Клаузевиц о разделе Польши
Клаузевиц, рассуждая в своем трактате «О войне» о доктрине «европейского равновесия», приходит к необходимости объяснить казус раздела Польши, как (внешне) несообразный с этой доктриной.
«Мы говорим о Польше. Тот факт, что государство с 8 млн. жителей могло исчезнуть, будучи разделено между тремя другими государствами, причем ни у одного из остальных государств меч не обнажился, представляется на первый взгляд таким случаем, который или служит достаточным доказательством общей не действенности политического равновесия или по меньшей мере показывает, до каких пределов бессилие равновесия простирается в отдельных случаях. …Но … гибель Польши вовсе не является такой необъяснимой, как она может показаться на первый взгляд. Можно ли было смотреть на Польшу, как на европейское государство, заслуживающее одинаковой мерки с другими членами европейского концерта? Нет. Это было государство варварское, которое, вместо того чтобы лежать, как Крымское ханство на берегу Черного моря, на грани европейского государственного мира, было расположено среди него на Висле. Мы не хотим этим сказать что-либо презрительное о польском народе, не хотим этим и оправдывать раздела этой страны, но стремимся лишь взглянуть на вещи так, как они есть.
В течение ста лет это государство в сущности не играло никакой политической роли и служило лишь яблоком раздора для других. При его состоянии и государственном устройстве оно никоим образом не могло бы долго просуществовать среди других государств, а существенное изменение в его варварском состоянии потребовало бы половины или целого столетия при условии, если вожди польского народа этого пожелали бы. Однако эти последние сами были еще слишком варварами для того, чтобы захотеть подобного изменения. Государственная неурядица и безграничное легкомыслие шли рука об руку, и они, таким образом, покатились в бездну. Задолго до раздела Польши русские чувствовали себя там как дома; понятия самостоятельного, определенного извне государства уже не существовало, и можно с уверенностью сказать, что если бы не произошел раздел Польши, она должна была бы обратиться в русскую провинцию. Не будь всего этого и будь Польша государством, способным обороняться, три державы не так легко приступили бы к ее разделу, а те государства, которые, как Франция, Швеция и Турция, были наиболее заинтересованы в ее целости, могли бы тогда совсем иначе содействовать ее сохранению».
Что здесь удивляет больше всего? То, насколько разительно взгляд европейца начала XIX века отличается от нынешнего обыкновения смотреть на те же вещи. Для Клаузевица Польша представляет образец азиатского варварства, тогда как Россия - напротив, пример полноценного европейского государства. А главным критерием является наличие в России (и отсутствие в Польше) дееспособной «вертикали власти» и рационального бюрократического управления.
Для современного европейца, напротив, Речь Посполитая в эпоху движения к развалу, с ее шляхетской демократией и регионализмом, - это нечто гораздо более близкое и современное, чем окружающие ее тоталитарные империи, «машины войны». «Азиатскими варварами» он скорее назовет тогдашних русских, чем тогдашнюю польскую элиту.
Поляки, в каком-то смысле, чрезмерно опередили свое время. Будь на географическом месте Польши «конфедеративные» Соединенные Штаты в формате 90-х XVIII века, их тоже, скорее всего, преспокойно разделили бы. Фридрих Великий, на пару с Суворовым, со 100-тысячной армией преспокойно разгромили бы Вашингтона, а «Мэлов Гибсонов» отловили бы по лесам казаки с нагайками. После этого Екатерина II, в знак милости к новым подданным, возложила бы на себя титул «Самодержавного и наследственного президента американской республики». А публицисты рассуждали бы о «мертворожденном» проекте США и неспособности этого народа к полноценной государственности.
«Мы говорим о Польше. Тот факт, что государство с 8 млн. жителей могло исчезнуть, будучи разделено между тремя другими государствами, причем ни у одного из остальных государств меч не обнажился, представляется на первый взгляд таким случаем, который или служит достаточным доказательством общей не действенности политического равновесия или по меньшей мере показывает, до каких пределов бессилие равновесия простирается в отдельных случаях. …Но … гибель Польши вовсе не является такой необъяснимой, как она может показаться на первый взгляд. Можно ли было смотреть на Польшу, как на европейское государство, заслуживающее одинаковой мерки с другими членами европейского концерта? Нет. Это было государство варварское, которое, вместо того чтобы лежать, как Крымское ханство на берегу Черного моря, на грани европейского государственного мира, было расположено среди него на Висле. Мы не хотим этим сказать что-либо презрительное о польском народе, не хотим этим и оправдывать раздела этой страны, но стремимся лишь взглянуть на вещи так, как они есть.
В течение ста лет это государство в сущности не играло никакой политической роли и служило лишь яблоком раздора для других. При его состоянии и государственном устройстве оно никоим образом не могло бы долго просуществовать среди других государств, а существенное изменение в его варварском состоянии потребовало бы половины или целого столетия при условии, если вожди польского народа этого пожелали бы. Однако эти последние сами были еще слишком варварами для того, чтобы захотеть подобного изменения. Государственная неурядица и безграничное легкомыслие шли рука об руку, и они, таким образом, покатились в бездну. Задолго до раздела Польши русские чувствовали себя там как дома; понятия самостоятельного, определенного извне государства уже не существовало, и можно с уверенностью сказать, что если бы не произошел раздел Польши, она должна была бы обратиться в русскую провинцию. Не будь всего этого и будь Польша государством, способным обороняться, три державы не так легко приступили бы к ее разделу, а те государства, которые, как Франция, Швеция и Турция, были наиболее заинтересованы в ее целости, могли бы тогда совсем иначе содействовать ее сохранению».
Что здесь удивляет больше всего? То, насколько разительно взгляд европейца начала XIX века отличается от нынешнего обыкновения смотреть на те же вещи. Для Клаузевица Польша представляет образец азиатского варварства, тогда как Россия - напротив, пример полноценного европейского государства. А главным критерием является наличие в России (и отсутствие в Польше) дееспособной «вертикали власти» и рационального бюрократического управления.
Для современного европейца, напротив, Речь Посполитая в эпоху движения к развалу, с ее шляхетской демократией и регионализмом, - это нечто гораздо более близкое и современное, чем окружающие ее тоталитарные империи, «машины войны». «Азиатскими варварами» он скорее назовет тогдашних русских, чем тогдашнюю польскую элиту.
Поляки, в каком-то смысле, чрезмерно опередили свое время. Будь на географическом месте Польши «конфедеративные» Соединенные Штаты в формате 90-х XVIII века, их тоже, скорее всего, преспокойно разделили бы. Фридрих Великий, на пару с Суворовым, со 100-тысячной армией преспокойно разгромили бы Вашингтона, а «Мэлов Гибсонов» отловили бы по лесам казаки с нагайками. После этого Екатерина II, в знак милости к новым подданным, возложила бы на себя титул «Самодержавного и наследственного президента американской республики». А публицисты рассуждали бы о «мертворожденном» проекте США и неспособности этого народа к полноценной государственности.