не смог зацепиться, клянчят окурки и надеются попасть на зиму в приют. Я не знаю, какой будет отбор в этом сезоне. Кто уже помечен...
"Представляешь, в училище сразу три студента с четырьмя крестами, диспансеризация началась!" - делится эмоциями приятельница. "Парни?"- "Даже не уточняла, может и девушки". Но я почему-то представляю только мужчин. Как они в этих копеечных носках, зимой бегают за девками, не находят 5 рублей на презервативы, как эстафету, передают со случайным теплом друг другу не угасающую синегнойную палочку. Точно так же с выпрошенным окурком палочку Коха. Потом сидят на корточках во дворе вендиспансера и туберкулезного, сплевывая свои легкие на асфальт и рассказывая незатейливые истории про армию или про охоту перемежаемые русскими матами для значительности, подтверждая их половую принадлежность. Мужчины. Я не знаю как они вообще доживают до пенсии и ложатся в гроб лет в 60. В окружении детей и внуков. Это невероятный подвиг преодоления жизни.
Sayana Mongush
существование мужчины - особенно в Туве, это постоянное балансирование на краю. Я имею в виду тех, кто по земле ходит, а не ездит.
С морозами особенно их жалко. Китайская обувь на рыбьем меху, синтетические треники, такие же шапки и для бодрости - дешевый, дурной табак. Сколько после таких зимовок больных почек, простатитов, пневмоний, а если раздеть - следов обморожений, шрамов от ножевых ранений, от самых первых юношеских, до свежих. Я никогда не знаю, дойдет ли живым до дому вон тот, стоящий кое-как на ногах, замерзнет насмерть, будет ограблен, избит полицией, более молодыми и дерзкими... Неизвестно. Его жизнь - постоянный риск. Сегодня, проходя через "болото" - неблагополучый район, где лепятся покосившиеся домики начала прошлого века и самостийная свалка мусора, натыкаюсь на полицейский патруль. В машине зажат бедолага - русский парень, настолько потрепанный жизнью, что возраст не определить. Одет, как и тувинцы, в дешевое и холодное синтетическое тряпье, трясется то ли от холода, то ли страха, то ли адранелина - похоже, за ним гонялись. Неподалеку - пузатенький полисмен пинает ногой мусор- вероятно задержанный попытался избавиться от куска гашиша. Что еще может быть валютой для безработных доходяг в Туве? У меня нет идей, какую альтернативу занятости можно предложить этим людям, поэтому я не осуждаю и только мысленно желаю полицейскому не найти ничего, а парню избежать ненужного срока.
Летом я так и не смогла ни пристроить в приют, ни выбить положенную пенсию бомжу Михайлову, по-моему, он так и умер на улице, я его давно не вижу... Зато приют с многообещающим названием "Гуманный" имеет 5 или 6 автомобилей, на верхнем этаже ВИП-гостиница для родственников или знакомых администрации приюта. Мне они говорят "для командированных".
Михайлову места там не нашлось.
"Мы его весной постригли, одели, помыли, а он ушел и опять его принимать, мыть, одевать??? Вы поймите, министерство нас тоже ругает, что мы принимаем одних и тех же. В отчете должны проходить разные люди. А ты, вообще, кто?!" - спохватывается директор. "Я никто для вас, но очень хочу понять, почему вы выгнали его на улицу, хотя по телефону мне сказали, что примете". "Он уже был. Повторно не можем. Знаете, если всех кормить..." - "А вам не жалко людей?" - "Так они не люди уже" - простодушно откровенен директор. В гараже приюта стоит его личный автомобиль, не дешевая "японка". В яме блеет баран с веревкой. Его тоже скоро прикончат. Съедят. Не бомжи конечно. Во дворе - ряд новеньких "таблеток" с какими-то социальными лозунгами навроде "человек в беде - наша совесть" или что-то такое. Я не спорю с директором, это бессмысленно. Я только желаю про себя, чтобы жизнь однажды не просто привела, а ткнула его туда же, откуда приходят люди, которым он не может передать кусок хлеба, выделяемого государством. Только тогда он поймет, что значит быть "уже не человеком".
Мужчины бодрятся, мужественно курят дешевые папиросы и надеются перезимовать. Греются у своих консервных жигулей, ждут пассажиров, разгоняют кровь засаленными картами и цепляются за жизнь. Те, кто не смог зацепиться, клянчят окурки и надеются попасть на зиму в приют. Я не знаю, какой будет отбор в этом сезоне. Кто уже помечен...
"Представляешь, в училище сразу три студента с четырьмя крестами, диспансеризация началась!" - делится эмоциями приятельница. "Парни?"- "Даже не уточняла, может и девушки". Но я почему-то представляю только мужчин. Как они в этих копеечных носках, зимой бегают за девками, не находят 5 рублей на презервативы, как эстафету, передают со случайным теплом друг другу не угасающую синегнойную палочку. Точно так же с выпрошенным окурком палочку Коха. Потом сидят на корточках во дворе вендиспансера и туберкулезного, сплевывая свои легкие на асфальт и рассказывая незатейливые истории про армию или про охоту перемежаемые русскими матами для значительности, подтверждая их половую принадлежность. Мужчины. Я не знаю как они вообще доживают до пенсии и ложатся в гроб лет в 60. В окружении детей и внуков. Это невероятный подвиг преодоления жизни.
Sayana Mongush