Афроамериканка или йети? Продолжение.
Родникселе,зоторогопила"снежнаяженщина"женавеликогокнязя
Как все абнаую, Зана не имела человеческой речи. За десятки прожитых тут лет не научилась произносить и одного абхазского слова. Могла лишь бормотать, издавать нечленораздельные звуки, а в раздражении непонятные выкрики. Слух у нее был острый, шла на свое имя, выполняла кое-какие команды хозяина, побаивалась его окриков.
Абнаую была очень рослая, массивная, широкая. Непомерно большие груди. Высокий толстый зад. Мускулистые руки и ноги, но голень от колена до лодыжки была странной формы - без всякого утолщения посередине. Пальцы на руках были толще и длиннее человеческих. На ногах пальцы обладали способностью широко раздвигаться (в том числе, когда она была раздражена), особенно отодвигался большой палец.
Удивительным было лицо Заны. Оно пугало. Широкое, скуластое, с крупными чертами. Плоский нос, со вздернутыми большими ноздрями. Выдвинутая вперед нижняя часть лица наподобие рыла. Широкий разрез рта, крупные зубы. Как-то неестественно выступающий затылок. На низком лбу волосы начинались от самых бровей - лохматых, густых.
Глаза имели красноватый оттенок. Но самое ужасное: выражение этого лица было не человеческим, а животным. Иногда, хоть и редко, Зана рывком, неожиданно начинала смеяться, обнажая свои белые зубы. Никто не замечал, чтобы она улыбалась или плакала.
Прожив весьма долгие годы, сперва у Ачбы, затем у Генабы, Зана удивительным образом до старости и смерти физически не менялась: не было у нее седины, не выпадали зубы, сохранила полную силу. А сила и выносливость ее были огромны. Зана могла бежать быстрее лошади. Она переплывала бурную реку Мокви даже в разлив, а в холодном роднике, который до сих пор носит ее имя, купалась летом и зимой. Свободно поднимала одной рукой и несла на голове в гору с мельницы пятипудовый мешок. Неуклюже, как медведь, но свободно влезала на деревья за фруктами. Мощными челюстями легко грызла грецкие орехи.
Какие странные инстинкты и повадки таил ее организм! Чтобы полакомиться виноградом, сдергивала на землю целую лозу, увившуюся на высокое дерево. С буйволами ложилась прохладиться в воду источника. По ночам нередко уходила бродить по окрестным холмам. От собак и при иной необходимости применяла огромные палки. Странно любила что-нибудь делать с камнями: стукала друг о друга, разбивала их. Уж не ею ли был обит остроконечник мустьерского типа, какие делали ископаемые неандертальцы, найденный в 1962 году А. А. Машковцевым как раз на холме, где бродила Зана? Пока надлежит допустить, что это простое совпадение.
У людей Зана смогла научиться очень немногому. Она осталась лишь полуприрученной. И зимой она предпочитала оставаться голой, какой ее выловили в лесу. Надеваемое на нее платье рвала в лохмотья. Однако к набедренной повязке ее отчасти приучили. Кто-то из прежних владельцев сделал ей тавро на щеке и дыры в мочках. В дом иногда входила, и даже ее подзывали к столу, но в общем слушалась она только хозяина - Эдги Генабу, а женщины ее боялись и приближались, только когда она была в хорошем настроении. В раздражении и ярости Зана была страшна, кусалась. Хозяин умел ее успокоить. На детей не нападала, но пугала, и детей в округе стращали Заной. Лошади ее боялись. Ела Зана все, что давали, в том числе мамалыгу (густую кукурузную кашу, заменяющую абхазам хлеб), мясо, всегда только руками, с чудовищным обжорством. От вина приходила в хорошее настроение, затем засыпала обморочным сном. Спала Зана всегда в яме, ничем не прикрываясь, но любила закапываться в теплую золу от потухшего костра. Самое главное, чему Зану удалось научить: она могла высекать огонь из кремня на трут-лишайник и раздувать - это было так похоже на врожденное стуканье камнем о камень. Но дальше этого ее трудовое воспитание в сущности не пошло. Ее лишь выдрессировали выполнять несложные приказы словом или жестом: вертеть ручные жернова, принести дрова или воду из источника в кувшине, снести на водяную мельницу к реке и принести оттуда мешки, снять хозяину сапоги. Вот и все. Старались научить ее сажать овощи и другие растения, но она подражала показу бессмысленно и сама портила все, что сделает. В седле никак не могла удержаться. Как видно, Зана не стала человеком.
Но она стала матерью людей, и это - удивительнейшая сторона ее истории. Важная для генетики. Неоднократно неандерталка беременела, возможно, от различных мужчин, и рожала. Рожала без всякой помощи. Несла полоскать новорожденного в воде, хотя бы и ледяной. Но метисы не выдерживали этого лесного омовения и погибали. Позже люди начали вовремя отнимать у Заны новорожденных и выкармливать их…
Как пишет Б.Ф.Поршнев, у Заны было по крайней мере четверо детей. Самый младший - Хвит - умер в 1954 году в возрасте 65-70 лет, и достоверно известно место его захоронения.
Многие жители тех мест хорошо помнили и описывали Хвита. Он был могучего сложения, с темноватой кожей и некоторыми другими как бы негроидными признаками. В результате стычки с односельчанами у Хвита была отсечена правая рука. Однако и левой ему хватало, чтобы косить, справляться с работой, даже лазать на деревья. Он обладал высоким голосом и хорошо пел. Дважды был женат, оставив троих детей. На старости переселился из сельской местности в Ткварчели, где и умер, а похоронить его привезли обратно в Тхину и погребли близ могилы матери - Заны.
Поршнев описывает впечатление, которое произвели на него дети Хвита - сын Шаликуа и дочьТайя (в действительности Рая) - незначительная темноватость кожи и грубые черты лица. У Шаликуа были необычайно сильные челюстные мышцы, за ним ходила слава: может держать в зубах стул с сидящим человеком и при этом танцевать. Шаликуа был наделен даром подражать голосам всех диких и домашних животных.
* * *
Два раза организовывал Б.Ф. Поршнев раскопки. Но безуспешно. По его мнению, удавалось найти только потомков Заны, но не ее саму. Б.Ф. Поршнев заканчивает свое повествование такими словами: «А ведь искать останки Заны надо всего в радиусе пяти-семи метров, на глубине полутора метров. Эта история не кончена. Суждено ли мне завершить ее? Или кому-нибудь другому?»
Прочитав «Борьбу за троглодитов», я взял на себя ответственность продолжить эту историю. Причем, в силу обстоятельств, не согласовав с Борисом Федоровичем, за что он потом на меня очень рассердился. Так вот, летом 1971 года я отправился в Сухуми. Кстати сказать, остановился я в семье моих давних знакомых, греков Кивелиди, с которыми в детстве жил в одном дворе в Самарканде. Мне предоставила кров мама того самого Ивана Кивелиди, который позже стал известным московским предпринимателем и был отравлен конкурентами.
Там я нашел Юрия Николаевича Воронова, известного и уважаемого в Абхазии археолога, положившего жизнь на воссоздание богатой и самобытной истории абхазов. Положившего в буквальном смысле, так как позже, будучи вице-премьером правительства Абхазии, был расстрелян в упор на лестничной площадке около своей квартиры. А за несколько месяцев до этого его дом, в котором хранились бесценные материалы и экспонаты (артифакты), была разграблена врагами Абхазии. Меня он тогда интересовал как человек, который участвовал в раскопках, предпринимавшихся ранее Поршневым. От него я узнал много детективных подробностей о тех раскопках, которые сопровождались пропажами, обращениями в милицию и последующими обнаружениями костей, многочисленными возлияниями в духе хлебосольных абхазов, конфликтами с местными учеными и прочими приключениями.
Встреча с Ю.Н. Вороновым произошла в экзотической обстановке, в глубокой и сложной по конфигурации карстовой пещере близ селения Псху что на реке Бзыбь. Он тогда руководил извлечением из глубины пещеры окаменевших костей пещерных медведей, обитавших в тех краях примерно десять тысяч лет назад. А консультантом группы был известный в археологических и зоологических кругах зоолог-палеонтолог из Тбилисского института палеобиологии профессор Николай Иосифович Бурчак-Абрамович. Он консультировал в Сухуми сотрудников местного краеведческого музея и его филиала - Новоафонской пещеры. Раньше мы с ним вели оживленную переписку, так как он также вел поиски гоминоидов на юге Азербайджана, в Талышских горах, где тем же занимался и я, но лично мы не были знакомы. Собственно, я приехал в Сухуми из Талыша в надежде увидеться с ним, а уж потом возникло намерение заняться поисками Заны. С ним тоже я увиделся впервые у этой же пещеры. (Есть фото у пещеры с Вороновым)
Позже через Воронова я познакомился еще с одним участником прежних раскопок местным краеведом Владимиром Сергеевичем Орелкиным - историком, языковедом, художником и вообще очень интересным человеком. Ранее он был репрессирован, много лет провел в лагерях и теперь страдал очень сильными головными болями. Он оказал мне неоценимую услугу, не только подробно рассказав о той местности, где находилось кладбище, но и предоставив ряд документов - планов расположения вскрытых могил, актов вскрытия с сопровождающими эскизами и даже фотографиями и т. д.
Так вот, с помощью этих авторитетных личностей мне удалось в очередной раз произвести раскопки на заброшенном родовом кладбище, где предположительно захоронена и Зана. На это было получено разрешение местных властей. Надо сказать, местные жители с энтузиазмом откликнулись на призыв помочь в поисках. Их радушие и гостеприимство даже, я бы сказал, перехлестывали через край. Практически каждый день начинался у меня с продолжительного застолья, полного «чем бог послал», после чего практически можно было не начинать работу. Пришлось в конце концов установить жесткий порядок: хотя бы до середины дня - ни-ни… Местная молодежь помогала вырубать колючий кустарник, которым была покрыта вся территория заброшенного кладбища. Помог нашей работе молодой бригадир из колхоза Валерий Салакая, выделивший мне двоих ребят-рабочих, за что я ему благодарен. Другие люди постарше давали советы, где лучше искать могилу Заны. Они рассуждали так: поскольку Зана была дикая, не крещеная, ее надо искать ниже по склону от остальных могил, и ориентирована могила должна быть не так, как все. Но внизу, похоже, была нетронутая поверхность с зарослями колючки, да еще в непосредственной близости проходил проселок, и вряд ли там могли быть могилы.
Игорьурцевпытаетсядокопатьсядоостанковснежнойженщины".
Поскольку те места в центре кладбища, где раньше предполагали найти могилу Заны, были уже раскопаны, мы зашли «с другого конца»: рассудив, что ее сына должны были похоронить где-то рядом с матерью, я начал поиск от его могилы. И, сняв дерн с поверхности вокруг могилы Хвита, менее чем в метре от нее мы обнаружили на земле темное пятно, свидетельствовавшее о том, что здесь какая-то старая, давно забытая могила. Могила была длиной около двух метров, с еще сохранившимися частично досками «гроба» - это были просто грубые сегментные доски (горбыли), которые располагались поперек могилы, боковая стенка была одна, а « крышка», повидимому, была наклонной и тоже была образована поперечными досками. Раскоп был заполнен почти до краев грунтовыми водами, пришлось их вычерпывать. Но кости, вернее, то , что от них осталось, были в густой липкой глине В головах находилось зеркальце размером семь на четыре сантиметра а в ногах, пожалуй, самый ценный экспонат: галоши с хорошо сохранившимся штампом: «Товарищество "Проводник”, 1888», и дальше: "Russ.-French Rubber Works inc” и цифра "6”. Значит, захоронение датируется, скорее всего, последним десятилетием ХIХ века! Это вполне могло соответствовать времени смерти Заны. Если Хвит умер в возрасте 67 лет (приблизительно), то Зана умерла не раньше 1887-88 года. Но, учитывая, что документы в Абхазии стали выдавать лишь в 1930-е годы и лишь на основании устных заявлений, вполне возможно, что Хвит родился раньше. С другой стороны, обувь могла храниться несколько лет после ее производства - такой обычай среди населения тех мест существует и поныне. (Судя по сохранности штампа, галошами не пользовались.)
Галоши были довольно большими для женщины - их длина достигала 29 см, что соответствует размеру обуви 44-45 ( в тех краях женщины, работая по дому, ходили, да и сейчас ходят, в галошах на босу ногу). Да и длина могилы говорит о довольно большом росте похороненной. Еще одна деталь в пользу принадлежности могилы Зане: очевидцы рассказывали, что ее могила была неглубокой из-за того, что наткнулись на твердую породу, хотя в изголовье дно было рыхлым. Это соответствует характеру раскопа: большая часть дна этой могилы представляло собой твердый известняк, поэтому ее глубина не превышала 90 сантиметров, а в изголовье - мягкий песчаный грунт. И еще одно «за»: доски гроба сделаны из акации, так же, как и у Заны. Но против говорило то, что в головах у Заны должна была находиться керамическая миска или тарелка, а ее не было.
ПрофессорПоршнев-патриархотечественнойимировойкриптозоологии.
* * *
Дальнейшие поиски на родовом кладбище Генаба я не мог тогда проводить, так как живший тогда последний отпрыск княжеского рода, семидесятилетний Кентон Генаба запретил продолжение раскопок. И тогда я решил разыскать потомков Заны. Я проехал по тем местам, которые так или иначе связаны с этой историей, опросил многих долгожителей (одному из них, Нестору, было в то время уже под 130). Мне довелось встретиться и побеседовать с некоторыми из тех, кто видел и помнил Зану. Это позволило дополнить всю историю некоторыми подробностями. Запомнился рассказ о том, как «идентифицировали» одного из «сожителей» Заны. Оказывается, в тридцатых годах двадцатого столетия в Абхазии проводилась перепись населения, и детям Заны присвоили фамилию тхинского пастуха Сабекиа. Но у того уже и так было официально восемь детей от двух жен, и его законные дети возмутились такой «прибавке» своих рядов. Тогда отец признался, что был у него такой грех в молодости, баловался он с «дикаркой», когда еще не был женат. Детям ничего не оставалось, как признать «конкурентов».
Мне удалось встретиться со всеми потомками Заны по линии ее сына Хвита Сабекиа и сфотографировать их. Самая старшая ее внучка Таня, 1918 года рождения, дочь Хвита от его первой жены - грузинки Натали Шакая проживала со своей дочерью в Гальском районе. Мать Тани умерла во время эпидемии «испанки», когда ей был всего год. Несмотря на преклонный возраст, она хранила следы былой красоты, в ее лице не было ни единого намека на «дикое» происхождение, разве только глубоко посаженные добрые глаза могли напоминать о ее бабушке.