Математика и политика
В журнале НЗ опубликована весьма интересная критическая рецензия на книгу какой-то гламурной овцы о математике Перельмане. Автор рецензии (Н.Плунгян) по сути ставит диагноз всей вообще синкретической россиянской культурной тусовке, обслуживающей нынешнюю начальственную элиту, показывает, как в этой книге они «проговариваются», вываливают на всеобщее обозрение тот мусор, из которого слеплен их ценностный мир. Становится также совершенно ясно, что при такой элите ни о каком развитии науки в России и речи быть не может. Это две вещи несовместные. Что-то одно из двух: или России жить дальше без науки, или без этой «элиты».
Несколько цитат:
“Увлеченность автора проблемами аутизма завершается скучно и предсказуемо. В интервью 2011 года Гессен несколько снисходительно жалеет своего героя: «Как мне кажется, психика Перельмана сломалась как раз о добро и зло. У него настолько жесткие понятия того, что такое хорошо и что такое плохо, и он настолько неспособен принимать вариации, что существование в нашем мире для него в принципе проблематично»[14]”.
“Она щедро ставит Перельману оценки - такие, как ей кажется, должно было бы вынести ему большое общество, включая коллег и родственников: «выскочка с нечесаными волосами и ужасными ногтями» (с. 168), «патологически честный», «взбалмошный и мелочный» человек. Ей странно, что беседа о науке может интересовать больше светского общения (с. 178); странно, что Перельману «предельно не нравилась мысль, что он может быть чьим-то трофеем» (с. 181), и так далее. В бесконечном удивлении Гессен транслирует одну простую мысль: люди ни под каким видом не должны претендовать на мышление, отличное от взглядов на мир элитарного обывателя. Если такое все же происходит - это может быть или нонсенсом или патологией”.
“Подмена прямого высказывания косвенным. Подавление слабых. Заискивание перед ценностями истеблишмента - все это не просто позиция Гессен, а ясный и четкий слепок главного политического вектора в сегодняшней России, его программа, его основания. Все это - предлагаемая норма, выкидывающая на обочину не только ученого, но и любого человека, готового самостоятельно мыслить или выражать свою идентичность. Именно поэтому единственное во всей книге, что заслуживает внимания, - это раздраженный голос учителя Перельмана, геометра Михаила Громова:
«Если система начинает действовать, как машина, не надо иметь с ней дела. Кто это такие - короли? Такое же дерьмо, как и коммунисты. Почему король должен вручать премию математику? Кто это - король? Никто. С точки зрения математика он - ничтожество, как и Мао. Но только Мао пришел к власти как бандит, а второй получил ее от отца. Никакой разницы. В отличие от всех этих людей, Перельман сделал нечто стоящее» (с. 213).
Гессен прилагает все усилия, чтобы выставить слова Громова бессвязным бредом, и на всякий случай даже сравнивает его с бомжом (с. 125). Но его позицию не переломить и не высмеять именно потому, что гражданская роль науки для него очевидна. И мысль, и наука, и правозащита, и гражданское действие становятся по-настоящему независимыми лишь в тот момент, когда они решаются сказать власти «нет», а не, например, «да, но за другие деньги». Разрушить порядок власти, утверждающей как единственно возможные те или иные политические и культурные нормы, может только одно: прямой протест от первого лица, последовательность позиций, осознание инструментов давления. И, наконец, то, что отчасти обозначил своим жестом Перельман: разговор на равных - или никакого разговора”.
(Статью заметил благодаря sapojnik)
Несколько цитат:
“Увлеченность автора проблемами аутизма завершается скучно и предсказуемо. В интервью 2011 года Гессен несколько снисходительно жалеет своего героя: «Как мне кажется, психика Перельмана сломалась как раз о добро и зло. У него настолько жесткие понятия того, что такое хорошо и что такое плохо, и он настолько неспособен принимать вариации, что существование в нашем мире для него в принципе проблематично»[14]”.
“Она щедро ставит Перельману оценки - такие, как ей кажется, должно было бы вынести ему большое общество, включая коллег и родственников: «выскочка с нечесаными волосами и ужасными ногтями» (с. 168), «патологически честный», «взбалмошный и мелочный» человек. Ей странно, что беседа о науке может интересовать больше светского общения (с. 178); странно, что Перельману «предельно не нравилась мысль, что он может быть чьим-то трофеем» (с. 181), и так далее. В бесконечном удивлении Гессен транслирует одну простую мысль: люди ни под каким видом не должны претендовать на мышление, отличное от взглядов на мир элитарного обывателя. Если такое все же происходит - это может быть или нонсенсом или патологией”.
“Подмена прямого высказывания косвенным. Подавление слабых. Заискивание перед ценностями истеблишмента - все это не просто позиция Гессен, а ясный и четкий слепок главного политического вектора в сегодняшней России, его программа, его основания. Все это - предлагаемая норма, выкидывающая на обочину не только ученого, но и любого человека, готового самостоятельно мыслить или выражать свою идентичность. Именно поэтому единственное во всей книге, что заслуживает внимания, - это раздраженный голос учителя Перельмана, геометра Михаила Громова:
«Если система начинает действовать, как машина, не надо иметь с ней дела. Кто это такие - короли? Такое же дерьмо, как и коммунисты. Почему король должен вручать премию математику? Кто это - король? Никто. С точки зрения математика он - ничтожество, как и Мао. Но только Мао пришел к власти как бандит, а второй получил ее от отца. Никакой разницы. В отличие от всех этих людей, Перельман сделал нечто стоящее» (с. 213).
Гессен прилагает все усилия, чтобы выставить слова Громова бессвязным бредом, и на всякий случай даже сравнивает его с бомжом (с. 125). Но его позицию не переломить и не высмеять именно потому, что гражданская роль науки для него очевидна. И мысль, и наука, и правозащита, и гражданское действие становятся по-настоящему независимыми лишь в тот момент, когда они решаются сказать власти «нет», а не, например, «да, но за другие деньги». Разрушить порядок власти, утверждающей как единственно возможные те или иные политические и культурные нормы, может только одно: прямой протест от первого лица, последовательность позиций, осознание инструментов давления. И, наконец, то, что отчасти обозначил своим жестом Перельман: разговор на равных - или никакого разговора”.
(Статью заметил благодаря sapojnik)