«Трезвый русский человек - это очень серьезная проблема»
При всем скептическом отношении к Дугину, рекомендую посмотреть его интервью о проблеме алкоголизма (цитата в названии - оттуда). Заслуживает интереса уже потому, что человек лично постиг как пьяный, так и трезвый модус бытия.
http://rutube.ru/tracks/2879974.html?v=a9822ad2eafc94805afac48436cc708d&autoStart=true&bmstart=4
Но при этом надо понимать, что сегодняшняя сугубо пиаровская попытка «борьбы с алкоголизмом», озвучиваемая сверху, это всего лишь суррогат нормальной социальной политики. Вместо того чтобы решать бесчисленные реальные проблемы (безработица, низкие зарплаты, недоступность жилья, разваленная медицина, отсутствие перспектив у молодежи и т.д.), людям говорят: «сами во всем виноваты - надо меньше пить, быдло». Когда антиалкогольную риторику озвучивают люди, которые вот уже 10-20 лет ведут нашу страну туда, где она сейчас оказалась, это надо рассматривать как плевок в лицо.
Тем не менее, далеко не случайно, что пробуждение русского национального самосознания в 70-е годы шло под знаком движения трезвости. Все без исключения национальные мыслители поколения «почвенников-деревенщиков» пьянство считали одной из ключевых русских проблем (так оно и было в брежневские времена). В качестве иллюстрации приведу обширную цитату из романа «Диалог с Совестью» Анатолия Онегова, в которой описывается метаморфоза русской (северной) деревни в трезвую горбачевскую эпоху:
«Морозов до утра никак не мог сообразить, что за необыкновенное состояние окружает его здесь, в вагоне, и только наутро, вернувшись после утреннего туалета на свое место, ненавязчиво поинтересовался у соседки, пожилой женщины:
- Вот не пойму никак все, что за народ такой в поезде едет вроде бы тот же самый, а тихий, обходительный...
И старая женщина, видимо, повидавшая на своем веку очень многое, просто ответила Морозову:
- Да русский это, батюшка, народ, русский. Тот же самый, только теперь тверезый...
...Так вот что именно гробили мы, что мы били, ломали в народе. И не был он дик и страшен, глуп и необразован внутри себя. Был он залит, задавлен алкогольным прессом... И в этом Морозов мог поклясться, видя затем и все то, что происходило здесь после знаменитого постановления правительства.
А какие сельские сходы шли здесь по деревням! Как председатель местного совета сам, без приказов свыше, предложил людям вообще отказаться от вина и как вслед за ним поднимались мужики, вчера еще шатавшиеся серыми тенями, и без подсказок, без поручений, но почувствовав вдруг интерес к своей жизни других, почувствовав, что и им можно вернуться к жизни, коротко определяли нынешнее свое состояние:
- Хватит - запились совсем. В вине утонули...
Правда, на сухой закон духу у всех не хватило. И виноваты тут сами женщины-страдалицы. Подраскинули они своим трезвым умом, что без вина, хотя бы без двух бутылок на месяц, не обойтись в хозяйстве - не хватит никакой власти ни у каких советов и совхозов заставить тех же трактористов возить им и дрова, и сено без всякого вина: мол, пусть, по две бутылки выдают в месяц на человека иначе без дров насидишься... А вот горьких пьяниц лишить вина совсем - под корень. И вставали матери и жены, вставали сами мужики и снова открыто, прямо, как когда-то давным-давно, может, еще только их деды-прадеды на своих сельских сходах, называли все своими именами. И составлялись списки лишенцев, каким не положено было никакого вина. И видел Морозов в сельском магазине такой список аж из сорока с лишним человек, скрепленный подписями и печатями сельского совета. Это и была власть! Власть народа! Пожалуй, самая первая народная власть с тех пор, как эта власть была провозглашена большевиками...
И там же, в магазине, возле того самого списка, слышал Морозов удивительно откровенные ответы пожилых женщин на свой вопрос: "Ну, а как теперь без вольного-то вина?" И крестились женщины, благодаря вместе с господом Богом и тех, кто еще оказался в уме-разуме на том самом капитанском мостике, возле штурвала. Благодарили и бесхитростно отвечали:
- Да теперь, слава Богу, мужики хоть в бане-то мыться стали...
Нет, это не шутка, а страшная недавняя быль - не дождаться было мужиков домой и в субботний банный день, пили каждый день до того состояния, когда и порога-то в баню не переступить... А теперь вот отмылись, отошли мужики...
Или так... Тут, на озере, возле рыболовной лунки. Мужичок, еще без лица и имени, что помнился Морозову лишь по постоянному торчанию возле магазина. Раньше, при вольном-то вине, не было его никогда тут, на рыбной ловле. А тут вспомнил, видимо, прошлое занятие-страсть.
- Ну, как теперь-то, без вольного вина?
- А хорошо, считай другие хоть есть стали досыта. А то ведь только вином одним, без еды, и жили...
И тоже не шутка, а страшная недавняя быль...
Было! Все это было!.. И может быть, когда-то потом, когда все это откровенно большое отойдет, забудется, когда вдруг все страшное вернется снова и снова с песнями и ором начнут все жрать вино, вдруг кто-то и скажет: "Да не было всего этого - все это фантазии ваши, уважаемый товарищ писатель..." Все было! Он сидел в заднем ряду сельского схода и видел, слышал, как вставал народ сам против своей же пьяной жизни: "Хватит запились совсем!"... Видел он, как поднималась мать и просила сход лишить права на какое-либо вино своего уже женатого сына, жившего своей семьей, своим домом. Как вскочила напротив матери невестка и громко заступилась за своего мужа: "Сами, мол, живем и сами знаем, как..." На что бывшие тут же женщины, перебивая друг друга, поднимались с мест и корили молодую дуру-бабу: мол, дура, сама с ним заливаешь глаза - не видишь, что мужик к концу идет:
- Лишить! Лишить вина! И женку евойную лишить! Раз мать говорит - мать беду сердцем знает!
Было! Все было, милые, дорогие люди. И теперь нам уже никак не выкинуть это воскресение народа из своей истории...
И видя все это наступающее вроде бы человеческое счастье, Морозов по привычке не звонить заблаговременно в колокола, чтобы не сглазить, не спугнуть доброе дело, все время жил еще и тревогой. Он, честное слово, все время боялся: "А вдруг где-то кто-то, допустивший все это воскресение, очнется, вдруг вспомнит, что с русским мужиком, у которого отняли землю-пашню, работу и лошадь-помощницу, и которого без дела-работы всегда можно оборотить ухарем-героем, порубщиком-варваром, никак не управиться без вина, и что опять же без того вина никак не заткнуть дыры-бреши в нашей удивительно социальной экономике?.. Что тогда?.. И как назвать тогда тех, на капитанском мостике, у штурвала, которые вроде бы и посветили людям настоящим светом, а затем опомнились и выключили этот живой свет для людей..."»
http://rutube.ru/tracks/2879974.html?v=a9822ad2eafc94805afac48436cc708d&autoStart=true&bmstart=4
Но при этом надо понимать, что сегодняшняя сугубо пиаровская попытка «борьбы с алкоголизмом», озвучиваемая сверху, это всего лишь суррогат нормальной социальной политики. Вместо того чтобы решать бесчисленные реальные проблемы (безработица, низкие зарплаты, недоступность жилья, разваленная медицина, отсутствие перспектив у молодежи и т.д.), людям говорят: «сами во всем виноваты - надо меньше пить, быдло». Когда антиалкогольную риторику озвучивают люди, которые вот уже 10-20 лет ведут нашу страну туда, где она сейчас оказалась, это надо рассматривать как плевок в лицо.
Тем не менее, далеко не случайно, что пробуждение русского национального самосознания в 70-е годы шло под знаком движения трезвости. Все без исключения национальные мыслители поколения «почвенников-деревенщиков» пьянство считали одной из ключевых русских проблем (так оно и было в брежневские времена). В качестве иллюстрации приведу обширную цитату из романа «Диалог с Совестью» Анатолия Онегова, в которой описывается метаморфоза русской (северной) деревни в трезвую горбачевскую эпоху:
«Морозов до утра никак не мог сообразить, что за необыкновенное состояние окружает его здесь, в вагоне, и только наутро, вернувшись после утреннего туалета на свое место, ненавязчиво поинтересовался у соседки, пожилой женщины:
- Вот не пойму никак все, что за народ такой в поезде едет вроде бы тот же самый, а тихий, обходительный...
И старая женщина, видимо, повидавшая на своем веку очень многое, просто ответила Морозову:
- Да русский это, батюшка, народ, русский. Тот же самый, только теперь тверезый...
...Так вот что именно гробили мы, что мы били, ломали в народе. И не был он дик и страшен, глуп и необразован внутри себя. Был он залит, задавлен алкогольным прессом... И в этом Морозов мог поклясться, видя затем и все то, что происходило здесь после знаменитого постановления правительства.
А какие сельские сходы шли здесь по деревням! Как председатель местного совета сам, без приказов свыше, предложил людям вообще отказаться от вина и как вслед за ним поднимались мужики, вчера еще шатавшиеся серыми тенями, и без подсказок, без поручений, но почувствовав вдруг интерес к своей жизни других, почувствовав, что и им можно вернуться к жизни, коротко определяли нынешнее свое состояние:
- Хватит - запились совсем. В вине утонули...
Правда, на сухой закон духу у всех не хватило. И виноваты тут сами женщины-страдалицы. Подраскинули они своим трезвым умом, что без вина, хотя бы без двух бутылок на месяц, не обойтись в хозяйстве - не хватит никакой власти ни у каких советов и совхозов заставить тех же трактористов возить им и дрова, и сено без всякого вина: мол, пусть, по две бутылки выдают в месяц на человека иначе без дров насидишься... А вот горьких пьяниц лишить вина совсем - под корень. И вставали матери и жены, вставали сами мужики и снова открыто, прямо, как когда-то давным-давно, может, еще только их деды-прадеды на своих сельских сходах, называли все своими именами. И составлялись списки лишенцев, каким не положено было никакого вина. И видел Морозов в сельском магазине такой список аж из сорока с лишним человек, скрепленный подписями и печатями сельского совета. Это и была власть! Власть народа! Пожалуй, самая первая народная власть с тех пор, как эта власть была провозглашена большевиками...
И там же, в магазине, возле того самого списка, слышал Морозов удивительно откровенные ответы пожилых женщин на свой вопрос: "Ну, а как теперь без вольного-то вина?" И крестились женщины, благодаря вместе с господом Богом и тех, кто еще оказался в уме-разуме на том самом капитанском мостике, возле штурвала. Благодарили и бесхитростно отвечали:
- Да теперь, слава Богу, мужики хоть в бане-то мыться стали...
Нет, это не шутка, а страшная недавняя быль - не дождаться было мужиков домой и в субботний банный день, пили каждый день до того состояния, когда и порога-то в баню не переступить... А теперь вот отмылись, отошли мужики...
Или так... Тут, на озере, возле рыболовной лунки. Мужичок, еще без лица и имени, что помнился Морозову лишь по постоянному торчанию возле магазина. Раньше, при вольном-то вине, не было его никогда тут, на рыбной ловле. А тут вспомнил, видимо, прошлое занятие-страсть.
- Ну, как теперь-то, без вольного вина?
- А хорошо, считай другие хоть есть стали досыта. А то ведь только вином одним, без еды, и жили...
И тоже не шутка, а страшная недавняя быль...
Было! Все это было!.. И может быть, когда-то потом, когда все это откровенно большое отойдет, забудется, когда вдруг все страшное вернется снова и снова с песнями и ором начнут все жрать вино, вдруг кто-то и скажет: "Да не было всего этого - все это фантазии ваши, уважаемый товарищ писатель..." Все было! Он сидел в заднем ряду сельского схода и видел, слышал, как вставал народ сам против своей же пьяной жизни: "Хватит запились совсем!"... Видел он, как поднималась мать и просила сход лишить права на какое-либо вино своего уже женатого сына, жившего своей семьей, своим домом. Как вскочила напротив матери невестка и громко заступилась за своего мужа: "Сами, мол, живем и сами знаем, как..." На что бывшие тут же женщины, перебивая друг друга, поднимались с мест и корили молодую дуру-бабу: мол, дура, сама с ним заливаешь глаза - не видишь, что мужик к концу идет:
- Лишить! Лишить вина! И женку евойную лишить! Раз мать говорит - мать беду сердцем знает!
Было! Все было, милые, дорогие люди. И теперь нам уже никак не выкинуть это воскресение народа из своей истории...
И видя все это наступающее вроде бы человеческое счастье, Морозов по привычке не звонить заблаговременно в колокола, чтобы не сглазить, не спугнуть доброе дело, все время жил еще и тревогой. Он, честное слово, все время боялся: "А вдруг где-то кто-то, допустивший все это воскресение, очнется, вдруг вспомнит, что с русским мужиком, у которого отняли землю-пашню, работу и лошадь-помощницу, и которого без дела-работы всегда можно оборотить ухарем-героем, порубщиком-варваром, никак не управиться без вина, и что опять же без того вина никак не заткнуть дыры-бреши в нашей удивительно социальной экономике?.. Что тогда?.. И как назвать тогда тех, на капитанском мостике, у штурвала, которые вроде бы и посветили людям настоящим светом, а затем опомнились и выключили этот живой свет для людей..."»