(К1009) Как опознать философа
Периодически приходится сталкиваться с «квалификационными» спорами относительно того или иного автора: «Нет, NN - не философ. Настоящий философ то-то и то-то». Причем такого рода разоблачения обрушиваются как на маргинальных и несистемных авторов (им часто ставится в вину невключенность в академическое сообщество), так и на членов академического сообщества (и тогда обычно все сообщество целиком предается поруганию как «шарлатаны», «изображалкины», «чиновники» и т.п.). Можно порадоваться за философию, потому что само наличие таких споров говорит о том, что кто-то все еще связывает это именование с претензиями на «статус в природе вещей» и неравнодушно относится к таким претензиям. Пока хотя бы 1 такой «наивный простец» существует, философам есть для кого философствовать.
Понятно, что сколько философов - столько и определений философии. Если все же попытаться найти нечто общее, то самый очевидный способ, как мне кажется, предложил Хайдеггер и растолковал Жан Бофре в своей книге «Диалог с Хайдеггером». Поскольку философию изобрели древние греки, и они «владеют авторскими правами» на само название «философия», то философ (в отличие от просто «мыслителя») - всякий, кто ищет мудрость и глубину в том же источнике, где ее искали греки.
«Обращения к Ipsissimum, будь это даже обращение римлян, недостаточно для обоснования философии как таковой, если последняя уже, как философия, не является самим Ipsissimum. Именно у греков и только у них она таковой и была, чтобы остаться таковой для тех, кто пьет из греческого источника, но не для других. Не существует, скажет мимоходом Хайдеггер, ни китайской, ни индийской философии. Не потому, что китайцы или индусы воздерживались от мышления. Но они не мыслили философским способом, то есть отталкиваясь от греков. Мы могли бы в том же самом смысле сказать: не существует римской философии. Здесь все обстоит даже более очевидным образом, так как римляне всегда философствовали лишь в силу подражания. Это не значит, что не существует ни латинской глубины, ни оригинальности и что римлянам, следовательно, недоставало основательности. Просто их основательность приводила их к чему-то иному, нежели философия». (Ж. Бофре)
«Ipsissimum» - превосходная степень от «сам», в данном контексте можно перевести как «самое важное и значимое в данной культуре, что составляет ее суть, источник и сердцевину». Другими словами, даже подражать грекам и отталкиваться от греков - этого слишком мало. Надо, чтобы и в самой культуре «поиски мудрости» котировались как высшая деятельность по отношению ко всему остальному. Интересно, что русские, с их культом литературы как эрзац-философии, этому критерию соответствуют. Классические русские, начиная с эпохи Пушкина и Гоголя, привыкли видеть в литературе не развлечение, а поучение, а в писателях - «учителей мудрости», к которым должна прислушиваться вся нация. В советское время это представление еще более укрепилось, хотя и несколько опошлилось. Поэтому «великая русская философия» теоретически возможна. Великий русский писатель, который явным образом отталкивался бы от греческой философской традиции, убедительно включил бы ее в «Ipsissimum» русской культуры, был бы полноценным «философом» в понимании Хайдеггера и Бофре. Русские в этот момент, очевидно, полностью осознали бы сами себя и из дураков стали бы умными. (Но пока что национальные писатели с претензией на величие более склонны транслировать русским философию маркиза де Сада).
Могут возразить: хайдеггеровское определение философии ничем не выше декартовского, кантовского, марксова. Нет оснований, чтобы считать главенствующим его, а не какое-либо иное. Ну давайте тогда вычтем из этой идеи специфически хайдеггеровское содержание и оставим только отсылку к грекам. Философия - это придуманная греками «любовь к мудрости», и поэтому «философией» в узком смысле слова мы назовем поиски той же самой «мудрости», которую некогда искали греки.
А что для греков было «мудростью»? Представление о «мудром» сложилось у греков задолго до рождения философии, еще у «Семи Мудрецов». Взяв Диогена Лаэртского и другие источники, где содержатся изречения Мудрецов, мы увидим, что наиболее общая формула греческой мудрости - «Соблюдать меру», «Мера важнее всего», «Ничего чрезмерного». «Поиски мудрости» на греческий манер - это, прежде всего, стремление к Мере, Соразмерности, Гармонии, Равновесию, Золотой Середине. А отсюда - и к Порядку (упорядочиванию), Закону, которые устанавливают искомый баланс. «Экстремизм идеи» - это не греческий стиль мышления. Для греков был идеалом баланс противоположностей, взаимно уравновешивающих и «оразумливающих» друг друга и встраивающихся в единый законосообразный Порядок. И так во всем, включая политику. Не случайно, последним словом эллинской политической философии были рассуждения Полибия о совершенстве римской политической системы, которая гармонично сочетала в себе элементы трех разных концепций - демократии, аристократии и монархии.
Французский антиковед Жан-Поль Вернан в книге «Происхождение древнегреческой мысли» связал само рождение эллинского Разума с задачей обеспечить политический баланс. Устранив архаичную монархию, греческие аристократы создали систему, где власть разделена между многими и «погружена» в саму ткань гражданского общества, а не возвышается над ним в виде отдельного аппарата. Сначала это были игры аристократии, потом подключился демос. Мышление эллинов было целиком сосредоточено на задаче обеспечить гармонию политического процесса в отсутствие монарха, на игре сдержек и противовесов, чтобы политические игры не привели к господству крайностей, а из этих крайностей не выросла бы новая монархия. Чтобы достойно «жить без Царя» нужен «Царь в голове». Вот отсюда и вырос гармоничный эллинский Разум, с его политико-гуманитарной специализацией, любовью к мере, золотой середине, справедливости и порядку. Собственно, сама «разумность» на античный манер отличается от «безумия» именно способностью не подпадать под власть какой-то одной ярко выраженной страсти или сверхидеи, не становиться ее рабом, а вместо этого - уравновесить страсти и помыслы друг другом, «погасить» их друг о друга и тем самым купить себе немного свободы.
Итак, Мера была Ipsissimum греческой мысли и тем, к чему стремилась греческая философия. Мышление, которое движется в поисках Меры, стремится уравновесить одни вещи другими, привести их в гармонию и порядок, - оно и будет «философией» в собственном (греческом) смысле этого слова. Проще всего понять, как это выглядит, в сфере политики и социальных отношений. Приведу уместную цитату из моего собственного трактата 20-летней давности («Место философии»):
«Философия получает смысл как практика активного взаимопонимания, как интегральный здравый смысл (sensus communis, common sence) мировоззренчески различающихся группировок, которые обречены жить вместе, взаимодействовать и взаимопроникать. Философия - это эквивалент здравого смысла в изменившихся условиях. Когда-то мир был прост и здравый (“общий”) смысл справлялся с ролью, возложенной на него. В современных условиях здравый смысл, с одной стороны, уже не способен подавать действительно здравые советы по действительно серьёзным, глобальным вопросам; а с другой стороны - распался на множество частных “здравых смыслов” бесчисленных социальных прослоек и профессиональных групп. Философия и старается, должна стараться занять это вакантное место».
В особенности в современной расколотой России, «прикладная философия» - это попытка наладить взаимопонимание между враждующими социальными группами и идеологическими течениями, - по крайней мере теми, которые по природе не чужды друг другу (т.е. русские по своим корням или устремлениям) и являются разрозненными элементами возможного «русского полиса». Именно по этой причине я так много вожусь с темой поиска правильной меры в отношении советского наследия. Позднее советское - это «компромисс между большевизмом и русизмом», и отбрасывать его целиком нельзя, потому что это будет удар по тем элементам русского, которые были полностью вплетены в этот компромисс, и у которых не осталось «запасных копий» в остальном, не затронутом советизацией содержании русской культуры. Так же и с социальными группами. Те русские социальные группы, которые более склонны ценить советский опыт и советское наследие, и те, которые менее склонны его ценить, должны научиться терпеть друг друга и объединять свои силы, когда этого требует необходимость. Это, на мой взгляд, одна из ключевых задач русской политической философии. Причем, как мы видели, именно в рамках этой задачи философия является «вполне настоящей», удовлетворяющей высоким древнегреческим стандартам.
Понятно, что сколько философов - столько и определений философии. Если все же попытаться найти нечто общее, то самый очевидный способ, как мне кажется, предложил Хайдеггер и растолковал Жан Бофре в своей книге «Диалог с Хайдеггером». Поскольку философию изобрели древние греки, и они «владеют авторскими правами» на само название «философия», то философ (в отличие от просто «мыслителя») - всякий, кто ищет мудрость и глубину в том же источнике, где ее искали греки.
«Обращения к Ipsissimum, будь это даже обращение римлян, недостаточно для обоснования философии как таковой, если последняя уже, как философия, не является самим Ipsissimum. Именно у греков и только у них она таковой и была, чтобы остаться таковой для тех, кто пьет из греческого источника, но не для других. Не существует, скажет мимоходом Хайдеггер, ни китайской, ни индийской философии. Не потому, что китайцы или индусы воздерживались от мышления. Но они не мыслили философским способом, то есть отталкиваясь от греков. Мы могли бы в том же самом смысле сказать: не существует римской философии. Здесь все обстоит даже более очевидным образом, так как римляне всегда философствовали лишь в силу подражания. Это не значит, что не существует ни латинской глубины, ни оригинальности и что римлянам, следовательно, недоставало основательности. Просто их основательность приводила их к чему-то иному, нежели философия». (Ж. Бофре)
«Ipsissimum» - превосходная степень от «сам», в данном контексте можно перевести как «самое важное и значимое в данной культуре, что составляет ее суть, источник и сердцевину». Другими словами, даже подражать грекам и отталкиваться от греков - этого слишком мало. Надо, чтобы и в самой культуре «поиски мудрости» котировались как высшая деятельность по отношению ко всему остальному. Интересно, что русские, с их культом литературы как эрзац-философии, этому критерию соответствуют. Классические русские, начиная с эпохи Пушкина и Гоголя, привыкли видеть в литературе не развлечение, а поучение, а в писателях - «учителей мудрости», к которым должна прислушиваться вся нация. В советское время это представление еще более укрепилось, хотя и несколько опошлилось. Поэтому «великая русская философия» теоретически возможна. Великий русский писатель, который явным образом отталкивался бы от греческой философской традиции, убедительно включил бы ее в «Ipsissimum» русской культуры, был бы полноценным «философом» в понимании Хайдеггера и Бофре. Русские в этот момент, очевидно, полностью осознали бы сами себя и из дураков стали бы умными. (Но пока что национальные писатели с претензией на величие более склонны транслировать русским философию маркиза де Сада).
Могут возразить: хайдеггеровское определение философии ничем не выше декартовского, кантовского, марксова. Нет оснований, чтобы считать главенствующим его, а не какое-либо иное. Ну давайте тогда вычтем из этой идеи специфически хайдеггеровское содержание и оставим только отсылку к грекам. Философия - это придуманная греками «любовь к мудрости», и поэтому «философией» в узком смысле слова мы назовем поиски той же самой «мудрости», которую некогда искали греки.
А что для греков было «мудростью»? Представление о «мудром» сложилось у греков задолго до рождения философии, еще у «Семи Мудрецов». Взяв Диогена Лаэртского и другие источники, где содержатся изречения Мудрецов, мы увидим, что наиболее общая формула греческой мудрости - «Соблюдать меру», «Мера важнее всего», «Ничего чрезмерного». «Поиски мудрости» на греческий манер - это, прежде всего, стремление к Мере, Соразмерности, Гармонии, Равновесию, Золотой Середине. А отсюда - и к Порядку (упорядочиванию), Закону, которые устанавливают искомый баланс. «Экстремизм идеи» - это не греческий стиль мышления. Для греков был идеалом баланс противоположностей, взаимно уравновешивающих и «оразумливающих» друг друга и встраивающихся в единый законосообразный Порядок. И так во всем, включая политику. Не случайно, последним словом эллинской политической философии были рассуждения Полибия о совершенстве римской политической системы, которая гармонично сочетала в себе элементы трех разных концепций - демократии, аристократии и монархии.
Французский антиковед Жан-Поль Вернан в книге «Происхождение древнегреческой мысли» связал само рождение эллинского Разума с задачей обеспечить политический баланс. Устранив архаичную монархию, греческие аристократы создали систему, где власть разделена между многими и «погружена» в саму ткань гражданского общества, а не возвышается над ним в виде отдельного аппарата. Сначала это были игры аристократии, потом подключился демос. Мышление эллинов было целиком сосредоточено на задаче обеспечить гармонию политического процесса в отсутствие монарха, на игре сдержек и противовесов, чтобы политические игры не привели к господству крайностей, а из этих крайностей не выросла бы новая монархия. Чтобы достойно «жить без Царя» нужен «Царь в голове». Вот отсюда и вырос гармоничный эллинский Разум, с его политико-гуманитарной специализацией, любовью к мере, золотой середине, справедливости и порядку. Собственно, сама «разумность» на античный манер отличается от «безумия» именно способностью не подпадать под власть какой-то одной ярко выраженной страсти или сверхидеи, не становиться ее рабом, а вместо этого - уравновесить страсти и помыслы друг другом, «погасить» их друг о друга и тем самым купить себе немного свободы.
Итак, Мера была Ipsissimum греческой мысли и тем, к чему стремилась греческая философия. Мышление, которое движется в поисках Меры, стремится уравновесить одни вещи другими, привести их в гармонию и порядок, - оно и будет «философией» в собственном (греческом) смысле этого слова. Проще всего понять, как это выглядит, в сфере политики и социальных отношений. Приведу уместную цитату из моего собственного трактата 20-летней давности («Место философии»):
«Философия получает смысл как практика активного взаимопонимания, как интегральный здравый смысл (sensus communis, common sence) мировоззренчески различающихся группировок, которые обречены жить вместе, взаимодействовать и взаимопроникать. Философия - это эквивалент здравого смысла в изменившихся условиях. Когда-то мир был прост и здравый (“общий”) смысл справлялся с ролью, возложенной на него. В современных условиях здравый смысл, с одной стороны, уже не способен подавать действительно здравые советы по действительно серьёзным, глобальным вопросам; а с другой стороны - распался на множество частных “здравых смыслов” бесчисленных социальных прослоек и профессиональных групп. Философия и старается, должна стараться занять это вакантное место».
В особенности в современной расколотой России, «прикладная философия» - это попытка наладить взаимопонимание между враждующими социальными группами и идеологическими течениями, - по крайней мере теми, которые по природе не чужды друг другу (т.е. русские по своим корням или устремлениям) и являются разрозненными элементами возможного «русского полиса». Именно по этой причине я так много вожусь с темой поиска правильной меры в отношении советского наследия. Позднее советское - это «компромисс между большевизмом и русизмом», и отбрасывать его целиком нельзя, потому что это будет удар по тем элементам русского, которые были полностью вплетены в этот компромисс, и у которых не осталось «запасных копий» в остальном, не затронутом советизацией содержании русской культуры. Так же и с социальными группами. Те русские социальные группы, которые более склонны ценить советский опыт и советское наследие, и те, которые менее склонны его ценить, должны научиться терпеть друг друга и объединять свои силы, когда этого требует необходимость. Это, на мой взгляд, одна из ключевых задач русской политической философии. Причем, как мы видели, именно в рамках этой задачи философия является «вполне настоящей», удовлетворяющей высоким древнегреческим стандартам.