"Серый блокнот"
Зинаи́да Никола́евна Ги́ппиус (по мужу Мережко́вская) русская поэтесса и писательница родилась в обрусевшей немецкой дворянской семье. Всю жизнь она вела дневник. 9 января 1905 года она написала в дневнике: «Да, самодержавие - от Антихриста». Она не знала, что провокаторы, затесавшиеся в толпы мещан, начали стрелять по полиции первыми. Не знала она и о том, что слово "антихрист" пишется с маленькой буквы. Вот за это незнание, а, точнее, нежелание знать правду, она и будет в будущем расплачиваться. Мережковские приветствовали февральский переворот, полагая, что он покончит с войной и реализует идеи свободы личности, о которой они имели крайне смутное представление.
После октябрьского бунта в своем дневнике поэтесса писала: «На другой день <после бунта>, чёрный, темный, мы вышли с Д. С. на улицу. Как скользко, студено, черно… Подушка навалилась - на город? На Россию? Хуже…»
В дневниках Гиппиус писала о голоде («Голодных бунтов нет - люди едва держатся на ногах, не взбунтуешь…» - 23 февраля), о зверствах ЧК («…В Киеве убили 1200 офицеров, у трупов отрубали ноги, унося сапоги. В Ростове убивали детей, кадетов, думая, что это и есть „кадеты“, объявленные вне закона». - 17 марта):
У России не было истории. И то, что сейчас происходит, - не история. Это забудется, как неизвестные зверства неоткрытых племен на необитаемом острове. Канет. Мы здесь живем сами по себе. Кто цел - случайно. На улицах вонь. Повсюду лежат неубранные лошади. Каждый день кого-то расстреливают, «по районным советам…»
З. Гиппиус. Дневники
1918 и 1919 гг. супруги провели в Петрограде, который вымирал от голода и холода. Об этом времени мы может узнать из дневников З. Гиппиус. Все свои впечатления в то время она записывала карандашом в блокнот серого цвета:
А знаете, что такое «китайское мясо»? Это вот что такое: трупы расстрелянных, как известно, «Чрезвычайка» отдает зверям Зоологического сада. И у нас, и в Москве. Расстреливают же китайцы. И у нас, и в Москве. Но при убивании, как и при отправке трупов зверям, китайцы мародерничают. Не все трупы отдают, а какой помоложе - утаивают и продают под видом телятины. У нас - и в Москве. У нас - на Сенном рынке. Доктор N (имя знаю) купил «с косточкой» - узнал человечью. Понес в Ч.К. Ему там очень внушительно посоветовали не протестовать, чтобы самому не попасть на Сенную. (Все это у меня из первоисточников.)
В Москве отравилась целая семья.
А на углу Морской и Невского, в реквизированном доме, будет «Дворец искусств». По примеру Москвы. Устраивают Максим Горький и... Прости им Бог, не хочу имен.
Трамваи иной день еще ползают, но по окраинам.
С тех пор, как перестали освещать дома - улицы совсем исчезли: тихая, черная яма, могильная.
Ходят по квартирам, стаскивают с постелей, гонят куда-то на работы.
Л.К. взяли из больницы домой, с плевритом. (В больницах 2°.) На лестнице она упала от слабости.
Мороз, мороз непрерывный. Осени вовсе не было.
Диму-таки взяли в каторжные («общественные») работы. Завтра в 6 утра - таскать бревна.
И вовсе, оказалось, не бревна!.. Несчастный Дима пришел сегодня домой только в 4 ч. дня, мокрый буквально по колено. Он так истощен, слаб, страшен, - что на него почти нельзя смотреть. (Он занимает очень важный пост в Публичной библиотеке, но более занят дежурством на канале [сторожит дрова на барке], чем работой с книгами. Сторожить дрова - входит в службу.)
Сегодня его гоняли далеко за город, по Ириновской дороге, с партией других каторжан, - рыть окопы!! Погода ужасная, оттепель, грязь, мокрый снег.
Пока я Диму разувала, терла ему ноги щеткой, он мне рассказывал, как их собирали, как гнали...
На месте дали кирку. Потрясающе не нужно и бесплодно. И всякий знал, что это принудительная бесполезность (вспоминаю «Мертвый дом» Достоевского. Его отметку, что самое тяжелое в каторжных работах - сознание ненужности твоей работы. А тут еще хуже: отвратительность этой ненужной работы).
Никто ничего не нарыл, да никто и не смотрел, чтобы рыли, чтоб из этого вышли какие-нибудь окопы. Самое откровенное издевательство.
После долгих часов в воде тающего снега - толстый, откормленный холуй (бабы его тут же, в глаза, осыпали бесплодными ругательствами: «Ишь, отъелся, морда лопнуть хочет!») - стал выдавать «арестантам», с долгими церемониями, по 1 ф<унту> хлеба. Дима принес этот черный, с иглами соломы, фунт хлеба - с собой.
Ассирийское рабство. Да нет, и не ассирийское, и не сибирская каторга, а что-то совсем вне примеров. Для тяжкой ненужной работы сгоняют людей полураздетых и шатающихся от голода, - сгоняют в снег, дождь, холод, тьму... Бывало ли?
Отмечаю засилие безграмотных. Вчера явившийся властитель - красноармеец - требовал на «работы» - 95 рабов и неистово зашумел, когда ему сказали, что это невозможно, ибо у нас всех жильцов валовых, с грудными детьми - 81.
Не понимал, слушать не хотел, но скандалил даром, ибо против арифметики не пойдешь, из 81 не сделаешь 95. Обещал кары.
Видела Н. И. - из Царского. На минутку в кухне, всю обвязанную, как монашенка. Обещала скоро опять быть, подробно рассказать, как она со своим мальчиком пыталась уйти с отступающими белыми и - вернулась назад.
- Но отчего же они...? - спрашиваю.
- Их было всего 1 корпус. Да красные и не дрались. Послали башкир. Ну, этим все равно. А потом нагнали столько «человечины»...
Боже мой, Боже мой! Ведь эта «человечина» - ведь это и есть опять все то же «китайское мясо»...
Д. С. видел у заколоченного Гостиного двора священника, протягивающего руку за милостыней.
Если будет «мир» с ними... Я поняла, что этого нельзя перенести. И это не простится.
Неужели есть какая-нибудь страна, какое-нибудь правительство (не большевиков), думающее, что может быть, физически может - мир с ними? Черт с ней, с моралью. Я сейчас говорю о конкретностях. «Они» подпишут всякие бумажки. Примут все условия, все границы. Что им? Они безграничны. Что им условия с «незаконным» (не «советским») правительством? Самый их принцип требует неисполнения таких условий. Но фикция мира в их интересах. Одурманив ею народ, приведя его к разоружению, - они тихими стопами внедрятся в беззащитную страну... ведь это же, прежде всего, партия «подпольных» действий. А в кармане у них уже готовые составы «национальных» большевистских правительств любой страны. Только подточить и посадить. Выждать, сколько нужно. «Мирный» переворот, по воле народа!
Каждое правительство каждой страны, - какой угодно, хоть самой Америки! - подписывая «мир» с большевиками - подписывает прежде всего смертный приговор себе самому. Это 2x2=4.
Ну, а если после войны Европа стала думать, что 2x2=5?
Англия, в лице Ллойд-Джорджа, вероятно, и не очень честна, и не очень умна, а к тому же крайне невежественна.
В последнем она сама наивно признается.
Почти юродивое идиотство со стороны Европы посылать сюда «комиссии» или отдельных лиц для «ознакомления». Ведь их посылают - к большевикам в руки. Они их и «ознакомливают». Строят декорации, кормят в «Астории» и открыто сторожат денно и нощно, лишая всякого контакта с внешним миром. Попробовал бы такой «комиссионер» хотя бы на улицу один выйти! У дверей каждого - часовой.
Отсюда и г-н Форст (о нем я своевременно писала, да он, как немец, чувствует органическое «влечение, род недуга» к большевизму... русскому), отсюда и этот махровый дурак мистер Гуд, разъезжающий в поезде Троцкого и, купленный вниманием добрых большевиков к его особе, - весь растекшийся от умиления.
Нет! Пришлите, голубчики, кого-нибудь «инкогнито». Пришлите не к ним - а к нам. Пусть поживут, как мы живем. Пусть увидят, что мы все видим. Пусть полюбуются и как существует «смысл» страны - ее интеллигенция. Вот будет дело.
А приезжающие к большевикам... могли бы и не трудиться. Пусть читают, не двигаясь с места, большевистские прокламации. Совершенно так же будут «осведомлены».
Неужели и добровольцев не найдется для «инкогнито»?
Кричу, никогда не кончу кричать об этом!
Н. И. говорит: «...они (белые) не понимают... они думают, что тут еще остались живые люди...»
Живых людей, не связанных по рукам и ногам, - здесь нет. А связанных, с кляпом во рту, ждущих только первой помощи - о, этих довольно! Такие «живые» люди почти все, кто еще жив физически.
Опять и опять вызываю добровольцев на «инкогнито»! Но предупреждаю: риск громадный. Весьма возможно, что тех, кто не успеет подохнуть (с непривычки это - в момент) - того свяжут или законопатят, как нас. Доведут быстро до троглодитства и абсурда.
Мы недвижны и безгласны, мы (вместе с народом нашим) вряд ли уже достойны называться людьми - но мы еще живы и - мы знаем, знаем...
Вот точная формула: если в Европе может, в XX веке существовать страна с таким феноменальным, в истории небывалым, всеобщим рабством и Европа этого не понимает или это принимает - Европа должна провалиться. И туда ей и дорога.
Да, рабство. Физическое убиение духа, всякой личности, всего, что отличает человека от животного. Разрушение, обвал всей культуры. Бесчисленные тела белых негров.
Да что мне, что я оборванная, голодная, дрожащая от холода? Что - мне? Это ли страдание? Да я уж и не думаю об этом. Такой вздор, легко переносимый, страшный для слабых, избалованных европейцев. Не для нас. Есть ужас ужаснейший. Тупой ужас потери лица человеческого. И моего лица, - и всех, всех кругом...
Мы лежим и бормочем, как мертвецы у Достоевского, бессмысленный «бобок... бобок...».
Гроб на салазках. Везут родные. Надо же схоронить. Гроб напрокат. Еще есть?
Бабы, роя рвы в грязи: «А зачем тут окопы-то ефти?» Инструктор равнодушно: «Да тут белые в 30 верстах».
Индия? Евреи в Египте? Негры в Америке? Сколько веков до Р. Хр.? Кто - мы? Где - мы? Когда - мы?
При свете ночника. Странно, такая слабость, что почти ничего не понимаю. Надо стряхнуть.
Последние дрова. Последний керосин (в ночниках). Есть еще дрова, большие чурки, но некому их распилить и расколоть. Да и пилы нету.Ш<идлов>скую выпустили. Держали в трех тюрьмах, с уголовными и проститутками. Оказалось потом, что за то, что у нее есть какой-то двоюродный брат (а она с ним не видится), который хотел перейти финляндскую границу. Мужа ее, арестованного за то же, потеряли в списках.
Они оба - муж и жена - очень интеллигентные люди, создатели одной из самых популярных в Петербурге гимназий и детского сада. Большевики, полуразрушив заведение, превратив его в «большевистскую школу», оставили чету Ш<идловских> заведующими. Кстати еще о большевистских школах. Это, с известной точки зрения, самое отвратительное из большевистских деяний. Разрушение вперед, изничтожение будущих поколений. Не говоря уже о детских телах (что уж говорить, и так ясно!) - но происходит систематическое внутреннее разлагательство. Детям внушается беззаконие и принцип «силы как права». Фактически дети превращены в толпу хулиганов. Разврат в этих школах - такой, что сам Горький плюет и ужасается, я уже писала. Девочки 12-13 лет оказываются беременными или сифилитичками. Ведь бывшие институты и женские гимназии механически, сразу, сливают с мужскими школами и с уличной толпой подростков, всего повидавших - юных хулиганов, - вот общий, первый принцип создания «нормальной» большевистской школы. Никакого «ученья» в этих школах не происходит, да и не может происходить, кроме декоративного, для коммунистов-контролеров, которые налетают и зорко следят: ведется ли школа в коммунистическом духе, поют ли дети «Интернационал» и не висит ли где в углу забытая икона. Насчет ученья - большевики, кажется, и сами понимают, что нельзя учиться 1) без книг, 2) без света, 3) в температуре, в которой замерзают чернила, 4) с распухшими руками и ногами, обернутыми тряпками, 5) с теми жалкими отбросами, которые посылаются раз в день в школу (знаменитое большевистское «питание детей!»), и, наконец, с малым количеством обалделых, беспомощных, качающихся от голода учительниц, понимающих одно: что ничего решительно тут нельзя сделать. Просто - служба; проклятая «советская» служба - или немедленная гибель. Учителей нет совершенно естественно: старые умерли, все более молодые мобилизованы.
Американцев бы сюда, так заботящихся о детях, что даже протестовавших против блокады: бедным большевичкам, мол, самим кушать нечего, и то они у себя последний кусок вырывают, чтобы деток попитать; снимите, злые дяди, блокаду - и расцветут бедные «красные» детки бывшей России!.. Кажется, и мистер Гуд, разъезжающий в императорском поезде Троцкого и кушающий там свежую икру, - лепетал что-то в этом роде.
Ну, да все равно. Бог с ней и с Америкой. Какая там Америка! Далеко Америка! И довольно об этом. Скажу еще только, что случай позволил мне наблюдать внешнюю и внутреннюю жизнь «советских школ» очень близко и что все, что я говорю, я говорю ответственно и с полным знанием дела. Я имею осязательные фактические данные и - полное беспристрастие, ибо лично тут никак не заинтересована. Все дети для меня равны. Ибо всякий человек должен прийти в такой же бездонный ужас, как и я, - если он только действительно увидит, своими глазами, то, что вижу я [Гиппиус З. Н. Собрание сочинений. Т. 9. Дневники: 1919-1941. Из публицистики 1907-1917 гг. Воспоминания современников / Сост., примеч., указ. имен Т. Ф. Прокопова. - М.: Русская книга, 2005. - С. 69-74].