Импато
Тут вот граждане жаловались на отсутствие хорошей фантастики. А вот ее есть у меня - например повесть Танцы (всего 66 страниц). Ее публиковали в урезанном виде в журнале "Химия и Жизнь". Как бы то ни было, повесть классная. Толковые ценители получат удовольствие. Обещаю. И мне это дело близко - яйцеголовые очкарики решили облагодетельствовать человечество, все испытали на хомяках, крысах и обезьянах - и попали в непонятное. Пришлось застрелиться. А «облагодетельствованное» человечество еще 50 лет вынуждено было разбираться с результатами. Я это понимаю, да. Но как бы ни было - вот отличная фантастика. Наслаждайтесь, кто хочет.
А тут немножко отрывков, так, для коллекции:
Всю жизнь Томешу казалось, что скрыта в нем огромная сила, хотя на самом деле он был слабый и временами до трусливости нерешительный человек. Эта сила была предметом его тайной гордости и составляла основной смысл его существования. Способностей у Томеша было много, однако талантами он не блистал, поэтому переход от пустой мечтательности к мечтательности, если так можно выразиться, практической давался ему с трудом. Примерно тогда же он женился, что было неприязненно и даже презрительно воспринято друзьями.
Томеш Кинстер был врач. Он выбрал медицину после долгих раздумий и снекоторым разочарованием в душе. Он отказался от искусства, философии и математики ради мечты навсегда избавить человечество от импато, даже больше -- подарить ему импато без тех трагических последствий, к которым в ольшинстве случаев приводит эта болезнь. Только так -- ни больше, ни меньше. Унылый мечтатель, он всегда был уверен, что кончит жизнь рано и нехорошо. Он убедил себя, что, как ни остерегайся, в конце концов обязательно заразишься. Опасения сбылись, но, к своему удивлению, заразился Томеш не на работе, а скорее всего в ресторане, где они с женой обычно обедали. Потом он часто вспоминал об этом ужине, настойчиво перебирал все тогда происшедшее, но в голову приходили ничего не значащие подробности, а самого главного -- откуда пришла зараза -- он вспомнить не мог. Многие импаты провидят будущее, иногда уже на второй стадии болезни, однако прошлого им понять не дано. У них есть только то, что попало в их память раньше.
Томеш сознавал, насколько это ненужно -- искать виновного, но все-таки искал, подчиняясь, может быть, иррациональному приказу изнутри, из останков искалеченного подсознания, снова и снова, по кругу: мягкий посудный звон...вежливый говорок автомата... смешок в соседней кабине... густой запах
пищи... мимолетная улыбка жены, вызванная удачной остротой... егопреувеличенный восторг по поводу этой улыбки... одновременно мысль: у нееприказ даже в линии ушей!.. Жирный кусок хлеба на краю стола...рукопожатие... рукопожатие?! Нет, нет, не там... извилистый путь от стола к двери... потом блеск уличной травы... сразу видно, что здесь не бывает машин: там, где проезд разрешен, трава причесана в направлении движения иb разлохмачена по центру... разговор о детях... усталость, подсвеченная листва, чей-то далекий смех, птичий гомон... казалось, идут они не по улице, а по нежно освещенному коридору... что-то комнатное. Томеш почему-то был твердо уверен, что заражение произошло именно тогда -- или по пути домой, или в ресторане, куда по средам приходили послушать наркомузыку его сослуживцы и куда тайком от Аннетты пробирался он сам, потому что Аннетта не любила, когда Томеш занимался чем-то, что не было непосредственно связано с ней.
-- Но с другой стороны, дорогой Друг, -- продолжил он совсем уже иным тоном, -- есть и более оптимистичная точка зрения. Ведь сын у него не вчера родился?
-- Двенадцать лет ему, -- подтвердил скаф.
-- Вот видите, двенадцать лет. А за это время Дайра ни разу не сорвался, не дал повода и даже, наоборот, стал лучшим из лучших. Так что его надо, разумеется, держать под контролем, но выводов! Выводов никаких. Ведь еще никак не проявилось, что у него близкий родственник.
-- В том-то и дело, что проявилось.
-- Проявилось? Когда? Что? ("Так-так", -- подумал Мальбейер.)
-- Сегодня он ушел с дежурства, оставил пост, чтобы проводить сына на аэродром.
-- А что, сын разве у него живет? -- вскинулся Мальбейер. -- Странно. -- Нет, не у него. В интернате. У Дайры жена когда-то погибла от импато. Он сюда на каникулы приезжает.
-- Так-так, -- сказал Малъбейер и подумал: "Так-так". Комбинации складывались и рассыпались мгновенно, не хватало каких-то деталей и сильно мешало присутствие Сентаури. Сентаури... Впрочем, он мог бы... Мальбейер решил пустить пробный шар. -- Знаете, что мы с вами сделаем, дорогой друг. Мы все-таки не будем никому сообщать. Но сами с него глаз не спустим. Ведь дело-то серьезное!
Но уже взбиралась в это время на крышу соседка с нижнего этажа, придерживая длинную юбку; чуть сгорбившись, кралась она по ступеням, по темному перегретому чердаку к мутному квадрату окна, туда, где на крыше торчали четыре гриба энергоприемников. К горячему притронувшись пальцем, зашипела и тут же забыла про боль, утвердилась в догадке, обернулась назад, прислушалась (и с каждым ее движением счастье сжималось, уползало неотвратимо в липкую свою трещину): колеблющиеся лица искажены, воздух теряет плотность, все глаза на нее. Вот спускается она тенью (Томеш замер, Аннетта бурно трясется), вот поднимает она руку к вызову, и вот вызов после месячного перерыва размалывает бурую тишину:
-- К вам гости! К вам гости!
Соседка прислушивается, хотя знает прекрасно, что ничего услышать не сможет.
-- К вам гости! К вам гости!
Держась за горло, Аннетта смотрит на Томеша. Он закрыл глаза и скривил губы, между бровями появились две вертикальные складки.
-- Я не выдержу, -- сказал Томеш, а губы слушались плохо. И соседка закричала, услыхав его голос, и белкой ринулась вниз, а Аннетта сказала мужу, что надо бы ее как-то остановить, а он подумал, что да, обязательно надо, однако с места не сдвинулся, только побелел у него лоб, а у нее еще сильней задрожали пальцы. Было жарко, но импата знобило.
Когда над дальними крышами нависли сверкающие точки скафовских "пауков", импаты находились в той стадии нервного окоченения, которая предвещала судорогу -- пик болезни. Закаменев, они сидели друг против друга за рабочим столом Томеша и вслушивались в быстро летящих скафов. Одна за другой перекрывались лазейки, которыми еще минуту назад можно было воспользоваться. -- Я не могу, не могу, не могу, не могу, -- подумал Томеш. - Ни секунды не просижу.
-- Сиди, -- ответила Аннетта.
-- Умрем, не могу!
-- Сиди, я сама.
Еще можно спастись.
А потом интеллектор неуверенно спросил:
-- Вы живы?
-- С ума сошла, прямо на нас идет. Самоубийца, -- удивился было Сентаури, но внезапно сделал страшные глаза и заорал Ниордану:
-- Сворачивай! Сворачивай!
"Паук" резко вильнул в сторону, и в тот же момент Сентаури, закусив губу, выстрелил из гарпунного ружья. Но старуха угадала маневр и тоже свернула. Гарпун просвистел мимо нее, а затем сильный удар потряс машину. Полуоглушенный Дайра вывалился наружу из плохо закрытой дверцы. Чисто инстинктивным усилием он схватился за ручку, его зверски дернуло, и пальцы чуть не разжались, но вторая рука уже нашарила выемку на гладкой поверхности дверцы, и он отчаянно заработал ногами, пытаясь добраться хоть до какой-нибудь опоры. (Аннетта особенно рассчитывала на то, что Дайра вывалится из "паука" и повиснет на дверце, тем самым выводя из игры экипаж второй машины.)
Меньше всех пострадал Сентаури, хотя удар и пришелся почти по нему. Он
успел сделать то, что полагалось сделать каждому скафу в его положении, -- зафиксировал тело. Как только прошло ошеломление -- одна-две секунды, он быстро огляделся и прыгнул к рулю. Импатка, почти уничтоженная последним тараном, все еще держалась в воздухе и теперь, отлетев порядочно в сторону, разворачивалась для следующей атаки. Сентаури выровнял машину, однако увести ее из-под удара уже не мог: здесь нужен был крутой вираж, при котором Дайра неминуемо сорвался бы. Старуха неслась на машину, а та медленно и ровно уходила от нее в сторону.
Ниордан, еще не придя в себя, схватил автомат Дайры, и Дайра услышал характерный щелчок - перевод с фикс-пуль на смертельные. Резко застрекотал автомат. Судя по звуку, каждая пуля попадала в цель.
Дайра внезапно увидел старуху лицом к лицу, уже мертвую, и вдруг понял, что никакая она не старуха, а молодая совсем, только страшная очень. Изувеченная, в крови, она пролетела мимо него, хлестнув по ногам волосами. И упала.
Красота не вернулась к ней после смерти, и это показалось Томешу странным. Или несправедливым. Он вылетел из окна в тот момент, когда Аннетта прорывалась сквозь люк, - здесь многое решала одновременность. все же он смог. Оставалось самое трудное. Он знал, что делать, и все-таки было страшно: фьючер-эффект, феномен анонимного знания того, что случится с тобой в ближайшее время, ситуация, когда ты механически повторяешь все, что прочел в будущем, и этим самым сообщаешь себе прошлому, что нужно делать - этот фьючер-эффект был тогда еще плохо изучен, предзнания не могло быть, и все-таки оно было, здесь крылись какая-то болезненность и ложь, какая-то жуткая двусмысленность…
-- Друг гофмайор, -- проникновенно сказал Мальбейер включенному визеру, -- боюсь, что нам пора прибегнуть к услугам полиции.
-- Не нашли? -- встрепенулся Свантхречи.
-- Нашли. Но... не в городе, В северном порту. Наших сил не хватит на оцепление.
-- Разве такое может...
-- Он прошел контроль в костюме скафа, а когда сработал волмер, сказал охраннику, что преследует импата. Пока тот опомнился... Нам повезло --охранник не из нашей службы.
-- Но там же почти никто вуалей не носит!
-- Такая неосторожная мода! Боюсь, нам предстоит немало грустной работы, друг гофмайор.
А тут немножко отрывков, так, для коллекции:
Всю жизнь Томешу казалось, что скрыта в нем огромная сила, хотя на самом деле он был слабый и временами до трусливости нерешительный человек. Эта сила была предметом его тайной гордости и составляла основной смысл его существования. Способностей у Томеша было много, однако талантами он не блистал, поэтому переход от пустой мечтательности к мечтательности, если так можно выразиться, практической давался ему с трудом. Примерно тогда же он женился, что было неприязненно и даже презрительно воспринято друзьями.
Томеш Кинстер был врач. Он выбрал медицину после долгих раздумий и снекоторым разочарованием в душе. Он отказался от искусства, философии и математики ради мечты навсегда избавить человечество от импато, даже больше -- подарить ему импато без тех трагических последствий, к которым в ольшинстве случаев приводит эта болезнь. Только так -- ни больше, ни меньше. Унылый мечтатель, он всегда был уверен, что кончит жизнь рано и нехорошо. Он убедил себя, что, как ни остерегайся, в конце концов обязательно заразишься. Опасения сбылись, но, к своему удивлению, заразился Томеш не на работе, а скорее всего в ресторане, где они с женой обычно обедали. Потом он часто вспоминал об этом ужине, настойчиво перебирал все тогда происшедшее, но в голову приходили ничего не значащие подробности, а самого главного -- откуда пришла зараза -- он вспомнить не мог. Многие импаты провидят будущее, иногда уже на второй стадии болезни, однако прошлого им понять не дано. У них есть только то, что попало в их память раньше.
Томеш сознавал, насколько это ненужно -- искать виновного, но все-таки искал, подчиняясь, может быть, иррациональному приказу изнутри, из останков искалеченного подсознания, снова и снова, по кругу: мягкий посудный звон...вежливый говорок автомата... смешок в соседней кабине... густой запах
пищи... мимолетная улыбка жены, вызванная удачной остротой... егопреувеличенный восторг по поводу этой улыбки... одновременно мысль: у нееприказ даже в линии ушей!.. Жирный кусок хлеба на краю стола...рукопожатие... рукопожатие?! Нет, нет, не там... извилистый путь от стола к двери... потом блеск уличной травы... сразу видно, что здесь не бывает машин: там, где проезд разрешен, трава причесана в направлении движения иb разлохмачена по центру... разговор о детях... усталость, подсвеченная листва, чей-то далекий смех, птичий гомон... казалось, идут они не по улице, а по нежно освещенному коридору... что-то комнатное. Томеш почему-то был твердо уверен, что заражение произошло именно тогда -- или по пути домой, или в ресторане, куда по средам приходили послушать наркомузыку его сослуживцы и куда тайком от Аннетты пробирался он сам, потому что Аннетта не любила, когда Томеш занимался чем-то, что не было непосредственно связано с ней.
-- Но с другой стороны, дорогой Друг, -- продолжил он совсем уже иным тоном, -- есть и более оптимистичная точка зрения. Ведь сын у него не вчера родился?
-- Двенадцать лет ему, -- подтвердил скаф.
-- Вот видите, двенадцать лет. А за это время Дайра ни разу не сорвался, не дал повода и даже, наоборот, стал лучшим из лучших. Так что его надо, разумеется, держать под контролем, но выводов! Выводов никаких. Ведь еще никак не проявилось, что у него близкий родственник.
-- В том-то и дело, что проявилось.
-- Проявилось? Когда? Что? ("Так-так", -- подумал Мальбейер.)
-- Сегодня он ушел с дежурства, оставил пост, чтобы проводить сына на аэродром.
-- А что, сын разве у него живет? -- вскинулся Мальбейер. -- Странно. -- Нет, не у него. В интернате. У Дайры жена когда-то погибла от импато. Он сюда на каникулы приезжает.
-- Так-так, -- сказал Малъбейер и подумал: "Так-так". Комбинации складывались и рассыпались мгновенно, не хватало каких-то деталей и сильно мешало присутствие Сентаури. Сентаури... Впрочем, он мог бы... Мальбейер решил пустить пробный шар. -- Знаете, что мы с вами сделаем, дорогой друг. Мы все-таки не будем никому сообщать. Но сами с него глаз не спустим. Ведь дело-то серьезное!
Но уже взбиралась в это время на крышу соседка с нижнего этажа, придерживая длинную юбку; чуть сгорбившись, кралась она по ступеням, по темному перегретому чердаку к мутному квадрату окна, туда, где на крыше торчали четыре гриба энергоприемников. К горячему притронувшись пальцем, зашипела и тут же забыла про боль, утвердилась в догадке, обернулась назад, прислушалась (и с каждым ее движением счастье сжималось, уползало неотвратимо в липкую свою трещину): колеблющиеся лица искажены, воздух теряет плотность, все глаза на нее. Вот спускается она тенью (Томеш замер, Аннетта бурно трясется), вот поднимает она руку к вызову, и вот вызов после месячного перерыва размалывает бурую тишину:
-- К вам гости! К вам гости!
Соседка прислушивается, хотя знает прекрасно, что ничего услышать не сможет.
-- К вам гости! К вам гости!
Держась за горло, Аннетта смотрит на Томеша. Он закрыл глаза и скривил губы, между бровями появились две вертикальные складки.
-- Я не выдержу, -- сказал Томеш, а губы слушались плохо. И соседка закричала, услыхав его голос, и белкой ринулась вниз, а Аннетта сказала мужу, что надо бы ее как-то остановить, а он подумал, что да, обязательно надо, однако с места не сдвинулся, только побелел у него лоб, а у нее еще сильней задрожали пальцы. Было жарко, но импата знобило.
Когда над дальними крышами нависли сверкающие точки скафовских "пауков", импаты находились в той стадии нервного окоченения, которая предвещала судорогу -- пик болезни. Закаменев, они сидели друг против друга за рабочим столом Томеша и вслушивались в быстро летящих скафов. Одна за другой перекрывались лазейки, которыми еще минуту назад можно было воспользоваться. -- Я не могу, не могу, не могу, не могу, -- подумал Томеш. - Ни секунды не просижу.
-- Сиди, -- ответила Аннетта.
-- Умрем, не могу!
-- Сиди, я сама.
Еще можно спастись.
А потом интеллектор неуверенно спросил:
-- Вы живы?
-- С ума сошла, прямо на нас идет. Самоубийца, -- удивился было Сентаури, но внезапно сделал страшные глаза и заорал Ниордану:
-- Сворачивай! Сворачивай!
"Паук" резко вильнул в сторону, и в тот же момент Сентаури, закусив губу, выстрелил из гарпунного ружья. Но старуха угадала маневр и тоже свернула. Гарпун просвистел мимо нее, а затем сильный удар потряс машину. Полуоглушенный Дайра вывалился наружу из плохо закрытой дверцы. Чисто инстинктивным усилием он схватился за ручку, его зверски дернуло, и пальцы чуть не разжались, но вторая рука уже нашарила выемку на гладкой поверхности дверцы, и он отчаянно заработал ногами, пытаясь добраться хоть до какой-нибудь опоры. (Аннетта особенно рассчитывала на то, что Дайра вывалится из "паука" и повиснет на дверце, тем самым выводя из игры экипаж второй машины.)
Меньше всех пострадал Сентаури, хотя удар и пришелся почти по нему. Он
успел сделать то, что полагалось сделать каждому скафу в его положении, -- зафиксировал тело. Как только прошло ошеломление -- одна-две секунды, он быстро огляделся и прыгнул к рулю. Импатка, почти уничтоженная последним тараном, все еще держалась в воздухе и теперь, отлетев порядочно в сторону, разворачивалась для следующей атаки. Сентаури выровнял машину, однако увести ее из-под удара уже не мог: здесь нужен был крутой вираж, при котором Дайра неминуемо сорвался бы. Старуха неслась на машину, а та медленно и ровно уходила от нее в сторону.
Ниордан, еще не придя в себя, схватил автомат Дайры, и Дайра услышал характерный щелчок - перевод с фикс-пуль на смертельные. Резко застрекотал автомат. Судя по звуку, каждая пуля попадала в цель.
Дайра внезапно увидел старуху лицом к лицу, уже мертвую, и вдруг понял, что никакая она не старуха, а молодая совсем, только страшная очень. Изувеченная, в крови, она пролетела мимо него, хлестнув по ногам волосами. И упала.
Красота не вернулась к ней после смерти, и это показалось Томешу странным. Или несправедливым. Он вылетел из окна в тот момент, когда Аннетта прорывалась сквозь люк, - здесь многое решала одновременность. все же он смог. Оставалось самое трудное. Он знал, что делать, и все-таки было страшно: фьючер-эффект, феномен анонимного знания того, что случится с тобой в ближайшее время, ситуация, когда ты механически повторяешь все, что прочел в будущем, и этим самым сообщаешь себе прошлому, что нужно делать - этот фьючер-эффект был тогда еще плохо изучен, предзнания не могло быть, и все-таки оно было, здесь крылись какая-то болезненность и ложь, какая-то жуткая двусмысленность…
-- Друг гофмайор, -- проникновенно сказал Мальбейер включенному визеру, -- боюсь, что нам пора прибегнуть к услугам полиции.
-- Не нашли? -- встрепенулся Свантхречи.
-- Нашли. Но... не в городе, В северном порту. Наших сил не хватит на оцепление.
-- Разве такое может...
-- Он прошел контроль в костюме скафа, а когда сработал волмер, сказал охраннику, что преследует импата. Пока тот опомнился... Нам повезло --охранник не из нашей службы.
-- Но там же почти никто вуалей не носит!
-- Такая неосторожная мода! Боюсь, нам предстоит немало грустной работы, друг гофмайор.