Не падайте духом, поручик Гораций
Адекватна ли «парадигма Армагеддона» применительно к современной политической ситуации?
Многие склонны смотреть на современную политику через призму мифа об Армагеддоне, пытаются натянуть эту парадигму на регулярные разборки современных элит, включая выборы в США. Предполагается, что одна из противоборствующих сил - «Абсолютное Зло», которая, победив, сотворит «Ад на Земле», а другая - если не Добро, то хотя бы Зло уже знакомое, умеренное и новых ужасов не несущее. В ЖЖ наиболее ярко и последовательно эту мысль исповедует Астеррот, подозревающий, что за фигурой Байдена прячется всемирный заговор сатанистов-педофилов-каннибалов-наркоторговцев-геев-коммунистов (см. *1*, *2*, *3*). Скептическое отношение к «парадигме Армагеддона» свойственно немногим трезвым людям с научным складом ума, как, например, историку С.В. Волкову, который полагает, что можно не волноваться: мерзости, которые мы наблюдаем в Америке, имеют для демократов чисто тактическое значение, а идеологические тренды, на которые они опираются, перегорят сами собой в течение поколения. Мне кажется, что ближе к истине в этом вопросе не эмоциональный конспиролог Астеррот, а железный дед Волков. Парадигма «Армагеддона» опирается на два слишком произвольных допущения.
1. Первое допущение - предположение о том, что у современного человечества есть не один-единственный, а несколько равновозможных путей дальнейшего развития (как минимум, «Добрый» и «Злой»), и элиты наделены силой произвольно выбирать между ними. Отмотав назад 500, или 1000, или 2000, или 5000 лет, мы, возможно, нашли бы у тогдашних людей ту же самую иллюзию, однако сегодня, с высоты прожитых столетий, мы видим, что «путь побеждающего развития» был, по сути, только один, а все элиты, которые вовремя не озаботились вписаться в этот путь, или догнать идущих по этому пути, были серьезно наказаны. Так что гипотеза, о которой идет речь, как минимум, ничем не обоснована.
Могут возразить, что в прошлые времена у человечества не было достаточно ресурсов и знаний, поэтому путь успеха имелся только один. А сейчас всего в избытке, поэтому открыты «сто путей, сто дорог», и элита может навязать человечеству любую хрень, не беспокоясь о последствиях для себя самой. Я бы поверил в это, если бы для человечества уже открылась возможность «размножаться почкованием», устраивая автономные, совершенно не зависимые от Земли колонии в других звездных системах. Но пока этого нет, человечество образует единую и все более усложняющуюся систему, с множеством каналов обратной связи между ее элементами. Чем сложнее устроена система, тем больше ограничений на ее дальнейшую модификацию, и тем более узкими становятся рамки допустимого изменения ее параметров. Всех ресурсов и всех знаний современного человечества едва хватит для того, чтобы нащупать хотя бы один-единственный путь дальнейшего развития, не ведущий в пропасть. Попытка произвольно сделать «шаг вправо или шаг влево» с этого пути приведет, скорее всего, не к выходу на какую-то иную эволюционную ветку, а к отбрасыванию тех узлов управления, которые вносят возмущение, либо к тотальному краху и откату назад (и к необходимости двигаться заново по тому же самому пути).
2. Второе произвольное допущение - интерпретация сугубо тактических решений, принимаемых сторонами в пылу борьбы, как следствий фундаментального ценностного выбора. Методы («злые») и приемы («нечестные»), которые использует одна из сторон в смертельной схватке, рассматриваются как самоцель для нее, как объект ее искренней любви. Ей приписывается стремление увековечить тактические мерзости на всем протяжении времени после победы. И обратно, временное тактическое заигрывание одной из сторон с теми или иными общепринятыми ценностями («большевики за Свободу!») может восприниматься как ее фундаментальная и абсолютная приверженность этим ценностям, хотя все может измениться на следующий день после победы.
В известной нам истории (в том числе отечественной) были случаи, когда победившая сторона резко меняла свою политику после победы. Большевики, к примеру, на этапе борьбы за власть активно заигрывали с анархическими устремлениями народных масс и какое-то время давали им выход, но в итоге «вольницу» жестко подавили и поместили народ в условия, близкие к концлагерным. Оказалось, что зло (или добро), которое нес в себе советский режим, заключалось вовсе не в его любви к свободе, анархии и хаосу.
Хороший пример «несбывшегося Армагеддона» дает нам Древний Рим на этапе перехода от Республики к Империи. То, что происходило в Риме во время гражданских войн середины I века до н.э., многим образованным людям эпохи вполне могло показаться аналогом «Армагеддона» и преддверием «Ада на Земле». На одной стороне, на стороне Цезаря и Второго Триумвирата, - беспринципные властолюбцы и авантюристы, которые опирались на кровожадную солдатню и алчный плебс, ожидавший социальной революции за счет «богатеньких» (отмена долгов, передел собственности). Одним первых деяний Октавиана, Антония и Лепида были кровавые репрессии, в ходе которых подверглись казни (с конфискацией имущества) не только их политические противники, но и, в совокупности, более 2000 самых богатых римлян «по списку Forbes». Эти репрессии проводились в формате циничного глумления над моралью, сословными и семейными ценностями римлян. Раб мог отрезать голову своему хозяину (из «списка Forbes»), принести ее триумвирам и получить в награду свободу и солидный денежный приз. Любой, кто пытался укрыть обреченных, включая ближайших родственников, подвергался той же каре, поэтому родные (жены, дети) нередко сдавали отцов семейства, чтобы сохранить себе жизнь и часть имущества. Триумвиры, кстати, и собственных родственников не щадили, жертвуя ими друг другу ради взаимного согласия.
«Ничего личного» - путчисты просто заранее понимали, насколько отвратительны они для еще не запуганных приличных людей, располагающих ресурсами и влиянием, а кроме того, им очень нужны были деньги, чтобы расплатиться с солдатами. В последующие годы прошла еще более обширная волна конфискаций (но уже бескровная), в ходе которой тысячи представителей среднего класса в Италии потеряли свои имения в пользу солдат победившей стороны («Земля - крестьянам!»). Одним из пострадавших от конфискаций был великий поэт Квинт Гораций Флакк («Пушкин латинской поэзии»), которому затем долгие годы пришлось служить клерком в «министерстве финансов», чтобы заработать на жизнь.
Другая сторона этого противостояния, защитники Республики, во главе с Помпеем, Цицероном, Катоном, а затем - Брутом и Кассием, вполне тянула на звание «сил Добра». На этой стороне были симпатии всех добропорядочных граждан, уважавших мораль, законность и традиции Римской Республики, питавших отвращение к тирании и к насилию в политике. Образованные и культурные римляне, представители не только элиты, но и среднего класса, в массе записывались в армию республиканцев. Брут, к примеру, вербовал офицеров для своей армии среди римских студентов в Греции. Одним из таких студентов был уже упомянутый Гораций, который в это время изучал философию в Платоновской Академии. («Когда за призраком свободы Нас Брут отчаянный водил», - Гораций в вольном переводе Пушкина). Будущий великий поэт (в возрасте 22 лет) получил в армии Брута должность военного трибуна, а по факту, видимо, выполнял обязанности, примерно соответствующие званию лейтенанта или поручика. Здесь можно провести параллель с Гражданской войной в России, когда на стороне белых в массе воевали вчерашние студенты и гимназисты. Правда, перед лицом отмороженных головорезов Цезаря, эта римская молодежь проявила себя менее стойко, чем молодая поросль русской интеллигенции («Бежал, бесславно щит свой покидая в страхе…» - Гораций в переводе Фета). Если бы армия Брута состояла из «дроздовцев», «марковцев» и «каппелевцев», то исход гражданской войны был бы иным.
Кстати, армия римских «белогвардейцев», как и русских, в социальном плане состояла, по большей части, не из потомственных аристократов или «столбовых дворян». Там было много новых людей, чьи предки относительно недавно воспользовались социальным лифтом. Гораций, к примеру, был сыном «бедного, честного» италийского крестьянина, осужденного на рабство («попавшего в ГУЛАГ») в ходе предыдущих гражданских войн, но сумевшего освободиться и разбогатеть настолько, чтобы обеспечить сыну элитарное образование. Поэт не стеснялся в стихах упоминать о своем низком происхождении. Известно, что на него, как и на Пушкина (по легенде), в детстве сильно повлияла няня-сказочница.
Попробуем представить, о чем мог думать поручик Гораций, убегая в туман с поля битвы при Филиппах, где «Силы Добра» потерпели окончательное поражение («Но средь врагов меня, в туман сокрыв густой, Испуганного, спас Меркурий быстрокрылый» - Гораций в переводе Фета). Зная характер аморальных, алчных и кровожадных победителей, он мог думать только об окончательной гибели всего достойного в Риме и о неизбежном установлении «кромешного Ада на Земле». Примерно такие же эмоции испытывали люди, спасавшиеся из Советской России по итогам Гражданской войны, думая, что на родине долгие десятилетия будут править бал «кровожадные зверочекисты» и «накокаиненная красная матросня». Но если беженцы из СССР во многом оказались правы, то Горацию предстояло испытать приятное удивление.
Добившись окончательной победы, Октавиан и Агриппа очень быстро избавились от экстремистов в рядах цезарианцев, утихомирили «революционную солдатню» и сменили курс на 180 градусов. Это как если бы Ленин и Сталин в 1922 году выбросили на помойку марксизм и начали добросовестно, во всех деталях, восстанавливать Российскую Империю образца 1913 года (с Ульяновыми в качестве правящей династии и Джугашвили во главе Священного синода РПЦ). Государство занялось возрождением законности, морали, семейных ценностей, религиозного благочестия и старых римских традиций. Из высшего сословия были мягко выдавлены недостойные люди, набившиеся туда в эпоху гражданских беспорядков, а обедневшие за это время потомки старинных благородных родов вернули свой статус и получили солидную материальную поддержку. В политическом плане принципат Августа превратился, насколько это было возможно, в воплощение программы Цицерона, главного идеолога разгромленных «белогвардейцев». В соответствии с методичкой Цицерона, республиканские институты были реставрированы, а принцепс занял место рядом с ними в качестве модератора и мудрого наставника, который наблюдает за тем, чтобы алчные политиканы не использовали свободу во зло Республике.
По итогам римских гражданских войн оказалось, что «Силы Зла» пришли к тому же, к чему стремились «Силы Добра», а реальное различие между враждующими лагерями свелось к тактике и к разному желаемому составу «списка Forbes». Взгляд на эти события через призму «парадигмы Армагеддона» оказался в корне неверным. Победа фракции, которую Астеррот того времени обозвал бы всеми плохими словами, в итоге подарила Риму и его Империи 200 лет процветания и роста, когда шло улучшение по всем параметрам, включая жизнь низов общества. Конечно, если бы с самого начала победили «Силы Добра», то «список Forbes» они бы правили менее радикально, чем цезарианцы; количество смертей и конфискаций на пути к «Золотым векам» было бы поменьше. Но на конечном результате поражение «Сил Добра» практически не отразилось.
Скорее всего, это справедливо и для нашей эпохи: какая бы сила ни победила в глобальном противостоянии, развитие человечеста все равно пойдет по одной и той же траектории. Разница будет заключаться только в количестве «исправлений», вносимых в «список Forbes», и, возможно, в том, какие именно регионы планеты в ходе «полемики» будут превращены в выжженную землю. Условные «трамписты» убьют на миллиард-другой человек поменьше, условные «байденовцы» убьют на миллиард-другой человек побольше, но все равно в итоге наступит «Золотой век».
Будет уместно завершить это рассуждение самым известным стихотворением Горация, однако не в вольном переводе Пушкина, а в близком к оригиналу переводе русского поэта допушкинской поры Василия Капниста, предводителя дворянства Киевской губернии:
«Я памятник себе воздвигнул долговечной;
Превыше пирамид и крепче меди он.
Ни едкие дожди, ни бурный Аквилон,
Ни цепь несметных лет, ни время быстротечно -
Не сокрушат его. - Не весь умру я; нет: -
Большая часть меня от строгих Парк уйдет;
В потомстве возрасту я славой справедливой:
И в гордый Капитол с Весталкой молчаливой,
Доколе будет жрец торжественно всходить,
Не перестанет всем молва о мне твердить,
Что тамо, где Авфид стремит ревущи воды,
И в дебрях где простым народом Давн владел,
Я первый, вознесясь от низкия породы,
В латинские стихи эольску меру ввел.
Гордись блистательным отличьем, Мельпомена!
Гордись; права тебе достоинство дало.
Из лавра Дельфского, в честь Фебу посвященна,
Венок бессмертный свив, укрась мое чело».
Кстати, поэт ошибся, связывая свою известность с продолжением римской религиозной традиции. Его слава только возросла после краха античной цивилизации. Он был кумиром образованной публики в Средние века, в эпоху Возрождения и в Новое время. Его творчество серьезно повлияло на развитие русской поэзии.
Многие склонны смотреть на современную политику через призму мифа об Армагеддоне, пытаются натянуть эту парадигму на регулярные разборки современных элит, включая выборы в США. Предполагается, что одна из противоборствующих сил - «Абсолютное Зло», которая, победив, сотворит «Ад на Земле», а другая - если не Добро, то хотя бы Зло уже знакомое, умеренное и новых ужасов не несущее. В ЖЖ наиболее ярко и последовательно эту мысль исповедует Астеррот, подозревающий, что за фигурой Байдена прячется всемирный заговор сатанистов-педофилов-каннибалов-наркоторговцев-геев-коммунистов (см. *1*, *2*, *3*). Скептическое отношение к «парадигме Армагеддона» свойственно немногим трезвым людям с научным складом ума, как, например, историку С.В. Волкову, который полагает, что можно не волноваться: мерзости, которые мы наблюдаем в Америке, имеют для демократов чисто тактическое значение, а идеологические тренды, на которые они опираются, перегорят сами собой в течение поколения. Мне кажется, что ближе к истине в этом вопросе не эмоциональный конспиролог Астеррот, а железный дед Волков. Парадигма «Армагеддона» опирается на два слишком произвольных допущения.
1. Первое допущение - предположение о том, что у современного человечества есть не один-единственный, а несколько равновозможных путей дальнейшего развития (как минимум, «Добрый» и «Злой»), и элиты наделены силой произвольно выбирать между ними. Отмотав назад 500, или 1000, или 2000, или 5000 лет, мы, возможно, нашли бы у тогдашних людей ту же самую иллюзию, однако сегодня, с высоты прожитых столетий, мы видим, что «путь побеждающего развития» был, по сути, только один, а все элиты, которые вовремя не озаботились вписаться в этот путь, или догнать идущих по этому пути, были серьезно наказаны. Так что гипотеза, о которой идет речь, как минимум, ничем не обоснована.
Могут возразить, что в прошлые времена у человечества не было достаточно ресурсов и знаний, поэтому путь успеха имелся только один. А сейчас всего в избытке, поэтому открыты «сто путей, сто дорог», и элита может навязать человечеству любую хрень, не беспокоясь о последствиях для себя самой. Я бы поверил в это, если бы для человечества уже открылась возможность «размножаться почкованием», устраивая автономные, совершенно не зависимые от Земли колонии в других звездных системах. Но пока этого нет, человечество образует единую и все более усложняющуюся систему, с множеством каналов обратной связи между ее элементами. Чем сложнее устроена система, тем больше ограничений на ее дальнейшую модификацию, и тем более узкими становятся рамки допустимого изменения ее параметров. Всех ресурсов и всех знаний современного человечества едва хватит для того, чтобы нащупать хотя бы один-единственный путь дальнейшего развития, не ведущий в пропасть. Попытка произвольно сделать «шаг вправо или шаг влево» с этого пути приведет, скорее всего, не к выходу на какую-то иную эволюционную ветку, а к отбрасыванию тех узлов управления, которые вносят возмущение, либо к тотальному краху и откату назад (и к необходимости двигаться заново по тому же самому пути).
2. Второе произвольное допущение - интерпретация сугубо тактических решений, принимаемых сторонами в пылу борьбы, как следствий фундаментального ценностного выбора. Методы («злые») и приемы («нечестные»), которые использует одна из сторон в смертельной схватке, рассматриваются как самоцель для нее, как объект ее искренней любви. Ей приписывается стремление увековечить тактические мерзости на всем протяжении времени после победы. И обратно, временное тактическое заигрывание одной из сторон с теми или иными общепринятыми ценностями («большевики за Свободу!») может восприниматься как ее фундаментальная и абсолютная приверженность этим ценностям, хотя все может измениться на следующий день после победы.
В известной нам истории (в том числе отечественной) были случаи, когда победившая сторона резко меняла свою политику после победы. Большевики, к примеру, на этапе борьбы за власть активно заигрывали с анархическими устремлениями народных масс и какое-то время давали им выход, но в итоге «вольницу» жестко подавили и поместили народ в условия, близкие к концлагерным. Оказалось, что зло (или добро), которое нес в себе советский режим, заключалось вовсе не в его любви к свободе, анархии и хаосу.
Хороший пример «несбывшегося Армагеддона» дает нам Древний Рим на этапе перехода от Республики к Империи. То, что происходило в Риме во время гражданских войн середины I века до н.э., многим образованным людям эпохи вполне могло показаться аналогом «Армагеддона» и преддверием «Ада на Земле». На одной стороне, на стороне Цезаря и Второго Триумвирата, - беспринципные властолюбцы и авантюристы, которые опирались на кровожадную солдатню и алчный плебс, ожидавший социальной революции за счет «богатеньких» (отмена долгов, передел собственности). Одним первых деяний Октавиана, Антония и Лепида были кровавые репрессии, в ходе которых подверглись казни (с конфискацией имущества) не только их политические противники, но и, в совокупности, более 2000 самых богатых римлян «по списку Forbes». Эти репрессии проводились в формате циничного глумления над моралью, сословными и семейными ценностями римлян. Раб мог отрезать голову своему хозяину (из «списка Forbes»), принести ее триумвирам и получить в награду свободу и солидный денежный приз. Любой, кто пытался укрыть обреченных, включая ближайших родственников, подвергался той же каре, поэтому родные (жены, дети) нередко сдавали отцов семейства, чтобы сохранить себе жизнь и часть имущества. Триумвиры, кстати, и собственных родственников не щадили, жертвуя ими друг другу ради взаимного согласия.
«Ничего личного» - путчисты просто заранее понимали, насколько отвратительны они для еще не запуганных приличных людей, располагающих ресурсами и влиянием, а кроме того, им очень нужны были деньги, чтобы расплатиться с солдатами. В последующие годы прошла еще более обширная волна конфискаций (но уже бескровная), в ходе которой тысячи представителей среднего класса в Италии потеряли свои имения в пользу солдат победившей стороны («Земля - крестьянам!»). Одним из пострадавших от конфискаций был великий поэт Квинт Гораций Флакк («Пушкин латинской поэзии»), которому затем долгие годы пришлось служить клерком в «министерстве финансов», чтобы заработать на жизнь.
Другая сторона этого противостояния, защитники Республики, во главе с Помпеем, Цицероном, Катоном, а затем - Брутом и Кассием, вполне тянула на звание «сил Добра». На этой стороне были симпатии всех добропорядочных граждан, уважавших мораль, законность и традиции Римской Республики, питавших отвращение к тирании и к насилию в политике. Образованные и культурные римляне, представители не только элиты, но и среднего класса, в массе записывались в армию республиканцев. Брут, к примеру, вербовал офицеров для своей армии среди римских студентов в Греции. Одним из таких студентов был уже упомянутый Гораций, который в это время изучал философию в Платоновской Академии. («Когда за призраком свободы Нас Брут отчаянный водил», - Гораций в вольном переводе Пушкина). Будущий великий поэт (в возрасте 22 лет) получил в армии Брута должность военного трибуна, а по факту, видимо, выполнял обязанности, примерно соответствующие званию лейтенанта или поручика. Здесь можно провести параллель с Гражданской войной в России, когда на стороне белых в массе воевали вчерашние студенты и гимназисты. Правда, перед лицом отмороженных головорезов Цезаря, эта римская молодежь проявила себя менее стойко, чем молодая поросль русской интеллигенции («Бежал, бесславно щит свой покидая в страхе…» - Гораций в переводе Фета). Если бы армия Брута состояла из «дроздовцев», «марковцев» и «каппелевцев», то исход гражданской войны был бы иным.
Кстати, армия римских «белогвардейцев», как и русских, в социальном плане состояла, по большей части, не из потомственных аристократов или «столбовых дворян». Там было много новых людей, чьи предки относительно недавно воспользовались социальным лифтом. Гораций, к примеру, был сыном «бедного, честного» италийского крестьянина, осужденного на рабство («попавшего в ГУЛАГ») в ходе предыдущих гражданских войн, но сумевшего освободиться и разбогатеть настолько, чтобы обеспечить сыну элитарное образование. Поэт не стеснялся в стихах упоминать о своем низком происхождении. Известно, что на него, как и на Пушкина (по легенде), в детстве сильно повлияла няня-сказочница.
Попробуем представить, о чем мог думать поручик Гораций, убегая в туман с поля битвы при Филиппах, где «Силы Добра» потерпели окончательное поражение («Но средь врагов меня, в туман сокрыв густой, Испуганного, спас Меркурий быстрокрылый» - Гораций в переводе Фета). Зная характер аморальных, алчных и кровожадных победителей, он мог думать только об окончательной гибели всего достойного в Риме и о неизбежном установлении «кромешного Ада на Земле». Примерно такие же эмоции испытывали люди, спасавшиеся из Советской России по итогам Гражданской войны, думая, что на родине долгие десятилетия будут править бал «кровожадные зверочекисты» и «накокаиненная красная матросня». Но если беженцы из СССР во многом оказались правы, то Горацию предстояло испытать приятное удивление.
Добившись окончательной победы, Октавиан и Агриппа очень быстро избавились от экстремистов в рядах цезарианцев, утихомирили «революционную солдатню» и сменили курс на 180 градусов. Это как если бы Ленин и Сталин в 1922 году выбросили на помойку марксизм и начали добросовестно, во всех деталях, восстанавливать Российскую Империю образца 1913 года (с Ульяновыми в качестве правящей династии и Джугашвили во главе Священного синода РПЦ). Государство занялось возрождением законности, морали, семейных ценностей, религиозного благочестия и старых римских традиций. Из высшего сословия были мягко выдавлены недостойные люди, набившиеся туда в эпоху гражданских беспорядков, а обедневшие за это время потомки старинных благородных родов вернули свой статус и получили солидную материальную поддержку. В политическом плане принципат Августа превратился, насколько это было возможно, в воплощение программы Цицерона, главного идеолога разгромленных «белогвардейцев». В соответствии с методичкой Цицерона, республиканские институты были реставрированы, а принцепс занял место рядом с ними в качестве модератора и мудрого наставника, который наблюдает за тем, чтобы алчные политиканы не использовали свободу во зло Республике.
По итогам римских гражданских войн оказалось, что «Силы Зла» пришли к тому же, к чему стремились «Силы Добра», а реальное различие между враждующими лагерями свелось к тактике и к разному желаемому составу «списка Forbes». Взгляд на эти события через призму «парадигмы Армагеддона» оказался в корне неверным. Победа фракции, которую Астеррот того времени обозвал бы всеми плохими словами, в итоге подарила Риму и его Империи 200 лет процветания и роста, когда шло улучшение по всем параметрам, включая жизнь низов общества. Конечно, если бы с самого начала победили «Силы Добра», то «список Forbes» они бы правили менее радикально, чем цезарианцы; количество смертей и конфискаций на пути к «Золотым векам» было бы поменьше. Но на конечном результате поражение «Сил Добра» практически не отразилось.
Скорее всего, это справедливо и для нашей эпохи: какая бы сила ни победила в глобальном противостоянии, развитие человечеста все равно пойдет по одной и той же траектории. Разница будет заключаться только в количестве «исправлений», вносимых в «список Forbes», и, возможно, в том, какие именно регионы планеты в ходе «полемики» будут превращены в выжженную землю. Условные «трамписты» убьют на миллиард-другой человек поменьше, условные «байденовцы» убьют на миллиард-другой человек побольше, но все равно в итоге наступит «Золотой век».
Будет уместно завершить это рассуждение самым известным стихотворением Горация, однако не в вольном переводе Пушкина, а в близком к оригиналу переводе русского поэта допушкинской поры Василия Капниста, предводителя дворянства Киевской губернии:
«Я памятник себе воздвигнул долговечной;
Превыше пирамид и крепче меди он.
Ни едкие дожди, ни бурный Аквилон,
Ни цепь несметных лет, ни время быстротечно -
Не сокрушат его. - Не весь умру я; нет: -
Большая часть меня от строгих Парк уйдет;
В потомстве возрасту я славой справедливой:
И в гордый Капитол с Весталкой молчаливой,
Доколе будет жрец торжественно всходить,
Не перестанет всем молва о мне твердить,
Что тамо, где Авфид стремит ревущи воды,
И в дебрях где простым народом Давн владел,
Я первый, вознесясь от низкия породы,
В латинские стихи эольску меру ввел.
Гордись блистательным отличьем, Мельпомена!
Гордись; права тебе достоинство дало.
Из лавра Дельфского, в честь Фебу посвященна,
Венок бессмертный свив, укрась мое чело».
Кстати, поэт ошибся, связывая свою известность с продолжением римской религиозной традиции. Его слава только возросла после краха античной цивилизации. Он был кумиром образованной публики в Средние века, в эпоху Возрождения и в Новое время. Его творчество серьезно повлияло на развитие русской поэзии.