(К1014) Катастрофа русской субъектности
Недавно блоггер loboff отважился бросить перчатку кое-кому в лицо и заявил, что русская нация ни в коей мере не является «недоделанной», а русский нацбилдинг состоялся еще до 1917 года. С поправкой на неизбежный полемический перегиб, эта точка зрения гораздо ближе к истине, чем популярное мнение, будто русский нацбилдинг требуется начинать чуть ли не с чистого листа, начиная с определения, «кто такие русские». Я и сам уже давно занимаюсь критикой таких мазохистских взглядов (см. «Особенности нацбилдинга применительно к русской ситуации»). Главная особенность русского нацбилдинга в том, что это почти завершенный проект: субстанция нации уже давно построена, а не готова только национальная управляющая система. В этом смысле на пороге 1917 года русский нацбилдинг был в более продвинутом состоянии, чем сегодня, поскольку в те времена русское гражданское общество и русское общественное мнение были значительно более оформленными и весомыми сущностями, чем сегодня.
Но, конечно, заявлять о «полной готовности» нации в 1917 году - это полемический перегиб. Иначе катастрофа не приобрела бы такой размах. Была бы катастрофа поменьше, наподобие Французской Революции, и она, как и во Франции, точно не завершилась бы уничтожением русской субъектности и подавлением попыток ее возрождения в течение целого века. Если кучка большевиков смогла обмануть, отманипулировать, скрутить и, по сути, запретить 100-миллионную Нацию, то приятнее думать, что эта нация была недоделанной, недооперившейся, а не ущербной по самой своей сути. Выражаясь грубо, «если Лобов прав, то русская нация - это г*но» (причем не «эти русские», а «те русские» - образца 1916 года).
Судя по масштабу катастрофы, «недоделка» в 1917 году была серьезной и включала в себя не только малую степень вовлечения в национализм народных масс, но и проблемы с краеугольным камнем нации - самой ее субъектностью. Собственно, это и была «катастрофа недоделанной русской субъектности». На исходе истории Российской Империи хранителями русской субъектности были, частично, императоры (и имперский государственный аппарат), а частично - поднимающееся русское гражданское общество (с опорой в земстве). Две половинки русской субъектности (условно - «имперщина» и «земщина») трагическим образом разошлись друг с другом, не смогли добиться взаимопонимания и обнулили друг друга. Пресловутая «советская власть» - это перехват управления случайными людьми при опоре на древние рептильные центры мозга нации, после того, как полушария неокортекса нейтрализовали друг друга и позволили себя уничтожить.
Хорошую иллюстрацию степени взаимного непонимания и отторжения между двумя половинками русской субъектности на пороге Катастрофы дает нам статья Льва Николаевича Толстого «Бессмысленные мечтания», описывающая ситуацию 1895 года. Тема статьи - решительный отказ молодого Николая II в ответ на просьбы дворянства и земства учредить представительный орган, хотя бы чисто совещательного свойства. Эта верноподданнейшая просьба была тем более уместна и своевременна в глазах русского гражданского общества, что Россия к тому времени осталась последней великой державой, в которой не было выборного законодательного органа и системы легальных политических партий. Даже в азиатской Японии с 1889 года была принята конституция и учрежден парламент, что образованным русским должно было показаться совсем уж обидным.
Здесь, кстати, мы видим тот ощутимый момент отставания русского нацбилдинга от других великих держав, который Лобов в своей заметке намеренно опустил, желая уравнять «по зрелости» русскую нацию с другими. Национализм - это не песни-пляски-вышиванки, а прежде всего вопрос о власти. Национальное представительство, законодательное собрание, избранное пристойными сословиями народа (или смешанное, с включением «палаты лордов») на конец XIX века было важнейшим атрибутом полноценной нации. От европейских великих держав Россия в этом плане отстала примерно лет на 40, если брать за точку отсчета припозднившуюся Австро-Венгрию, где представительство «современного» (для конца XIX века) типа было учреждено в 1860-е годы. При этом в Австро-Венгрии уже с 1896 года избирательное право (на выборах в Рейхсрат) получили мужчины всех сословий старше 24 лет.
Но вернемся к Толстому. Его, как дворянина и земского деятеля, отповедь царя-«мальчишки» задела, оскорбила и превратила в отчетливого анти-монархиста. Вот несколько показательных цитат:
«Что же такое было? За что такое оскорбление всех этих добродушных людей? А было то, что в нескольких губерниях: Тверской, главное Тверской, Тульской, Уфимской, еще какой-то земцы в своих адресах, исполненных всякой бессмысленной лжи и лести, намекали в самых темных и неопределенных словах о том, что хорошо бы земству быть тем, чем оно по своему смыслу должно быть и для чего оно было учреждено, т.е. чтобы иметь право доводить до сведения царя о своих нуждах. На эти-то намеки старых, умных, опытных людей, желавших сделать для царя возможным какое-нибудь разумное управление государством, потому что, не зная, как живут люди, что им нужно, нельзя управлять людьми, -- на эти-то слова молодой царь, ничего не понимающий ни в управлении, ни в жизни, ответил, что это -- бессмысленные мечтания.
...Необдуманный, дерзкий, мальчишеский поступок молодого царя...»
А вот цитата из другого варианта статьи:
«Неприличное поведение молодого царя перед представителями было так необычно, так вне всяких не только придворных приемов, но и всяких простых человеческих приемов порядочности и учтивости, что тотчас же после этого дня стало сильнее и сильнее распространяться в обществе всеобщее недовольство и неодобрение поступка царя. ... Все самые смирные, самые великие охотники до подлости и лести перед царями были возмущены и явно выражали свое неудовольствие на поступок царя и осуждали его. Никогда еще я за всю мою 50-летнюю сознательную жизнь не видал в обществе такого единодушного неодобрения и даже негодования. Люди сходились и говорили друг другу, вроде, как говорили "Христос воскрес", только в обратном, не радостном духе. Говорили: "Что? Каково! Да, бессмысленные мечтания! Да, пощечина всем" и т. п.»
Снова из главного текста:
«В газетах иностранных ('"Times", "Daily News" и др.) были статьи о том, что для всякого другого народа, кроме русского, такая речь государя была бы оскорбительна, но нам, англичанам, судить об этом с своей точки зрения нельзя: русские любят это и им нужно это.
Прошло 4 месяца, и в известных, так называемых высших кругах русского общества установилось мнение, что молодой царь поступил прекрасно, так, как должно было поступить. "Молодец Ники, -- говорят про него его бесчисленные кузены, -- молодец Ники, так их и надо".
...Положение это действительно совершенно бессмысленно и может быть оправдываемо только тем, что было время, когда люди верили, что эти властители суть какие-то особенные, сверхъестественные или избранные Богом помазанные существа, которым нельзя не повиноваться. Но в наше время, -- когда уже никто не верит в сверхъестественное призвание этих людей к власти, никто не верит в святость помазания и наследственности, когда история уже показала людям, как свергали, прогоняли, казнили этих помазанников, -- положение это не имеет никаких оправданий, кроме того, что если предполагать, что верховная власть необходима, то наследственность такой власти избавляет государство от интриг, смут, междоусобий даже, которые неизбежны при другом роде избрания верховного властителя, и что смуты и интриги обойдутся народу дороже и тяжелее, чем неспособность, развращенность, жестокость управителей по наследству, если неспособность их будет восполняться участием представителей народа, а развращенность и жестокость их будет держаться в пределах ограничениями, поставленными их власти.
И вот на желания этих-то самых -- нераздельных с наследственностью власти -- участия в делах правительства и ограничения власти (хотя эти желания и были скрыты под толстым слоем самой грубой лести), на эти-то желания молодой царь с решительностью и дерзостью ответил: "Не хочу, не позволю. Я сам"».
«Считается и предполагается, что правит делами государства царь; но ведь это только считается и предполагается: править делами государства один царь не может, потому что дела эти слишком сложны... Правят действительно: министры, члены разных советов, директоры и всякого рода начальники. Попадают же в эти министры и начальники люди никак не по достоинствам, а по проискам, интригам, большей частью женским, по связям, родству, угодливости и случайности. Льстецы и лгуны, пишущие статьи о святыне самодержавия, о том, что эта форма (форма самая древняя, бывшая у всех народов) есть особенно священное достояние русского народа, и что править народом царь должен неограниченно, но, к сожалению, никто из них не объясняет, как должно действовать самодержавие, как именно должен и может править царь сам, один своим народом. ...Так что управляет государством не самодержавная власть, -- какое-то особенное, священное лицо, мудрое, неподкупное, почитаемое народом, -- а управляет в действительности стая жадных, пронырливых, безнравственных чиновников, пристроившихся к молодому, ничего не понимающему и не могущему понимать молодому мальчику, которому наговорили, что он может прекрасно управлять сам один. И он смело отклоняет всякое участие в управлении представителей народа и говорит: "Нет, я сам".
Так что выходит, что управляемы мы не только не волей народа, не только не самодержавным царем, стоящим выше всех интриг и личных желаний, как хотят представить нам царя настоящие славянофилы, -- но управляемы мы несколькими десятками самых безнравственных, хитрых, корыстных людей, не имеющих за себя ни, как прежде, родовитости, ни даже образования и ума, как тому свидетельствуют разные Дурново, Кривошеины, Деляновы и т.п., а управляемы теми, которые одаренны теми способностями посредственности и низости, при которых только, как это верно определил Бомарше, можно достигнуть высших мест власти: Меdiocre еt гаmpant, еt оn раrvient а tоut (Будь посредственным и раболепным и достигнешь всего). Можно подчиняться и повиноваться одному человеку, поставленному своим рождением в особенное положение, но оскорбительно и унизительно повиноваться и подчиняться людям, нашим сверстникам, на наших глазах разными подлостями и гадостями вылезшим на высшие места и захватившим власть».
Последний фрагмент подчеркивает, что оппозиция Графа Толстого - не только «народная», «виговская», но и аристократическая по своему пафосу. Собственно, нужно помнить, что люди, за которых он заступается, и которых считает оскорбленными царем, это не «колхозные трудящиеся», а дворяне и земские представители. Отбросить Толстого и русское гражданское общество, недовольное самоуправством монарха, как «кучку советских быдланов», не получится. В самом этом недовольстве как раз и проявилось рождающееся самосознание нации, которая естественным образом стремилась к самоуправлению и была обижена тем, что «взрослые» ее отпихивают, как котенка. Недовольство монархией по тем или иным поводам - это скорее норма, чем исключение для эпохи царствования Николая II. Если из «России, которую мы потеряли», «вычесть» и заклеймить как «совков» всех, кто был недоволен монархией и непочтительно о ней отзывался, то там мало что останется, кроме хрустящих булок. Толстой еще довольно умерен, он - не радикал, не сторонник «раскачивания лодки». Статья осталась неопубликованной, а сам автор (к тому времени - всемирно известный писатель) не стал присоединять свой авторитет к коллективным протестам различных групп гражданского общества. В этой статье мы имеем выражение мнения весьма умеренной, неполитизированной и нереволюционной части русского общества. И даже это мнение - весьма нелестно в отношении монархии, а иного и ожидать нельзя, учитывая, что монарх опустил русских в глазах всего света даже ниже азиатов-японцев, только что «спустившихся с пальмы». И даже в английских газетах про это ловко пропечатали, - ну не обидно ли? Граф, наверное, и кофеем поутру поперхнулся, читая это.
Монархия, со своей стороны, не стремилась наладить взаимопонимание с обществом. Сошлюсь в данном случае на мнение «правого» и «белого» историка С.В. Волкова: «Наглухо блокировались вообще любые проявления "политики" (а как без нее в условиях наступающего "массового общества"?). Не разрешались на общегосударственном уровне ни дворянские организации (хотя остатки поместного дворянства - единственная социальная группа, безусловно власть поддерживавшая), ни земские. Власть не позволяла политически консолидироваться даже тем силам, которые ее поддерживали, загодя создавать партии, которые могли бы стать ее опорой».
Но даже если монарх в данном случае был совершенно прав, русское образованное общество ожидало от него уважительного «взрослого» объяснения на языке европейского рационализма, а не «средневековых отмазок», способных удовлетворить разве что крестьян. Последующее несправедливое клеймение Николая II «азиатским деспотом и самодуром», а также раздувание «пачкающей» истории с Распутиным, - вполне объяснимая месть со стороны общества, раз уж монархия для оправдания своей монополии на власть сама стала играть со средневековым дискурсом, так что даже перед японцами русскому было стыдно.
Не столь важно, кто более виноват в этой фундаментальной раздвоенности русской субъектности - «имперская» или «земская» голова двуглавого орла. Важно, что степень взаимной непримиримости и перманентный сбой коммуникации свидетельствуют именно о «недоделанности» нацбилдинга. В каком-то смысле, монарх и высшая иерархия Империи, с одной стороны, и русское общество (включая сюда не только профессиональную интеллигенцию, но и большую часть дворянства), с другой стороны, на пороге Революции относились как бы к двум разным русским нациям, конкурирующим за бразды правления. Галковский в свое время обыграл этот конфликт, обозвав сторону правительства - русскими европейцами, а сторону общества - русскими азиатами. Но надо понимать, что эти «азиаты» имели на своей стороне Льва Толстого и большую часть русского образованного класса, а также пример настоящих японских азиатов, которых их азиатские владыки сочли достаточно взрослыми для парламента. А самое главное, что дальнейшая эволюция русских в нацию подразумевала (как и везде в мире), что именно общество, овладев политической властью, станет единственным вместилищем национальной субъектности, а монархия (если вообще сохранится) неизбежно умалится и «сольется с ландшафтом». Национальный подъем, связанный с Войной, еще больше перетянул одеяло в пользу общества, и не удивительно, что люди в этих обстоятельствах сделали «ошибку Лобова»: подумали, что все, русский нацбилдинг завершился, и мы, общество, и есть полноценная нация, и пора нации отбросить «костыль монархии» и самой взять бразды правления. Как показала последующая катастрофа, русская нация без унаследованного от прошлого «монархического корсета», встроенного в субъектность, все еще была не готова к самостоятельному существованию и даже к элементарному выживанию. То есть, не была еще в достаточной мере нацией, - в том смысле, в каком были нацией французы на пороге 1789 года.
Но, конечно, заявлять о «полной готовности» нации в 1917 году - это полемический перегиб. Иначе катастрофа не приобрела бы такой размах. Была бы катастрофа поменьше, наподобие Французской Революции, и она, как и во Франции, точно не завершилась бы уничтожением русской субъектности и подавлением попыток ее возрождения в течение целого века. Если кучка большевиков смогла обмануть, отманипулировать, скрутить и, по сути, запретить 100-миллионную Нацию, то приятнее думать, что эта нация была недоделанной, недооперившейся, а не ущербной по самой своей сути. Выражаясь грубо, «если Лобов прав, то русская нация - это г*но» (причем не «эти русские», а «те русские» - образца 1916 года).
Судя по масштабу катастрофы, «недоделка» в 1917 году была серьезной и включала в себя не только малую степень вовлечения в национализм народных масс, но и проблемы с краеугольным камнем нации - самой ее субъектностью. Собственно, это и была «катастрофа недоделанной русской субъектности». На исходе истории Российской Империи хранителями русской субъектности были, частично, императоры (и имперский государственный аппарат), а частично - поднимающееся русское гражданское общество (с опорой в земстве). Две половинки русской субъектности (условно - «имперщина» и «земщина») трагическим образом разошлись друг с другом, не смогли добиться взаимопонимания и обнулили друг друга. Пресловутая «советская власть» - это перехват управления случайными людьми при опоре на древние рептильные центры мозга нации, после того, как полушария неокортекса нейтрализовали друг друга и позволили себя уничтожить.
Хорошую иллюстрацию степени взаимного непонимания и отторжения между двумя половинками русской субъектности на пороге Катастрофы дает нам статья Льва Николаевича Толстого «Бессмысленные мечтания», описывающая ситуацию 1895 года. Тема статьи - решительный отказ молодого Николая II в ответ на просьбы дворянства и земства учредить представительный орган, хотя бы чисто совещательного свойства. Эта верноподданнейшая просьба была тем более уместна и своевременна в глазах русского гражданского общества, что Россия к тому времени осталась последней великой державой, в которой не было выборного законодательного органа и системы легальных политических партий. Даже в азиатской Японии с 1889 года была принята конституция и учрежден парламент, что образованным русским должно было показаться совсем уж обидным.
Здесь, кстати, мы видим тот ощутимый момент отставания русского нацбилдинга от других великих держав, который Лобов в своей заметке намеренно опустил, желая уравнять «по зрелости» русскую нацию с другими. Национализм - это не песни-пляски-вышиванки, а прежде всего вопрос о власти. Национальное представительство, законодательное собрание, избранное пристойными сословиями народа (или смешанное, с включением «палаты лордов») на конец XIX века было важнейшим атрибутом полноценной нации. От европейских великих держав Россия в этом плане отстала примерно лет на 40, если брать за точку отсчета припозднившуюся Австро-Венгрию, где представительство «современного» (для конца XIX века) типа было учреждено в 1860-е годы. При этом в Австро-Венгрии уже с 1896 года избирательное право (на выборах в Рейхсрат) получили мужчины всех сословий старше 24 лет.
Но вернемся к Толстому. Его, как дворянина и земского деятеля, отповедь царя-«мальчишки» задела, оскорбила и превратила в отчетливого анти-монархиста. Вот несколько показательных цитат:
«Что же такое было? За что такое оскорбление всех этих добродушных людей? А было то, что в нескольких губерниях: Тверской, главное Тверской, Тульской, Уфимской, еще какой-то земцы в своих адресах, исполненных всякой бессмысленной лжи и лести, намекали в самых темных и неопределенных словах о том, что хорошо бы земству быть тем, чем оно по своему смыслу должно быть и для чего оно было учреждено, т.е. чтобы иметь право доводить до сведения царя о своих нуждах. На эти-то намеки старых, умных, опытных людей, желавших сделать для царя возможным какое-нибудь разумное управление государством, потому что, не зная, как живут люди, что им нужно, нельзя управлять людьми, -- на эти-то слова молодой царь, ничего не понимающий ни в управлении, ни в жизни, ответил, что это -- бессмысленные мечтания.
...Необдуманный, дерзкий, мальчишеский поступок молодого царя...»
А вот цитата из другого варианта статьи:
«Неприличное поведение молодого царя перед представителями было так необычно, так вне всяких не только придворных приемов, но и всяких простых человеческих приемов порядочности и учтивости, что тотчас же после этого дня стало сильнее и сильнее распространяться в обществе всеобщее недовольство и неодобрение поступка царя. ... Все самые смирные, самые великие охотники до подлости и лести перед царями были возмущены и явно выражали свое неудовольствие на поступок царя и осуждали его. Никогда еще я за всю мою 50-летнюю сознательную жизнь не видал в обществе такого единодушного неодобрения и даже негодования. Люди сходились и говорили друг другу, вроде, как говорили "Христос воскрес", только в обратном, не радостном духе. Говорили: "Что? Каково! Да, бессмысленные мечтания! Да, пощечина всем" и т. п.»
Снова из главного текста:
«В газетах иностранных ('"Times", "Daily News" и др.) были статьи о том, что для всякого другого народа, кроме русского, такая речь государя была бы оскорбительна, но нам, англичанам, судить об этом с своей точки зрения нельзя: русские любят это и им нужно это.
Прошло 4 месяца, и в известных, так называемых высших кругах русского общества установилось мнение, что молодой царь поступил прекрасно, так, как должно было поступить. "Молодец Ники, -- говорят про него его бесчисленные кузены, -- молодец Ники, так их и надо".
...Положение это действительно совершенно бессмысленно и может быть оправдываемо только тем, что было время, когда люди верили, что эти властители суть какие-то особенные, сверхъестественные или избранные Богом помазанные существа, которым нельзя не повиноваться. Но в наше время, -- когда уже никто не верит в сверхъестественное призвание этих людей к власти, никто не верит в святость помазания и наследственности, когда история уже показала людям, как свергали, прогоняли, казнили этих помазанников, -- положение это не имеет никаких оправданий, кроме того, что если предполагать, что верховная власть необходима, то наследственность такой власти избавляет государство от интриг, смут, междоусобий даже, которые неизбежны при другом роде избрания верховного властителя, и что смуты и интриги обойдутся народу дороже и тяжелее, чем неспособность, развращенность, жестокость управителей по наследству, если неспособность их будет восполняться участием представителей народа, а развращенность и жестокость их будет держаться в пределах ограничениями, поставленными их власти.
И вот на желания этих-то самых -- нераздельных с наследственностью власти -- участия в делах правительства и ограничения власти (хотя эти желания и были скрыты под толстым слоем самой грубой лести), на эти-то желания молодой царь с решительностью и дерзостью ответил: "Не хочу, не позволю. Я сам"».
«Считается и предполагается, что правит делами государства царь; но ведь это только считается и предполагается: править делами государства один царь не может, потому что дела эти слишком сложны... Правят действительно: министры, члены разных советов, директоры и всякого рода начальники. Попадают же в эти министры и начальники люди никак не по достоинствам, а по проискам, интригам, большей частью женским, по связям, родству, угодливости и случайности. Льстецы и лгуны, пишущие статьи о святыне самодержавия, о том, что эта форма (форма самая древняя, бывшая у всех народов) есть особенно священное достояние русского народа, и что править народом царь должен неограниченно, но, к сожалению, никто из них не объясняет, как должно действовать самодержавие, как именно должен и может править царь сам, один своим народом. ...Так что управляет государством не самодержавная власть, -- какое-то особенное, священное лицо, мудрое, неподкупное, почитаемое народом, -- а управляет в действительности стая жадных, пронырливых, безнравственных чиновников, пристроившихся к молодому, ничего не понимающему и не могущему понимать молодому мальчику, которому наговорили, что он может прекрасно управлять сам один. И он смело отклоняет всякое участие в управлении представителей народа и говорит: "Нет, я сам".
Так что выходит, что управляемы мы не только не волей народа, не только не самодержавным царем, стоящим выше всех интриг и личных желаний, как хотят представить нам царя настоящие славянофилы, -- но управляемы мы несколькими десятками самых безнравственных, хитрых, корыстных людей, не имеющих за себя ни, как прежде, родовитости, ни даже образования и ума, как тому свидетельствуют разные Дурново, Кривошеины, Деляновы и т.п., а управляемы теми, которые одаренны теми способностями посредственности и низости, при которых только, как это верно определил Бомарше, можно достигнуть высших мест власти: Меdiocre еt гаmpant, еt оn раrvient а tоut (Будь посредственным и раболепным и достигнешь всего). Можно подчиняться и повиноваться одному человеку, поставленному своим рождением в особенное положение, но оскорбительно и унизительно повиноваться и подчиняться людям, нашим сверстникам, на наших глазах разными подлостями и гадостями вылезшим на высшие места и захватившим власть».
Последний фрагмент подчеркивает, что оппозиция Графа Толстого - не только «народная», «виговская», но и аристократическая по своему пафосу. Собственно, нужно помнить, что люди, за которых он заступается, и которых считает оскорбленными царем, это не «колхозные трудящиеся», а дворяне и земские представители. Отбросить Толстого и русское гражданское общество, недовольное самоуправством монарха, как «кучку советских быдланов», не получится. В самом этом недовольстве как раз и проявилось рождающееся самосознание нации, которая естественным образом стремилась к самоуправлению и была обижена тем, что «взрослые» ее отпихивают, как котенка. Недовольство монархией по тем или иным поводам - это скорее норма, чем исключение для эпохи царствования Николая II. Если из «России, которую мы потеряли», «вычесть» и заклеймить как «совков» всех, кто был недоволен монархией и непочтительно о ней отзывался, то там мало что останется, кроме хрустящих булок. Толстой еще довольно умерен, он - не радикал, не сторонник «раскачивания лодки». Статья осталась неопубликованной, а сам автор (к тому времени - всемирно известный писатель) не стал присоединять свой авторитет к коллективным протестам различных групп гражданского общества. В этой статье мы имеем выражение мнения весьма умеренной, неполитизированной и нереволюционной части русского общества. И даже это мнение - весьма нелестно в отношении монархии, а иного и ожидать нельзя, учитывая, что монарх опустил русских в глазах всего света даже ниже азиатов-японцев, только что «спустившихся с пальмы». И даже в английских газетах про это ловко пропечатали, - ну не обидно ли? Граф, наверное, и кофеем поутру поперхнулся, читая это.
Монархия, со своей стороны, не стремилась наладить взаимопонимание с обществом. Сошлюсь в данном случае на мнение «правого» и «белого» историка С.В. Волкова: «Наглухо блокировались вообще любые проявления "политики" (а как без нее в условиях наступающего "массового общества"?). Не разрешались на общегосударственном уровне ни дворянские организации (хотя остатки поместного дворянства - единственная социальная группа, безусловно власть поддерживавшая), ни земские. Власть не позволяла политически консолидироваться даже тем силам, которые ее поддерживали, загодя создавать партии, которые могли бы стать ее опорой».
Но даже если монарх в данном случае был совершенно прав, русское образованное общество ожидало от него уважительного «взрослого» объяснения на языке европейского рационализма, а не «средневековых отмазок», способных удовлетворить разве что крестьян. Последующее несправедливое клеймение Николая II «азиатским деспотом и самодуром», а также раздувание «пачкающей» истории с Распутиным, - вполне объяснимая месть со стороны общества, раз уж монархия для оправдания своей монополии на власть сама стала играть со средневековым дискурсом, так что даже перед японцами русскому было стыдно.
Не столь важно, кто более виноват в этой фундаментальной раздвоенности русской субъектности - «имперская» или «земская» голова двуглавого орла. Важно, что степень взаимной непримиримости и перманентный сбой коммуникации свидетельствуют именно о «недоделанности» нацбилдинга. В каком-то смысле, монарх и высшая иерархия Империи, с одной стороны, и русское общество (включая сюда не только профессиональную интеллигенцию, но и большую часть дворянства), с другой стороны, на пороге Революции относились как бы к двум разным русским нациям, конкурирующим за бразды правления. Галковский в свое время обыграл этот конфликт, обозвав сторону правительства - русскими европейцами, а сторону общества - русскими азиатами. Но надо понимать, что эти «азиаты» имели на своей стороне Льва Толстого и большую часть русского образованного класса, а также пример настоящих японских азиатов, которых их азиатские владыки сочли достаточно взрослыми для парламента. А самое главное, что дальнейшая эволюция русских в нацию подразумевала (как и везде в мире), что именно общество, овладев политической властью, станет единственным вместилищем национальной субъектности, а монархия (если вообще сохранится) неизбежно умалится и «сольется с ландшафтом». Национальный подъем, связанный с Войной, еще больше перетянул одеяло в пользу общества, и не удивительно, что люди в этих обстоятельствах сделали «ошибку Лобова»: подумали, что все, русский нацбилдинг завершился, и мы, общество, и есть полноценная нация, и пора нации отбросить «костыль монархии» и самой взять бразды правления. Как показала последующая катастрофа, русская нация без унаследованного от прошлого «монархического корсета», встроенного в субъектность, все еще была не готова к самостоятельному существованию и даже к элементарному выживанию. То есть, не была еще в достаточной мере нацией, - в том смысле, в каком были нацией французы на пороге 1789 года.