Солнце мертвых, солнце живых
Отец ушел на войну за три месяца до моего рождения, в конце августа 1941 года. Последнее письмо он написал осенью 42ого из под Сталинграда. В предыдущих его письмах было много строчек, зачеркнутых черными чернилами цензора, но самое последнее удивительным образом дошло без купюр. Он писал маме, что уже несколько дней они видят немца, совсем рядом; голодают; в окопах жрут живьем вши; чем будут бить немца не ясно, оружия толком нет. Писал чтоб не поминали лихом и знали что живым он сдаваться не будет. Мама потом рассказывала, что узнала о смерти папы до того, как получила последнее письмо. Было первозимье. Мама пила с нами чай - нас было четверо, все маленькие. И вдруг в вечерних сумерках в окно стукнулась белая птица, но не разбила его, а исчезла. Мама уронила ложку и сказала: "Дети, это наш папа." А потом уже пришла похоронка - пропал без вести в бою под деревней Варваровка Сталинградской области.
Как мы жили с мамой в войну можно рассказать, но это прочувствовать надо. Они там воевали, а мы здесь, может даже больше их воевали, с голодом. Первое что я помню из детства - это голод. Голодно было всегда. Мама у нас была с расчетом - как картошку сажать, а главное как корову кормить, корова это была жизнь. Сено надо было воровать, тащили под одеждой пучками. Ничего нельзя было. Все у нас забирали. Яиц надо было 300 штук сдавать. И сколько то там молока. А откуда у коровы молоко? С ботвы картофельной да клочка сена? Вымя то тощее. Летом пока мать работала все дети шли в лес за грибами и ягодами. Было четкое разделение в деревне - где наш лес, где Косаревых, где чей малинник, только черничник был общий. У меня осталась сейчас в живых только одна сестра, Лида. Недавно говорит мне: а ты знаешь, мы тебя хотели в лесу оставить. Обычно они меня за ногу к ножке стола привязывали, чтобы не уползла, а сами уходили. А тут меня взяли за черникой в Петров лес - недалеко тут от Костина... Раньше весь лес кому то принадлежал и даже после революции называли его по имени хозяев. Помню огромные кусты черники и кружку в которую собирала - хоть крохотная была все равно собирала. А Леша с Ниной старшие договорились друг с дружкой завести меня подальше и оставить, чтобы волки съели. Волков тогда было море, они всех собак приели, выли по ночам прямо у домов. Вот Леша и говорит: Надька, мол все ревить, да жрать просит, а тут раз и останется втроем, нам больше достанется. Они так и сделали - завели меня и убежали. А там осока такая у леса... Они уже прошли эту осоку и к ручью Костинскому спускались. Леша всем сказал: не зовите и назад не оглядывайтесь. У меня тогда белые волосы были, мы все сивые были, Лидка так всю жизнь белой и осталась, а я после родов почернела. И вот Лидка обернулась и увидела мои белые волосы далеко далеко за зеленой осокой. Она заревела, побежала ко мне, схватила на карачки и дотащила до дому. Так мы и жили...
Это воспоминания одной женщины из нашего сельсовета, Надежды М, она поет в церковном хоре... мудрый человек, один из лучших рассказчиков, которых я встречал в своей жизни. А фотография не ее, это фотка военного периода, которую я нашел в пачке фотографий в одной из брошенных изб. Старик Надежды болен Паркинсоном, а пенсия у нее 6500, но не в этом дело, все равно там вокруг врачей нормальных нет, прописали всякую хрень вроде циклодола. Стадия уже запущенная, начал плохо спать. Сейчас вот думаем отвезти ее на консультацию в Ярославль - но если есть специалисты по Паркинсону готовые проконсультировать дистанционно или паче чаяния к нам в гости съездить, будем премного благодарны.