Святой дедушка
Один интересный человек находился в Усть-Каменогорске в середине XIX века, который запомнился местным обывателям, потом он оказался в Омске. О нём рассказано в двух заметках из прошлого.
В усть-каменогорской крепостной каторжной тюрьме отбывал наказание один арестант - старик, отличавшийся особенной богобоязненностью. Он часто молился Богу, больше всего по ночам. Каторга относилась к нему с уважением и называла «святым дедушкой». Говорили, что некоторые из арестантов видели над его головой, во время его ночных молений, какое-то сияние.
В крепостной церкви он не пропускал ни одной праздничной службы. Что это был за подвижник, осталось невыясненным (сведения получены от разных лиц Усть-Каменогорска). «Записки Семипалатинского подотдела Западно-Сибирского отдела Русского Географического общества», 1909 год, выпуск IV.
Вторая заметка.
Жоховский происходил из польских дворян и за политическое преступление был сослан во второй четверти XIX века в каторжные работы в усть-каменогорскую крепость. О Жоховском имеются довольно подробные сведения в безсмертном творении Ф.М. Достоевского «Записки из мёртвого дома». Достоевский приводит только инициалы Жоховского. По сведениям ссыльного поляка Тарайевича, Жоховский в конце 1840-х годов был переведён из Усть-Каменогорска в Омскую каторгу, где с ним и познакомился Достоевский.
Ф.М. Достоевский называет Жоховского профессором математики и говорит, что он был «старик добрый, хороший, большой чудак». Ему было тогда свыше пятидесяти лет. Математику он, по-видимому, по словам Достоевского знал. Беседуя с Ф.М., Жоховский силился растолковать на своём полурусском языке какую-то особенную, им самим выдуманную, астрономическую систему, которая, впрочем, в печати не имела успеха.
Он производил впечатление человека с «несколько повреждённым рассудком». Жоховский отличался глубокой религиозной настроенностью, «по целым дням молился на коленях Богу, чем снискал себе общее уважение каторги и пользовался им до самой смерти своей». Это уважение обитателей мёртвого дома к Жоховскому началось с первого момента прибытия его в омскую тюрьму после истории с тюремным майором.
Во время пересылки Жоховского с прочими политическими преступниками из Усть-Каменогорска в Омск, пересылаемые обросли в дороге бородами. Когда их привезли к тюремному плац-майору, последний, взбешённый их видом, заключавшим, по мнению майора, все признаки нарушения субординации, устроил им следующую сцену, описанную Ф.М. Достоевским.
« - В каком они виде! - заревел он, - Это бродяги, разбойники!
Ж-кий, тогда ещё плохо понимавший по-русски и подумавший, что их спрашивают: кто они такие - бродяги, или разбойники? Отвечал:
- Мы не бродяги, а политические преступники.
- Ка-а-ак! Ты грубить? Грубить! - заревел майор. - В кордегардию! Сто розог! Сей же час, сию минуту!
Старика наказали. Он лёг под розги безпрекословно, закусил себе зубами руку и вытерпел наказание без малейшего крика или стона, не шевелясь. Он должен был прийти прямо из кордегардии, где его наказывали.
Вдруг отварилась калитка: Ж-кий, не глядя ни на кого, с бледным лицом и с дрожащими бледными губами, прошёл между собравшимися во дворе каторжных, уже узнавших, что наказывают дворянина, вошёл в казарму, прямо к своему месту, и, ни слова не говоря, стал на колени и начал молиться Богу.
Каторжные были поражены и даже растроганы. Как увидал я этого старика, говорил М-кий, седого, оставившего у себя на родине жену, детей, как увидал я его на коленях, позорно наказанного и молящегося, - я бросился за казармы и целых два часа был как без памяти; я был в исступлении…
Каторжные стали очень уважать Ж-кого с этих пор и обходились с ним всегда почтительно. Им особенно понравилось, что он не кричал под розгами».
Усердие плац-майора, однако, не было одобрено генерал-губернатором и комендантом крепости. Первый сделал майору выговор, последний же очень вознегодовал на майора и внушил ему, чтобы он на будущее время изволил держать руки покороче.
Общественное мнение г. Омска энергично реагировало на возмутительную расправу майора с Жоховским. Эта история создала майору в городе немало неприятностей. Позднее майор совершенно изменил своё мнение о политических и начал им покровительствовать.
Дошло до того, что однажды вдруг он потребовал к себе из острога Жоховского.
«- Ж-кий, - сказал он, - я тебя оскорбил. Я тебя высек напрасно, я знаю это. Я раскаиваюсь. Понимаешь ты это? Я, я, я раскаиваюсь!
Ж-кий отвечал, что он это понимает.
- Понимаешь ли ты, что я, я, твой начальник, призвал тебя с тем, чтобы просить у тебя прощения. Чувствуешь ли ты это? Кто ты передо мной? Червяк! Меньше червяка: ты арестант! А я - Божьею милостью майор. Майор! Понимаешь ли ты это!
Ж-кий отвечал, что и это понимает.
Ну, так теперь я мирюсь с тобой. Но чувствуешь ли, чувствуешь ли это вполне, во всей полноте? Способен ли ты это понять и почувствовать? Сообрази только: я, я майор!.. и т.д.»
Про всю эту сцену Жоховский рассказал Ф.М. Достоевскому. Находясь в омской каторге, бывший профессор университета тяжело заболел и умер на глазах Достоевского в тюремном госпитале.
Вместе с Жоховским из Усть-Каменогорска пришли в Омск, по сведениям Ф.М. Достоевского, ещё политические Б-кий и Т-ский. К сожалению, отсутствие в архивных данных каких-либо сведений о вышеуказанных двух лицах, лишает нас возможности раскрыть инициалы этих лиц и дать хотя бы их краткие биографии.
Б.Г. Герасимов, «Ссыльные поляки в Семипалатинской области», Записки Семипалатинского Подотдела Западно-Сибирского Отдела Русского Географического Общества, Семипалатинск, Типография областного Правления, 1918 год.