ЗАМЕТКИ О СУТЯЖНИЧЕСТВЕ
В Древней Греции сутяг именовали сикофантами.
Впервые о них упоминают в связи с реформами Солона в 6 в до н.э. До него закон гласил: «кто терпит несправедливость - может жаловаться в суд», то есть, каждый сам защищал свои права. Он же установил: «кто видит несправедливость, может жаловаться в суд». Тем самым люди учились быть гражданами, следить за родным полисом и защищать его от опасностей, угрожающих всему обществу, а не только им лично.
Реформа мгновенно вывела на историческую сцену пронырливых личностей с хорошо подвешенным языком, выливающих на соседей нескончаемый поток разнообразных исков. По понятным причинам, ответчиками обычно становились известные или состоятельные сограждане.
Преследование первых давало славу, ведь сутяжничество нередко считали гражданской доблестью. По словам Плутарха, даже у римлян выступить с обвинением без особого предлога считалось отнюдь не бесславным, им нравилось, чтобы молодые люди, травили нарушителей закона, как породистые щенки - диких зверей.
Выгоды от преследования богачей, готовых откупиться от иска, еще более очевидны. Задолго до начала нашей эры понимали, что деньги нужно брать у тех, у кого они есть.
Даже известнейшие ораторы, не брезговали доходами сикофанта. Скажем, Демосфен, смертельный враг Филиппа и Александра Македонских, как-то предпочел получить три тысячи драхм, нежели довести до конца инициированный им процесс. И он считался честнейшим. Ведь ни за какие деньги его нельзя было принудить выступать за то, что он считал несправедливым. Получив взятку, он соглашался лишь молчать во время суда, не выступая с обвинениями.
Как-то, он со всем пылом выступил за изгнание одного человека. Получив от него двадцать талантов (фантастическая сумма), он на следующий день не сказал ни слова в его защиту, но явился в суд, обернув горло шерстяной повязкой. Когда же пришел его черед говорить, Демосфен показал знаками, что лишился голоса. Шутили, что его недуг - последствие золотой лихорадки, которая трясла оратора ночью.
И все же, это, несомненно, достойнее поведения современных ему сикофантов, которые, оправдывая «золотую» перемену в своих убеждениях, говорили, что себе самим они противоречат часто, но благу государства - никогда.
В то время, в Афинах всякий видный гражданин был неоднократно судим.
Некоторые должности, например, архонта или стратега, давали человеку защиту от преследований. Но только пока он не слагал с себя полномочия. Тут на нем и отыгрывались. Обвиняли и в том, что не нападал на врага, и в том, что недостаточно использовал плоды побед.
Не отставали от «законодателя мод» и прочие города.
В Сиракузах привлекли к суду Тимолеонта - человека, спасшего город и от тирана Дионисия-младшего и от стоящих под стенами захватчиков-карфагенян. После побед Тимолеонта его воины брали военной добычей только золото и серебро, брезгуя прочим. Угадаете, в чем его обвинили? Якобы, он недостаточно усердно одерживал победы. Народ хотел расправиться с этими горе - обвинителями, но Тимолеонт не позволил даже прервать их речь, сказав, что он для того и трудился, чтобы каждый гражданин Сиракуз мог говорить свободно.
Жертвой сикофантов чуть не стал Эпаменонд-фиванец. Войска под его началом разбили доселе непобедимых спартанцев и опустошили их страну. Эпаменонда обвинили в том, что, преследуя спартанцев, он не сложил полномочий вовремя и был беотархом на четыре месяца дольше положенного. Полководец не стал оправдываться, но попросил написать на его могильной плите приговор, чтобы все знали, что в этом походе он, вопреки воле фиванцев, принудил их выжечь Лаконику, пятьсот лет не видевшую завоевателей, объединить Аркадию, и добиться для эллинов независимости от Спарты. Судьи, расхохотавшись, разошлись, даже не приступив к голосованию.
К столь же абсурдному суду в Риме был привлечен взявший Карфаген Сципион, единственный, кто в открытом бою победил Ганнибала. Сципион явился в суд, но защищаться не стал. Он сказал, что народу римскому не подобает слушать наговоры на него, ибо, что осмелятся говорить обвинители, ему одному обязанные тем, что могут говорить? Затем прибавил, что сегодня годовщина его победы над Карфагеном и он собирается, надев венок, взойти на Капитолий, и принести благодарственную жертву. Кто хочет, может пойти с ним и возблагодарить богов, а прочие пусть голосуют, как хотят. Народ пошел за ним, оставив обвинителей витийствовать без слушателей.
Другой раз в сенате кто-то потребовал у него отчет о деньгах, полученных на уплату жалованья войску. Сципион вначале отвечал, что не обязан отчитываться перед кем бы то ни было. Затем все же приказал принести отчетную книгу и на глазах у всех изорвал ее, предложив противнику восстановить ее по обрывкам. Всех прочих он спросил, почему они так доискиваются отчета о том каким образом и кем израсходованы три тысячи талантов и не спрашивают, каким образом и через кого поступили к ним пятнадцать тысяч талантов контрибуции, равно как и о том, каким образом они сделались разом обладателями Азии, Ливии (Африка) и Иберии (Испания).
Сенаторы смутились, а требовавший отчета замолк.
Жизнь сикофантам облегчало то, что право не было кодифицировано и, как правило, достаточно было убедить толпу в том, что подсудимый человек хороший или наоборот. Да, да именно толпу. А как еще назвать пятьсот (чтобы было сложнее подкупить[1]) афинских судей, голосующих черными и белыми камешками?
Если судьи - толпа, то действенны драматические приемы, например, разодрать на себе одежду и показать судьям шрамы, полученные на войне за отчизну, дескать, «я за вас кровь проливал, а вы…». Методика откочевала в Римскую империю. Несколько столетий спустя, иудейский царь Ирод, оправдываясь перед римским сенатом, будет точно так же демонстрировать свои раны.
Подобный прием сработал и когда римляне попытались лишить триумфа Павла Эмилия - победителя македонян. До того, страшная, проросшая несколькими рядами длинных копий-сарисс фаланга последних неоднократно била римские войска.
Особенно усердствовал враг Эмилия, некий Сервий Гальба.
Тогда вперед вышел Марк Сервилий, бывший консул, сразивший в поединках двадцать трех врагов. Защищая Павла Эмилия он воскликнул, «неужели о заслугах полководца и о триумфе осмеливается разглагольствовать человек без единого шрама на теле, гладкий и лоснящийся от беззаботной жизни, и где? - перед нами, которых бесчисленные раны научили судить о достоинствах и недостатках полководцев!». Тут он показал собранию множество шрамов не только на груди, но и, поворотившись, на некоторых частях тела, которые не принято обнажать на людях.
Гальба засмеялся.
«Что, тебе смешно? - крикнул, обращаясь к нему Марк Сервилий. - А я ими горжусь перед согражданами, ради которых не слезал с коня день и ночь, зарабатывая эти язвы и рубцы!».
Триумфа Павла Эмилия не лишили.
Случались и пикантные зрелища. Некий демагог, защищая красавицу, сам разодрал на ней одежду, мол «разве может быть виновна столь прекрасная женщина?». Судьи были мужчины и оправдали ее.
Однако и слабый пол не пренебрегал подобными исками.
Один египтянин был влюблен в гетеру Тониду, назначившую огромную плату за взаимность. Затем он увидел во сне соитие с нею, и страсть, как и желание платить деньги, сразу иссякли. Тонида, узнав о причинах его холодности, обратилась к царскому суду, требуя выплаты назначенной ею суммы. Якобы молодой человек, хоть и во сне, но был с ней близок и теперь честная труженица должна получить заработанное. Выслушав ее, царь Бокхорид удовлетворил иск, но весьма своеобразно. Он велел ответчику отсчитать требуемую сумму, положить монеты в сосуд и провести несколько раз перед глазами истицы. Затем он велел ей забрать тень сосуда, мотивируя свой приговор тем, что сон лишь тень действительности.
Не всегда подобное заканчивалось столь мирно как у Сципиона и Эпаменонда.
Как-то раз, в Афинах осудили на смерть скопом семь стратегов, одержавших верх в важнейшем морском бою при Лесбосе, но из-за начавшейся бури не подобравших всех тонущих моряков.
Единственный, кто проголосовал против явно незаконного приговора, был Сократ. К слову, именно он и дал первый совет по защите от сутяг-сикофантов. Своему состоятельному другу, регулярно откупающемуся от их домогательств, он предложил нанять демагога (сегодня его назвали бы адвокатом), чтобы тот сам преследовал исками своих менее прохиндеистых собратьев.
Сократ стал и самой известной жертвой сутяг за всю мировую историю. Чья еще смерть оказала на мировую культуру большее влияние (подчеркиваю, смерть, а не воскрешение)? Обвинения то были смешные - растление юношества и пренебрежение богами. И закончились они чашей с цикутой.
Сегодня демонизируют некого Кеннета Дарта, ухитрившегося создать сложности Бразилии и даже (о, ужас!) российским нефтяникам.
Но разве можно упоминать подобные «заслуги» иначе, нежели словами «мельчает порода», помня, что сикофанты меняли расклад сил в средиземноморье. Если бы не их хлопоты, мы бы читали совсем иные учебники истории.
К примеру, когда афиняне отправились в поход на Сицилию, против их наиболее талантливого полководца Алкивиада выдвинули бездоказательное обвинение в оскорблении богов. Якобы он изуродовал гермы (изображения Гермеса, установленные у дорог). Алкивиад знал нравы сограждан и, сказав, что нелепо спасться от приговора, когда можно спастись от суда, бежал во враждебную Афинам Спарту. Без него сицилийский поход закончился крахом, почти все афинские воины погибли или были проданы в рабство. Алкивиад же, подняв против Афин Декелийскую войну, обеспечил спартанцам победу над своим родным городом. Сложись сицилийский поход по иному, Греция не была бы столь ослаблена и не стала легкой добычей сначала македонян, а затем и римлян.
Неудивительно, что сикофантов не раз преследовали. Ненависть к ним нельзя и сравнить с современной неприязнью к юристам.
Даже Диоген, равно презирающий всех из глубин своей бочки, говорил, что «в горах самые страшные звери - медведи и львы, а в городах - сборщики налогов и сикофанты». Он же утверждал, что «тираны и сикофанты едят мясо», намекая не только на роскошь этого блюда но и на его кровавость.
Дела нередко не расходились со словами.
Олигархическая «тирания тридцати», придя к власти в Афинах, первым делом казнила сикофантов. Народ это горячо поддержал. Не сложно догадаться, что радость была недолгой, так как на этом тираны не остановились. Почувствовав вседозволенность, они проредили население города более основательно, чем все десять лет предшествующих непрерывных войн.
Уже здесь видно, что сикофанты существовали только в свободных от тирании полисах. Лишь только государство, начинало подменять правление законов произволом оно сразу же ограничивало свободу судебных споров, под одобрительные крики толпы изничтожая сутяг.
Так происходило не только к античной Греции, но и в девятом веке в Норвегии после ее объединения конунгом Харальдом Прекрасноволосым.
До этого немало не сентиментальные викинги, вроде Эгиля Скаллагримсена, впервые зарубившего топором врага в семь лет, и перегрызшего вооруженному противнику горло зубами (буквально), когда на поединке иступилось оружие, не брезговали предъявлять весьма сомнительные иски и хитростью вытягивать решение суда в свою пользу.
Закону, пусть и с неохотой, были готовы подчиниться даже самые могущественные из них.
Так выплатил три марки серебра один из самых знатных вельмож при дворе норвежского конунга - Эйнар Муха, в руки которого была отдан надзор за «бюджетообразующей» торговлей мехами с финнами. Эйнар имел дурную привычку убивать противящихся ему людей, не выплачивая их родичами виры, на которую они имели право.
Услышал про это нарушение правил хорошего тона и исландский скальд Халли Челнок. Как-то он в беседе со своим другом Сигурдом обмолвился, что он обид терпеть не будет и если Эйнар Муха его заденет, призовет его к ответу и добьется выплаты возмещения. Они заспорили и договорились до того, что Халли предложил Сигурду побиться об заклад. Сигурд поставил золотое кольцо весом в полмарки, а Халли - свою голову. Через некоторое время Эйнар рассказал конунгу, как недавно он захватил корабль, подозреваемый в контрабанде меха, и убил, в числе прочих, находящегося на нем исландца, который защищался так, что ни за что не удалось бы захватить судно, если бы все на нем бились также.
Бывший при этом Халли изменился в лице и сказав, что он только что услышал весть о гибели своего брата, немедля пошел требовать выплаты виры.
Его друг, напуганный тем, что их спор так быстро разрешается (ведь Эйнар убивал людей и за меньшее), попросил не делать этого и не только освободил его от заклада, но и предложил выплатить вдвое, лишь бы тот не досаждал Эйнару. Халли сказал, что его брат так бы не поступил и в присутствии конунга, несмотря на угрозы расправы, неоднократно требовал виры.
В конце концов, намекнув, что он может сложить об Эйнаре черный нид, страшную даже самым могущественным людям колдовскую песню (так некогда отомстил за себя Торстейн Ярлов Скальд, черным нидом не только уничтожив часть дружины правителя Норвегии ярла Хакона, но и искалечив его самого, в числе прочего, у Хакона вылезла половина волос на голове и бороде, а промежность покрылась язвами, зудящими так, что ярл приказал навязать узлов на мешковине и протаскивать эту чесалку у себя между ног), и, испугав самого конунга, Халли свои деньги получил.
Когда же Сигурд стал поздравлять его с победой, он сообщил ему, что, по правде говоря, он никогда не состоял в родстве с человеком, убитым Эйнаром, и только хотел проверить, сможет ли вытянуть из него деньги.
Удивительно ли, что исландцев считали редкими хитрованами?
В Скандинавии даже призраки подчинялись решению суда.
Как - то хозяин исландского хутора утонул вместе с некоторыми из своих рабов. Трупы выбросило на берег.
На следующую ночь после похорон вся честная компания завалилась в дом и стала греться у очага, отжимая одежду.
В то время такое поведение покойников было самым обычным делом. Сначала все радовались, так как это говорило о том, что умершие получили доброе посмертие. Как правило, по окончании пяти дней тризны призраки переставали появляться.
Но не тут-то было. Прошло и пять и десять и двадцать дней, и лишь смеркается, а умертвия тут как тут - сушат одежду у огня. Не особо и мешают, но сидеть с ними рядом не очень приятно, сидеть поодаль - холодно, а разводить второй костер - накладно.
Тут один известный крючкотвор - Снорри Годи и посоветовал вызвать каждого из умерших в суд, так называемый «суд у дверей». А там вчинить ему иск о нарушении общественного спокойствия с требованием больше не появляться в этом месте и заниматься своими покойницкими делами.
Собрались судьи и лишь только призраки появились, каждого из них поименно вызвали в суд, огласили обвинение и вынесли приговор.
И сработало!
Услышав решение суда, каждое приведение, пусть и с неохотой, укоряя собравшихся в неделикатности, покинуло хутор и более они там не появлялись.
Эти истории закончилась относительно благополучно, хотя в первой из них Халли Челнок и рисковал жизнью.
Но если скандинавам в правосудии отказывали, то все могло сложиться куда драматичнее. Нередко в дело пускалось не только сравнительно экзотичное колдовство, но и более распространенные железные доводы.
Так, в десятом веке нашей эры суд, рассматривавший спор уже упомянутого нами Эгиля с тремя братьями, был разогнан по приказу жены норвежского конунга. Оскорбленный Эгиль, по прошествии недолго времени, лично зарубил не только всех братьев-ответчиков и норвежского принца - сына своей обидчицы, но и оказавшихся с ними по близости полтора десятка людей (его спутники убили еще столько же), в итоге получив имущество, которого добивался.
Уровень уважения к решениям суда просто поразителен, если учесть, что законы уважали куда меньше и по общим представлениям того времени «страной должен владеть тот кто сильнее». Часто придумывать более значимый «casus belle» никто не удосуживался.
Отражением этого мнения было то, что единоборство являлось законным способом перераспределения собственности. Каждый из бойцов ставил определенный заклад, который получал победитель. Если же один из поединщиков погибал, наследство за ним получал его убийца.
Некоторые таким образом богатели.
Впрочем, был укорот и на них.
Однажды подобный охотник за чужим добром - берсерк, уже скопивший немалые богатства, вызвал на бой состоятельного, но еще не испытанного в битве молодого человека по имени Фридгейр. И надо же так случиться, что у того как раз в это время гостил уже упоминавшийся Эгиль Скаллагримсен. По просьбе матери Фридгейра Эгиль, отложив своей отъезд, согласился его сопровождать. Приехав на место поединка, Эгиль парой оскорбительных вис спровоцировал берсерка на бой, быстро зарубил врага и… потребовал себе неправедно нажитое богатство покойника.
Поединок считался легальным способом разрешения и любого судебного спора, даже бракоразводного.
В Исландии некая Унн развелась со своим мужем Хрутом.
Хрут был крут. В молодые годы любовник норвежской королевы и удачливый викинг он как-то раз голыми руками обезвредил напавшего на него с секирой в руках опытного в бою убийцу. Значительно позднее, он уже восьмидесятилетним стариком убил вооруженного одоспешенного грабителя, уводящего лошадей у не самого приятного родственника Хрута.
Причина развода была необычна. По словам Унн: «плоть его (Хрута) так велика, что он не может иметь утехи со мной, и как мы оба ни стараемся, ничего у нас не получается».
Развод Хрут стерпел, но когда Мёрд - отец Унн стал через суд требовать выдать ему приданое дочери, вышел из себя. Он вызвал Мёрда на поединок, поставив в заклад все приданое и еще столько же.
Мёрд был пожилой человек и, покрыв себя позором, от боя оказался. Суд так и не вынес решения по делу и это было ошибкой Хрута, которой со временем воспользовалась Унн.
По прошествии некоторого времени после смерти отца, она подговорила начать тяжбу заново своего родича - Гуннара с Конца Склона. Сложность была в том, чтобы вызвать Хрута в суд. Ведь для этого было нужно лично приехать ко двору Хрута и на его земле объявить о предъявлении иска. Дело было рискованное, не зря в подобные поездки обычно ездили в большой компании и то регулярно доходило до смертоубийств.
Гуннару помог его друг Ньяль - величайший знаток законов того времени.
По его совету Гуннар, переоделся в плохую одежду и скрыл лицо под полями шляпы, чтобы не быть узнанным. Затем он, назвавшись именем известного склочника, явился к дому Хрута под предлогом торговли мелким товаром. В гостях он несколько раз выставил себя шутом и немало веселил Хрута. Заведя разговор о недавно умершем Мёрде, Гуннар спросил Хрута - как бы тот посоветовал возобновить тяжбу о приданном. Хрут, хвастаясь своей победой в суде, рассказал как бы он начал дело на месте его противников и произнес форму вызова в суд. Гуннар попытался повторить за ним, но из двух слов едва одно было на месте.
Хрут, не заподозрив подвоха, засмеялся его неумелости. Гуннар начал кипятиться и валить все на своих спутников, якобы они его сбили. Затем он попросил Хрута повторить вызов еще раз и после нескольких неудачных попыток под общий смех правильно произнес вызов, призвав своих спутников в свидетели того, что он вызвал Хрута на суд по поручению Унн, дочери Мёрда.
Когда Гуннар уехал, Хрут узнал, что его обвели вокруг пальца и выслал людей в погоню, но было уже поздно и дело было передано в суд. Однако еще до вынесения решения, чтобы сосчитаться с Хрутом за унижение Мёрда, Гуннар предложил тягаться не словами, а сталью. Он вызвал Хрута на поединок, поставив в заклад предмет тяжбы. Хрут хотел согласится, но его отговорили родичи[2], сказав, что если он станет биться с Гуннаром, то ему придется не лучше, чем пришлось бы Мёрду, если бы он стал биться с Хрутом. Родственники помогли Хруту и выплатить всю сумму приданного.
В средневековой скандинавии хорошие сутяги были в чести, но нередко и расплачивались за это также, как и их античные коллеги.
Некий Эйольв в десятом веке первым применил ныне широко известную хитрость с тайной сменой места нахождения ответчика, чтобы иск его оппонентов был рассмотрен некомпетентным судом. Суд-то он выиграл, а жизнь проиграл, в тот же день, получив от процессуального оппонента (в качестве эвфемизма острого аргумента) копье в живот.
Страсть средневековых скандинавов к сутяжничеству отражена в исландских и норвежских сагах, большинство которых так или иначе, связаны с каким-либо судебным разбирательством.
Это неудивительно, ведь выигранный иск прибавлял не только имущества, но и славы, не менее чем удачный викингский поход.
Так в начале одиннадцатого века, добывая себе славу, ввязался в чуждый ему спор Бродди сын Бьярни. Защищая некого Торхалля, вина которого была бесспорна, он сумел, действуя против первейших законников страны, хитростью включить самого себя в состав суда, который был правомочен определять размер компенсации. В итоге суд обязал Торхалля уплатить истцам по шесть локтей домотканого сукна. Столь малая выплата была неприкрытым оскорблением.
Богатый, но не сведущий в законах человек не мог рассчитывать на уважение. Нередко менее состоятельные, но образованные сутяги объединялись с тем, чтобы «пощипать» его. Так в Исландии в одиннадцатом веке едва не потерял всё своё богатство «которого было больше нежели у трех церквей», некий Одд, против которого объединилось пять хёвдингов. Все могло закончиться плохо, если бы не вмешательство в процесс его не столь деловитого, но подкованного в законах отца. Не брезгуя крючкотворством, взятками, угрозами и хитростью он разными приемами «обошел с подветренной стороны» действовавших против него пятерых сутяг.
Любопытно, что одним из них был только что упоминавшейся, изрядно постаревший Бродди. Его обыграли его же собственным приемом с включением в число судей дружественных ответчику лиц и выплатой смехотворно малого возмещения.
На этих примерах очевидно видно, что гринмейл, пусть и под другими названиями существует уже многие тысячи лет. Его практиковали и греки - отцы нашей науки и культуры и скандинавы, заложившие основы большинства ныне существующих европейских государств.
Прошло несколько тысячелетий, сикофантов стали называть сутягами, потом тех, что специализировались на «работе» с организациями - «гринмейлерами». Но сам явление не изменило суть. По словам Симонида, переданных Плутархом, в каждом демократическом государстве должны появиться сикофанты.
Конечно, никакое акционерное общество не будет любить акционера, голосующего против решений, выгодных обществу, но убыточных акционеру. Ни одно государство не будет радо кредитору, который не соглашается реструктурировать задолженность, тем самым срывая бюджетные преобразования, так искренне обещанные избирателям.
Но ведь, размещая свои ценные бумаги, и акционерное общество и государство знали, что покупатели могут оказаться не филантропами и потребуют исполнения прав по купленным ими ценным бумагам.
Следует ли брать в долг, не имея возможности отдать, и обещать, не собираясь исполнить? Кто более достоин порицания - неисправный должник или требующий своего неуступчивый кредитор?
Хочу сразу оговориться, что я ни в коей мере не защищаю нарушения закона. Речь идет о правомерном поведении. Ведь, как ни обидно некоторым это признавать, в большинстве случаев, то, что называют «гринмейлом» - легальное действие. Каждый реализует права в интересе своем, а не третьих лиц и мелкий акционер не обязан заботиться о выгоде другого акционера или самого акционерного общества.
Более того, сегодня «гринмейл» или «рейдерство» стали такой же мантрой, как «демократическое государство» (дает индульгенцию на нарушения закона) или «свободная пресса» (извиняет публикацию заведомой клеветы). Назовем оппонента гринмейлером - этого достаточно для пренебрежения его правами.
Пользуясь этим, нередко называют друг друга гринмейлерами все пять сторон корпоративного конфликта.
Как же защититься от домогательств сутяг? Лучший способ избежать нападок это есть яблоки. Те самые, по анекдоту, которые нужно потреблять не до или после, а вместо.
Исполняйте требования закона, вовремя расплачивайтесь с теми, кому должны, внимательно читайте то, что подписываете, и никаким сутягам вас не достать.
Пренебрегите этим, соблазнившись выгодностью совершения сделки, о заинтересованности в которой не сообщено акционерному обществу, или «забыв» опубликовать информацию о его деятельности, выкиньте из головы, что и у других тоже есть права и сразу станете для них лакомой добычей. Останется только радоваться, что привычные Эгилю Скаллагримсену убийственные методы ведения спора ныне в моде.
Как его не называй, сутяжничество - это реверс монеты, аверсом у которой право защищать свои права в суде. Уничтожить лишь одну сторону монеты невозможно[3]. Сутяги исчезают лишь если монету плющат, лишив граждан возможности себя защищать в суде и поставив все под контроль государства. Не случайно полностью исчезали при диктатурах и становились первыми жертвами тиранов именно сикофанты. Ведь именно они были, пусть и не всегда приятным, но зримым доказательством здоровья полиса, где каждый готов защищать свои права.
[1] Нужно подчеркнуть, что греки снисходительно смотрели на взяточничество.
Зато в соседней им персидской державе с судьи за взятку, вынесшего неправедный приговор, снимали после казни кожу. Она шла на обивку судейского кресла судьи, назначенного на вакантное место. Чтобы вновь назначенный, так сказать, всей душой чувствовал, что с ним будет, если он позволит себе соблазниться.
По свидетельству Геродота именно в таком кресле некоторое время был вынужден восседать персидский военачальник Отон. Его сиденье было покрыто кожей, снятой с его отца, польстившегося на легкую прибыль.
Судя по тому, что столь жесткие меры иногда применялись, не уверен, что они давали результат и положение было существенно лучше, чем в Греции.
[2] Беспокойство родных Хрута понятно, если учесть, что Гуннар с Конца Склона был, пожалуй, один из лучших воинов за всю историю Исландии. Рубил мечом и в то же время метал копья с двух рук. Однажды на пару с братом отбился от двадцати шести ждущих его в засаде врагов. Впоследствии, чтобы убить одного, застигнутого врасплох, оставшегося без подмоги Гуннара, пришлось собрать восемь десятков воинов и многие из них ушли с поля боя не своими ногами, а шестнадцать нападавших были тяжело ранены. И то неизвестно как бы повернулось дело, кабы не предательство жены Гуннара.
[3] К слову, именно так по одной из легенд были уничтожены пророки. До этого их неоднократно изгоняли и убивали. Царь Саул вырезал целый город пророков, но извести их было невозможно. Но потом мудрецы Великого собрания пламенной молитвой смогли уничтожить страсть народа к идолопоклонству и все… После этого пророков в истории не было, так как склонность к идолопоклонству оказалась другой стороной способности к пророчеству.