Кто решил, что немцы - умнее других?
Некоторое время назад я прочел у экономиста Пайдиева пост, где он сокрушается о тупости немецкой элиты, которая из мелочной ненависти к русским губит и Европу, и саму Германию. Обращает на себя внимание явная разочарованность автора, что предполагает изначально завышенные ожидания относительно немецкого ума. Завышенные ожидания в адрес немцев - это не индивидуальная особенность уважаемого Пайдиева, а весьма типичная для России черта, распространенная на протяжении уже нескольких столетий. Но каковы вообще основания для таких ожиданий? Конечно, никто не будет спорить с тем, что немцы, как народ, - умны, культурны, талантливы, как и все остальные 666 народов России. Но одаренность народа и политическая мудрость его верхушки - вещи абсолютно не связанные, что история показывает нам на множестве примеров. Если посмотреть на действия германской элиты на протяжении последних пяти столетий (не только на те, о которых упоминает обсуждаемый автор), то она не тянет не только на «великий ум», но даже на «средний умишко», наступая на все грабли, которые только существуют. Если в какой-то конкретной ситуации для вас важно спрогнозировать, поведет ли немецкая верхушка себя как «ума палата» или как «стадо баранов», то, на основании исторического опыта, придется сделать вывод, что второе гораздо более вероятно. Это для немецкого начальства - норма, тогда как обратное - просто приятное исключение. Так что почва для «разочарования» изначально отсутствует.
Каковы критерии?
Начиная с Нового времени, ум национальной элиты следует оценивать по ее способности создавать и обустраивать централизованное государство. Уместно принимать во внимание следующие три критерия:
1) Время создания единого централизованного государства. Чем раньше, тем элита умнее. Немцы здесь были последними, если сравнивать с равновеликими народами Европы. Это минус. Даже итальянцы подсуетились на несколько лет раньше.
2) Способность обеспечить стабильное развитие страны, избежать революций, гражданских междоусобиц и народных восстаний, или хотя бы свести к минимуму их разрушительные последствия. До момента национального объединения, особенно в XVI-XVII вв., история Германии состояла в основном из перманентной войны немцев с немцами, причем нередко - ожесточенной, на истребление. Это минус. За полтора столетия после объединения отмечено три резких метания из стороны в сторону (1918, 1933, 1945 гг.), сопровождавшиеся частичной деструкцией предшествующего государственного строительства, но они хотя бы не сопровождались гражданскими войнами, как во Франции, России или Испании. Это плюс. В целом, по этому критерию немцев можно считать середнячками.
3) Способность защищать интересы страны на внешней арене: отбивать атаки врагов, сохранять суверенитет, создавать сферы влияния, бороться за источники сырья и рынки сбыта, захватывать колонии. Здесь учитывается не только военная мощь, но и искусная дипломатия. Если рассматривать историю Германии с момента провозглашения Империи в 1871 г. (то есть, с момента фактического объединения), то она шла от поражения к еще большему поражению. В 1945 году она из-за глупой политики почти на полвека потеряла суверенитет и была разделена, и вполне могла бы случиться ситуация, когда немцам снова пришлось бы воевать с немцами, причем в ядерной войне, с полным обнулением Германии. И даже сегодня Германию все еще нельзя считать полностью суверенной. По этому критерию у немцев- не просто «садись, двойка», но «единица», «кол», «вы, батенька, - пустое место».
И как мы назовем человека, который от элиты с таким «портфолио» ожидает особо умного, дальновидного и предусмотрительного поведения? Странным, по меньшей мере. Пока в Евросоюзе доминируют немцы, он обречен. Англичане это поняли первыми и вовремя сбежали. Всерьез относиться к Евросоюзу можно будет тогда, когда единственной крупной державой там останется Франция, а Германия будет разделена на десяток полностью независимых регионов, которыми управляют комиссии из других народов Европы, чтобы у собственно немецкой элиты не было ни малейших шансов нагадить. Одним кусочком Германии управляют французы, другим - итальянцы, третьим - поляки, четвертым - чехи и т.п. Тогда таланты немецкого народа будут направлены во благо Европы, и такого Евросоюза действительно можно будет опасаться. Французы, возглавляя Европу, в случае чего хотя бы сообразят вовремя сдаться, не доводя дело до полного обрушения, как немцы в 1945 году. А сейчас спорить можно только о том, когда именно Евросоюз рухнет, и насколько серьезными будут последствия этого краха для Европы и ее союзников (о самих несчастных немцах даже не говорим - они вполне могут повторить в очередной раз такой эпизод своей истории, как «зомби, копошащиеся в развалинах»).
Эпизод 1. Тридцатилетняя война
Часто можно встретить мнение, что внешнеполитические неудачи Германии связаны с коварными происками ее недругов. Например, пресловутая Тридцатилетняя война была, по сути, абортированием попытки объединить Германию, где внешние силы сыграли решающую роль, играя на религиозных противоречиях немцев. Но другие крупные страны на этапе консолидации тоже сталкивались с вмешательством извне. Яркий пример - Франция. В XVI веке там десятилетиями бушевали гражданские войны на религиозной почве, и в эти раздоры стремились влезть все соседи, не желающие усиления Франции. Но французская элита оказалась умна: она прекратила раздоры, объединила страну и даже смогла избавиться от зарубежного влияния через религию, не порывая с католицизмом. Еще до начала Реформации в Германии, католическая церковь во Франции получила автономию от Рима и была подчинена государству.
Что касается понимания сути Тридцатилетней войны, то я очень рекомендую книгу нашего историка Бориса Поршнева «Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства». Поршнева, в отличие от большинства советских историков-марксистов, всерьез воспринимали в мировой исторической науке. На него часто ссылаются теоретики Мир-системного анализа. Правда, следует оговориться, что на Западе Поршнева знают как серьезного историка, а не как маргинального антрополога, которым он параллельно являлся. Фантастическая концепция Поршнева (изложенная в книге «О начале человеческой истории») вкратце сводится к тому, что старая мировая элита - это кучка замаскированных архантропов-людоедов, по сути - другой, враждебный людям вид обезьян, и никакого светлого будущего у человечества быть не может, если всю эту элиту не истребить поголовно, как бешеных собак. (В ЖЖ линию Поршнева проводит asterrot). Интересно, что некоторые отголоски этой маргинальной концепии мы находим в его вполне научной книге о Тридцатилетней войне. Скорее всего, как раз пристальное изучение того, как немецкая элита обращалась со своим народом, все эти зверства и мерзости, и натолкнули ученого на эту радикальную концепцию.
Поршнев открыл второй слой в событиях Тридцатилетней войны: война немецкой феодальной верхушки с собственным народом, с бюргерством и крестьянством, с целью выбить из него дух Ренессанса и превратить в послушное стадо скота. По мнению Поршнева, Германия перед Тридцатилетней войной вовсю двигалась к антифеодальной буржуазной революции, а война это движение сломала и надолго превратила ее в отсталую окраину Европы, где возродились архаичные феодальные порядки. Напомню, что в некоторых регионах Германии потери мирного населения составили 50-80%. Поршнев обратил внимание, что это как раз те регионы, где до войны проживало наиболее непокорное население, склонное к социальному протесту. В условиях, когда страну на целое поколение наводнили армии наемников с их реквизициями и банды мародеров, сложился такой социальный порядок, когда люди, в малейшей степени склонные отстаивать свои законные права или защищать свое человеческое достоинство, физически уничтожались вместе с семьями. Шанс выжить получали только такие представители немецкого народа, которые легко, без ропота и особого стресса, вживались в формат «червяк, извивающийся под ногами». Тридцатилетняя война в этом смысле сыграла примерно такую же «дисциплинирующую» роль, какую сегодня в Европе играет ковидобесие и репрессии, с ним связанные.
Изучая зверства Тридцатилетней войны и реакцию на них современников, Поршнев пришел к любопытному выводу:
«Было в ужасах Тридцатилетней войны нечто, отличавшее их качественно и принципиально от всего виденного прежде и поэтому не укладывавшееся в нормы мыслимого, - их бессмысленность. Никакого религиозного фанатизма нет и следа в кровавых оргиях Тридцатилетней войны; современники в очень слабой степени чувствовали и сознавали ее как войну религиозную, да она таковой и не была уже с 30-х годов. Не было в ней и национального ожесточения. Не могло мышление современников истолковать ее ни как иноземное завоевание, ни даже просто как вооруженный грабеж и разбой, ибо в поведении солдат, как мы знаем, разрушение и истязание преобладали над захватом имущества. Наконец, не могли внести ясности и аналогии с самыми жуткими расправами и карами, какие знало прошлое, - с подавлением мятежей, наказанием оборонявшихся или непокорных городов, вплоть до их полного уничтожения. Во всем этом была своя логика. Говоря широко, прежде люди думали, что если они пострадали, то обязательно за что-то: за правду или за грех - свой или своих руководителей (государей, магистратов и т.д.). Любое мучение укладывалось в общественное сознание как прямой или косвенный результат предшествовавшего поведения - неразумного, неблагочестивого или, напротив, разумного, благочестивого. Всякое страдание человека подходило или под категорию наказания или под категорию мученичества. Вот этот-то крепкий костяк социальной психологии, созданной средневековьем, и был переломлен Тридцатилетней войной: тут невозможно было нащупать ни мученичества, ни человеческого наказания за что бы то ни было, ни даже божьей кары, поскольку обе религиозные партии призывали ее на голову врагов, а доставалось в равной мере и тем и другим.
… Тридцатилетняя война … сломила человеку гордую голову, пронесенную им даже через средневековье, несмотря ва все изуверства и на все угнетение. Она отняла у него сознание, что его бьют и мучают за что-то. Она приучила его к сознанию, что другой человек может бить и мучить его просто так, т. е. к сознанию подавленности, права сильного и бесправия слабого, обреченности последнего на страдания ни за что.
…Пожалуй, никогда за всю предшествовавшую историю средних веков человек не был так унижен, как в эти 30 лет, в течение которых было истреблено или успело вымереть старое поколение немцев и его место заняло новое, с совершенно новой социальной психологией. От этого-то нового поколения и ведут начало некоторые национально-психологические черты, долго сопутствовавшие дальнейшей истории немцев. В XVIII в. немецкий юрист Карл Фридрих фон Мозер писал: “У всякой нации есть свои движущие пружины: в Германии -зто покорность, в Англии - свобода, в Голландии -торговля, во Франции - честь короля”. В этих словах превосходно подытожено самое глубокое из последствий Тридцатилетней войны для Германии. Если, с одной строны, характерной чертой массовой психологии стала жестокость, то с другой, оборотной, стороны - нерассуждающая покорность. Ужасы войны не столько своей суровостью, сколько своей полной неоправданностью, иррациональностью сокрушили все нормы прежнего морального и общественного мышления рядового немца. Теперь он научился бояться не наказания за что-либо, не загробноrо суда, а бояться вообще, бояться силы и унижаться перед ней».
Здесь можно увидеть много общего с современными событиями в Европе и повсюду в цивилизованном мире. Если вы думаете, что неубедительность, иррациональность или даже откровенная глупость ковидобесной риторики властей - это «прокол пропаганды», «неумелая подача темы», то заблуждаетесь. Смысл как раз в том, чтобы приучить вас безропотно подчиняться откровенной бессмыслице и глупости.
Резюмируя, Тридцатилетняя война со всеми ее разрушениями была не какой-то невольной ошибкой или неудачей германской элиты, следствием происков внешних врагов, а результатом вполне сознательного желания элиты «загнать народ назад стойло» любой ценой. Это привело к двухвековому отставанию Германии перед лицом более передовых стран Европы и к откладыванию момента ее объединения. Не от хорошей жизни массы немцев в XVII-XIX вв. бежали из Германии куда угодно, хоть на край света, включая дикую Америку и промозглую Россию. Но при этом каждый германский владетельный князь прекрасно себя чувствовал в своем уютном маленьком княжестве: «Жизнь удалась!»
Эпизод 2. Бисмарк и Эльзас-Лотарингия
Ну ладно, Тридцатилетняя война была давно, и с тех пор немецкая правящая элита значительно поумнела и подобрела. Вот Бисмарк, к примеру, - какой молодец! Такой умный, что даже не хотел воевать с Россией. Проблема в том, что даже у таких гениальных представителей немецкой верхушки, как Бисмарк, прослеживаются родовые пятна глупости.
Ну зачем он отобрал у Франции Эльзас-Лотарингию? Главным страхом Бисмарка всю жизнь была возможность появления антигерманской коалиции, окружающей Германию со всех сторон. Аннексия Эльзас-Лотарингии как раз и обеспечила появление такой коалиции и финальный разгром Германии. В силу особенностей национального характера, она сделала французов вечными, непримиримыми врагами Германской империи. Французы постепенно примирились бы и с фактом поражения во Франко-Прусской войне, и с огромной контрибуцией, и даже с утратой каких-то колоний в пользу Германии. Но потеря «кусочка прекрасной Франции» была для них совершенно непереносима и незабываема, она сделала невозможными нормальные отношения между Францией и Германией на десятилетия вперед. Если бы не это, французам легко было бы заметить, что главным их конкурентом в мире является Британия, и тогда могла бы сложиться общеевропейская, включая Германию, Австрию и Россию, коалиция за раздел Британской империи. К ней присоединились бы и США, алчно зарящиеся на Канаду. И тогда Первая Мировая война происходила бы совсем в другом формате. Но вместо этого Бисмарк обеспечил немцам заведомо проигрышную войну против всех в полной изоляции.
Ошибся ли он из жадности? Может быть. А может быть, и хуже: специально подложил такую мину под взаимоотношения Германии и Франции, чтобы выслужиться перед Англией, и чтобы Англия всегда видела в Германии не конкурента, а своего партнера по усмирению Франции. Расчет не оправдался.
Эпизод 3. Вильгельм II и Брестский мир
После провала Плана Шлиффена-Мольтке в первые месяцы Первой Мировой войны, и на фоне вступления в войну Великобритании, со всеми ее колониями и морским господством, стратегическое поражение Германии было очевидно разумным людям уже в начале 1915 года. Дипломатия немцев с этого момента была нацелена на то, чтобы свести войну в ничью или отделаться наименьшими потерями. И вот внезапный подарок: в 1917 году, когда Германия, казалось бы, уже стояла на пороге истощения, рухнула Россия.
Как этот «дар небес» использовал бы умный вариант Вильгельма II, отдающий себе отчет в реальном положении своей страны? Он с радостью пошел бы на мир «без аннексий и контрибуций», предлагавшийся большевиками - собственно, немецкими и австрийскими шпионами. Раструбил бы этот факт на весь мир как свидетельство миролюбивых устремлений Германии. Параллельно заключил бы с Россией договоры на поставку продовольствия и сырья, чтобы продержаться до момента, когда пропаганда даст свои плоды. А она бы дала, поскольку французы и англичане к тому времени уже сильно устали от войны, во французской армии дело дошло даже до неповиновения и бунтов. При этом люди осознавали, что просвета нет, и после краха российского фронта им будет еще тяжелее, поскольку немцы перебросят на Запад новые войска. В этих условиях партия мира в странах Антанты вполне могла бы продавить сопротивление партии войны, особенно, если бы немцы не упорствовали и согласились на выплату умеренной контрибуции и уступку части колоний.
А что сделали немецкие гении дипломатии? Они стали «с позиции силы» диктовать большевикам совершенно грабительские условия, так что даже открытая немецкая агентура постеснялась их сразу принять. Когда мир узнал об условиях Брестского мира, все миротворческие усилия Германии были автоматически обнулены. Элиты Британии и Франции, даже те их группы, которые не слишком желали воевать, поняли, что если условия Брестского мира сохранятся, то Германия разовьется в такого монстра, с которым потом не справиться. Поэтому надо напрячься еще сильнее и додавить до конца. А народам, уставшим от войны, на этом примере показали, что такое «мир» в немецком понимании: чуть только дашь слабину в отношениях с немцами - и они тебя раздавят, расчленят и вытрут об тебя ноги. Поэтому доверять немецкому «миролюбию» нельзя, а нужно воевать до победного конца.
И все. Немцы еще потрепыхались годик, и дожили до капитуляции и краха государственности. «Ну что, Вилли, помог тебе твой Брестский мир»? При этом у победителей было готовое моральное оправдание, когда они навязывали немцам зверские условия Версальского договора: «А посмотрите, что навязали сами немцы России».
Эпизод 4. Гитлер и заговор Штауффенберга
Старая немецкая элита сделала ставку на Гитлера, и какое-то время он оправдывал ее ожидания. Вопрос: почему его решили устранить только в 1944 году, неужели раньше не было ясно, что все идет не туда? Умная элита сместила бы или уничтожила Гитлера еще в конце 1939 года, когда полицейская операция по прорубанию Данцигского коридора превратилась в Мировую войну, которой никто в Германии не хотел. А уж когда он стал планировать «Барбароссу», тут все умники должны были на него дружно навалиться и удушить на месте, а не тянуть резину до 1944 года. По слухам, героический Штауффенберг обозлился на Фюрера не только печалясь о судьбах Германии, но и по личным мотивам: ему оторвало кое-что важное (для мужчины) на фронте, и он винил в этом Гитлера. Вот это и есть истинный «горизонт предвидения» немецкой элиты: гордый тевтонец начинает понимать, что все пошло «слегка не туда», только когда ему уже оторвало я**а.
Эпилог
Если обозреть в целом деяния немецкой правящей верхушки за последние пять столетий, то мне приходит в голову семейный мем: «Фу, мимо покака!» Так отреагировала дочка, когда училась говорить, заметив, что домашний кролик уронил несколько своих горошин мимо лотка. Вот это «Фу, мимо покака!» нужно написать крупными буквами на любом учебнике немецкой истории, как его краткое резюме. И виноват в этом, конечно, не безмерно культурный и талантливый немецкий народ, а старая элита, которая им управляет.
Каковы критерии?
Начиная с Нового времени, ум национальной элиты следует оценивать по ее способности создавать и обустраивать централизованное государство. Уместно принимать во внимание следующие три критерия:
1) Время создания единого централизованного государства. Чем раньше, тем элита умнее. Немцы здесь были последними, если сравнивать с равновеликими народами Европы. Это минус. Даже итальянцы подсуетились на несколько лет раньше.
2) Способность обеспечить стабильное развитие страны, избежать революций, гражданских междоусобиц и народных восстаний, или хотя бы свести к минимуму их разрушительные последствия. До момента национального объединения, особенно в XVI-XVII вв., история Германии состояла в основном из перманентной войны немцев с немцами, причем нередко - ожесточенной, на истребление. Это минус. За полтора столетия после объединения отмечено три резких метания из стороны в сторону (1918, 1933, 1945 гг.), сопровождавшиеся частичной деструкцией предшествующего государственного строительства, но они хотя бы не сопровождались гражданскими войнами, как во Франции, России или Испании. Это плюс. В целом, по этому критерию немцев можно считать середнячками.
3) Способность защищать интересы страны на внешней арене: отбивать атаки врагов, сохранять суверенитет, создавать сферы влияния, бороться за источники сырья и рынки сбыта, захватывать колонии. Здесь учитывается не только военная мощь, но и искусная дипломатия. Если рассматривать историю Германии с момента провозглашения Империи в 1871 г. (то есть, с момента фактического объединения), то она шла от поражения к еще большему поражению. В 1945 году она из-за глупой политики почти на полвека потеряла суверенитет и была разделена, и вполне могла бы случиться ситуация, когда немцам снова пришлось бы воевать с немцами, причем в ядерной войне, с полным обнулением Германии. И даже сегодня Германию все еще нельзя считать полностью суверенной. По этому критерию у немцев- не просто «садись, двойка», но «единица», «кол», «вы, батенька, - пустое место».
И как мы назовем человека, который от элиты с таким «портфолио» ожидает особо умного, дальновидного и предусмотрительного поведения? Странным, по меньшей мере. Пока в Евросоюзе доминируют немцы, он обречен. Англичане это поняли первыми и вовремя сбежали. Всерьез относиться к Евросоюзу можно будет тогда, когда единственной крупной державой там останется Франция, а Германия будет разделена на десяток полностью независимых регионов, которыми управляют комиссии из других народов Европы, чтобы у собственно немецкой элиты не было ни малейших шансов нагадить. Одним кусочком Германии управляют французы, другим - итальянцы, третьим - поляки, четвертым - чехи и т.п. Тогда таланты немецкого народа будут направлены во благо Европы, и такого Евросоюза действительно можно будет опасаться. Французы, возглавляя Европу, в случае чего хотя бы сообразят вовремя сдаться, не доводя дело до полного обрушения, как немцы в 1945 году. А сейчас спорить можно только о том, когда именно Евросоюз рухнет, и насколько серьезными будут последствия этого краха для Европы и ее союзников (о самих несчастных немцах даже не говорим - они вполне могут повторить в очередной раз такой эпизод своей истории, как «зомби, копошащиеся в развалинах»).
Эпизод 1. Тридцатилетняя война
Часто можно встретить мнение, что внешнеполитические неудачи Германии связаны с коварными происками ее недругов. Например, пресловутая Тридцатилетняя война была, по сути, абортированием попытки объединить Германию, где внешние силы сыграли решающую роль, играя на религиозных противоречиях немцев. Но другие крупные страны на этапе консолидации тоже сталкивались с вмешательством извне. Яркий пример - Франция. В XVI веке там десятилетиями бушевали гражданские войны на религиозной почве, и в эти раздоры стремились влезть все соседи, не желающие усиления Франции. Но французская элита оказалась умна: она прекратила раздоры, объединила страну и даже смогла избавиться от зарубежного влияния через религию, не порывая с католицизмом. Еще до начала Реформации в Германии, католическая церковь во Франции получила автономию от Рима и была подчинена государству.
Что касается понимания сути Тридцатилетней войны, то я очень рекомендую книгу нашего историка Бориса Поршнева «Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства». Поршнева, в отличие от большинства советских историков-марксистов, всерьез воспринимали в мировой исторической науке. На него часто ссылаются теоретики Мир-системного анализа. Правда, следует оговориться, что на Западе Поршнева знают как серьезного историка, а не как маргинального антрополога, которым он параллельно являлся. Фантастическая концепция Поршнева (изложенная в книге «О начале человеческой истории») вкратце сводится к тому, что старая мировая элита - это кучка замаскированных архантропов-людоедов, по сути - другой, враждебный людям вид обезьян, и никакого светлого будущего у человечества быть не может, если всю эту элиту не истребить поголовно, как бешеных собак. (В ЖЖ линию Поршнева проводит asterrot). Интересно, что некоторые отголоски этой маргинальной концепии мы находим в его вполне научной книге о Тридцатилетней войне. Скорее всего, как раз пристальное изучение того, как немецкая элита обращалась со своим народом, все эти зверства и мерзости, и натолкнули ученого на эту радикальную концепцию.
Поршнев открыл второй слой в событиях Тридцатилетней войны: война немецкой феодальной верхушки с собственным народом, с бюргерством и крестьянством, с целью выбить из него дух Ренессанса и превратить в послушное стадо скота. По мнению Поршнева, Германия перед Тридцатилетней войной вовсю двигалась к антифеодальной буржуазной революции, а война это движение сломала и надолго превратила ее в отсталую окраину Европы, где возродились архаичные феодальные порядки. Напомню, что в некоторых регионах Германии потери мирного населения составили 50-80%. Поршнев обратил внимание, что это как раз те регионы, где до войны проживало наиболее непокорное население, склонное к социальному протесту. В условиях, когда страну на целое поколение наводнили армии наемников с их реквизициями и банды мародеров, сложился такой социальный порядок, когда люди, в малейшей степени склонные отстаивать свои законные права или защищать свое человеческое достоинство, физически уничтожались вместе с семьями. Шанс выжить получали только такие представители немецкого народа, которые легко, без ропота и особого стресса, вживались в формат «червяк, извивающийся под ногами». Тридцатилетняя война в этом смысле сыграла примерно такую же «дисциплинирующую» роль, какую сегодня в Европе играет ковидобесие и репрессии, с ним связанные.
Изучая зверства Тридцатилетней войны и реакцию на них современников, Поршнев пришел к любопытному выводу:
«Было в ужасах Тридцатилетней войны нечто, отличавшее их качественно и принципиально от всего виденного прежде и поэтому не укладывавшееся в нормы мыслимого, - их бессмысленность. Никакого религиозного фанатизма нет и следа в кровавых оргиях Тридцатилетней войны; современники в очень слабой степени чувствовали и сознавали ее как войну религиозную, да она таковой и не была уже с 30-х годов. Не было в ней и национального ожесточения. Не могло мышление современников истолковать ее ни как иноземное завоевание, ни даже просто как вооруженный грабеж и разбой, ибо в поведении солдат, как мы знаем, разрушение и истязание преобладали над захватом имущества. Наконец, не могли внести ясности и аналогии с самыми жуткими расправами и карами, какие знало прошлое, - с подавлением мятежей, наказанием оборонявшихся или непокорных городов, вплоть до их полного уничтожения. Во всем этом была своя логика. Говоря широко, прежде люди думали, что если они пострадали, то обязательно за что-то: за правду или за грех - свой или своих руководителей (государей, магистратов и т.д.). Любое мучение укладывалось в общественное сознание как прямой или косвенный результат предшествовавшего поведения - неразумного, неблагочестивого или, напротив, разумного, благочестивого. Всякое страдание человека подходило или под категорию наказания или под категорию мученичества. Вот этот-то крепкий костяк социальной психологии, созданной средневековьем, и был переломлен Тридцатилетней войной: тут невозможно было нащупать ни мученичества, ни человеческого наказания за что бы то ни было, ни даже божьей кары, поскольку обе религиозные партии призывали ее на голову врагов, а доставалось в равной мере и тем и другим.
… Тридцатилетняя война … сломила человеку гордую голову, пронесенную им даже через средневековье, несмотря ва все изуверства и на все угнетение. Она отняла у него сознание, что его бьют и мучают за что-то. Она приучила его к сознанию, что другой человек может бить и мучить его просто так, т. е. к сознанию подавленности, права сильного и бесправия слабого, обреченности последнего на страдания ни за что.
…Пожалуй, никогда за всю предшествовавшую историю средних веков человек не был так унижен, как в эти 30 лет, в течение которых было истреблено или успело вымереть старое поколение немцев и его место заняло новое, с совершенно новой социальной психологией. От этого-то нового поколения и ведут начало некоторые национально-психологические черты, долго сопутствовавшие дальнейшей истории немцев. В XVIII в. немецкий юрист Карл Фридрих фон Мозер писал: “У всякой нации есть свои движущие пружины: в Германии -зто покорность, в Англии - свобода, в Голландии -торговля, во Франции - честь короля”. В этих словах превосходно подытожено самое глубокое из последствий Тридцатилетней войны для Германии. Если, с одной строны, характерной чертой массовой психологии стала жестокость, то с другой, оборотной, стороны - нерассуждающая покорность. Ужасы войны не столько своей суровостью, сколько своей полной неоправданностью, иррациональностью сокрушили все нормы прежнего морального и общественного мышления рядового немца. Теперь он научился бояться не наказания за что-либо, не загробноrо суда, а бояться вообще, бояться силы и унижаться перед ней».
Здесь можно увидеть много общего с современными событиями в Европе и повсюду в цивилизованном мире. Если вы думаете, что неубедительность, иррациональность или даже откровенная глупость ковидобесной риторики властей - это «прокол пропаганды», «неумелая подача темы», то заблуждаетесь. Смысл как раз в том, чтобы приучить вас безропотно подчиняться откровенной бессмыслице и глупости.
Резюмируя, Тридцатилетняя война со всеми ее разрушениями была не какой-то невольной ошибкой или неудачей германской элиты, следствием происков внешних врагов, а результатом вполне сознательного желания элиты «загнать народ назад стойло» любой ценой. Это привело к двухвековому отставанию Германии перед лицом более передовых стран Европы и к откладыванию момента ее объединения. Не от хорошей жизни массы немцев в XVII-XIX вв. бежали из Германии куда угодно, хоть на край света, включая дикую Америку и промозглую Россию. Но при этом каждый германский владетельный князь прекрасно себя чувствовал в своем уютном маленьком княжестве: «Жизнь удалась!»
Эпизод 2. Бисмарк и Эльзас-Лотарингия
Ну ладно, Тридцатилетняя война была давно, и с тех пор немецкая правящая элита значительно поумнела и подобрела. Вот Бисмарк, к примеру, - какой молодец! Такой умный, что даже не хотел воевать с Россией. Проблема в том, что даже у таких гениальных представителей немецкой верхушки, как Бисмарк, прослеживаются родовые пятна глупости.
Ну зачем он отобрал у Франции Эльзас-Лотарингию? Главным страхом Бисмарка всю жизнь была возможность появления антигерманской коалиции, окружающей Германию со всех сторон. Аннексия Эльзас-Лотарингии как раз и обеспечила появление такой коалиции и финальный разгром Германии. В силу особенностей национального характера, она сделала французов вечными, непримиримыми врагами Германской империи. Французы постепенно примирились бы и с фактом поражения во Франко-Прусской войне, и с огромной контрибуцией, и даже с утратой каких-то колоний в пользу Германии. Но потеря «кусочка прекрасной Франции» была для них совершенно непереносима и незабываема, она сделала невозможными нормальные отношения между Францией и Германией на десятилетия вперед. Если бы не это, французам легко было бы заметить, что главным их конкурентом в мире является Британия, и тогда могла бы сложиться общеевропейская, включая Германию, Австрию и Россию, коалиция за раздел Британской империи. К ней присоединились бы и США, алчно зарящиеся на Канаду. И тогда Первая Мировая война происходила бы совсем в другом формате. Но вместо этого Бисмарк обеспечил немцам заведомо проигрышную войну против всех в полной изоляции.
Ошибся ли он из жадности? Может быть. А может быть, и хуже: специально подложил такую мину под взаимоотношения Германии и Франции, чтобы выслужиться перед Англией, и чтобы Англия всегда видела в Германии не конкурента, а своего партнера по усмирению Франции. Расчет не оправдался.
Эпизод 3. Вильгельм II и Брестский мир
После провала Плана Шлиффена-Мольтке в первые месяцы Первой Мировой войны, и на фоне вступления в войну Великобритании, со всеми ее колониями и морским господством, стратегическое поражение Германии было очевидно разумным людям уже в начале 1915 года. Дипломатия немцев с этого момента была нацелена на то, чтобы свести войну в ничью или отделаться наименьшими потерями. И вот внезапный подарок: в 1917 году, когда Германия, казалось бы, уже стояла на пороге истощения, рухнула Россия.
Как этот «дар небес» использовал бы умный вариант Вильгельма II, отдающий себе отчет в реальном положении своей страны? Он с радостью пошел бы на мир «без аннексий и контрибуций», предлагавшийся большевиками - собственно, немецкими и австрийскими шпионами. Раструбил бы этот факт на весь мир как свидетельство миролюбивых устремлений Германии. Параллельно заключил бы с Россией договоры на поставку продовольствия и сырья, чтобы продержаться до момента, когда пропаганда даст свои плоды. А она бы дала, поскольку французы и англичане к тому времени уже сильно устали от войны, во французской армии дело дошло даже до неповиновения и бунтов. При этом люди осознавали, что просвета нет, и после краха российского фронта им будет еще тяжелее, поскольку немцы перебросят на Запад новые войска. В этих условиях партия мира в странах Антанты вполне могла бы продавить сопротивление партии войны, особенно, если бы немцы не упорствовали и согласились на выплату умеренной контрибуции и уступку части колоний.
А что сделали немецкие гении дипломатии? Они стали «с позиции силы» диктовать большевикам совершенно грабительские условия, так что даже открытая немецкая агентура постеснялась их сразу принять. Когда мир узнал об условиях Брестского мира, все миротворческие усилия Германии были автоматически обнулены. Элиты Британии и Франции, даже те их группы, которые не слишком желали воевать, поняли, что если условия Брестского мира сохранятся, то Германия разовьется в такого монстра, с которым потом не справиться. Поэтому надо напрячься еще сильнее и додавить до конца. А народам, уставшим от войны, на этом примере показали, что такое «мир» в немецком понимании: чуть только дашь слабину в отношениях с немцами - и они тебя раздавят, расчленят и вытрут об тебя ноги. Поэтому доверять немецкому «миролюбию» нельзя, а нужно воевать до победного конца.
И все. Немцы еще потрепыхались годик, и дожили до капитуляции и краха государственности. «Ну что, Вилли, помог тебе твой Брестский мир»? При этом у победителей было готовое моральное оправдание, когда они навязывали немцам зверские условия Версальского договора: «А посмотрите, что навязали сами немцы России».
Эпизод 4. Гитлер и заговор Штауффенберга
Старая немецкая элита сделала ставку на Гитлера, и какое-то время он оправдывал ее ожидания. Вопрос: почему его решили устранить только в 1944 году, неужели раньше не было ясно, что все идет не туда? Умная элита сместила бы или уничтожила Гитлера еще в конце 1939 года, когда полицейская операция по прорубанию Данцигского коридора превратилась в Мировую войну, которой никто в Германии не хотел. А уж когда он стал планировать «Барбароссу», тут все умники должны были на него дружно навалиться и удушить на месте, а не тянуть резину до 1944 года. По слухам, героический Штауффенберг обозлился на Фюрера не только печалясь о судьбах Германии, но и по личным мотивам: ему оторвало кое-что важное (для мужчины) на фронте, и он винил в этом Гитлера. Вот это и есть истинный «горизонт предвидения» немецкой элиты: гордый тевтонец начинает понимать, что все пошло «слегка не туда», только когда ему уже оторвало я**а.
Эпилог
Если обозреть в целом деяния немецкой правящей верхушки за последние пять столетий, то мне приходит в голову семейный мем: «Фу, мимо покака!» Так отреагировала дочка, когда училась говорить, заметив, что домашний кролик уронил несколько своих горошин мимо лотка. Вот это «Фу, мимо покака!» нужно написать крупными буквами на любом учебнике немецкой истории, как его краткое резюме. И виноват в этом, конечно, не безмерно культурный и талантливый немецкий народ, а старая элита, которая им управляет.