Августин.
Сначала хочу поделиться радостью - у нас отличная преподаватель по европейской средневековой литературе. В связи с этим предметом (да и вообще, давно пора) - отрывок из "Исповеди" Августина:
- "XIII.
20. В чем, однако, была причина, что я ненавидел греческий, которым
меня пичкали с раннего детства? Это и теперь мне не вполне понятно. Латынь я
очень любил, только не то, чему учат в начальных школах, а уроки так
называемых грамматиков. Первоначальное обучение чтению, письму и счету
казалось мне таким же тягостным и мучительным, как весь греческий. Откуда
это, как не от греха и житейской суетности, ибо "я был плотью и дыханием,
скитающимся и не возвращающимся". Это первоначальное обучение, давшее мне в
конце концов возможность и читать написанное и самому писать, что
вздумается, было, конечно, лучше и надежнее тех уроков, на которых меня
заставляли заучивать блуждания какого-то Энея, забывая о своих собственных;
плакать над умершей Дидоной, покончившей с собой от любви, - и это в то
время, когда я не проливал, несчастный, слез над собою самим, умирая среди
этих занятий для Тебя, Господи, Жизнь моя.
21. Что может быть жалостнее жалкого, который не жалеет себя и
оплакивает Дидону, умершую от любви к Энею, и не оплакивает себя, умирающего
потому, что нет в нем любви к Тебе, Господи, Свет, освещающий сердце мое;
Хлеб для уст души моей, Сила, оплодотворяющая разум мой и лоно мысли моей. Я
не любил Тебя, я изменял Тебе, и клики одобрения звенели вокруг изменника.
Дружба с этим миром - измена Тебе: ее приветствуют и одобряют, чтобы человек
стыдился, если он ведет себя не так, как все. И я не плакал об этом, а
плакал о Дидоне, "угасшей, проследовавшей к последнему пределу" - я,
следовавший сам за последними созданиями Твоими, покинувший Тебя, я, земля,
идущая в землю. И я загрустил бы, если бы мне запретили это чтение, потому
что не мог бы читать книгу, над которой грустил. И эти глупости считаются
более почтенным и высоким образованием, чем обучение чтению и письму.
22. Господи, да воскликнет сейчас в душе моей и да скажет мне правда
Твоя: "Это не так, это не так". Гораздо выше, конечно, простая грамота. Я
готов скорее позабыть о блужданиях Энея и обо всем прочем в том же роде, чем
разучиться читать и писать. Над входом в школы грамматиков свисают
полотнища, но это не знак тайны, внушающей уважение; это прикрытие
заблуждения. Да не поднимают против меня крика те, кого я уже не боюсь,
исповедуясь Тебе, Боже мой, в том, чего хочет душа моя: я успокаиваюсь
осуждением злых путей своих, дабы возлюбить благие пути Твои. Да не
поднимают против меня крика продавцы и покупатели литературной премудрости;
ведь если я предложу им вопрос, правду ли говорит поэт, что Эней когда-то
прибыл в Карфаген, то менее образованные скажут, что они не знают, а те, кто
пообразованнее, определенно ответят, что это неправда. Если же я спрошу, из
каких букв состоит имя "Эней", то все, выучившиеся грамоте, ответят мне
правильно, в соответствии с тем уговором, по которому людям
заблагорассудилось установить смысл этих знаков. И если я спрошу, от чего у
них в жизни произойдет больше затруднений: от того ли, что они позабудут
грамоту, или от того, что позабудут эти поэтические вымыслы, то разве не
очевидно, как ответит человек, находящийся в здравом уме? Я грешил,
следовательно, мальчиком, предпочитая пустые россказни полезным урокам,
вернее сказать, ненавидя одни и любя другие. Один да один - два; два да два
- четыре; мне ненавистно было тянуть эту песню и сладостно было суетное
зрелище: деревянный конь, полный вооруженных, пожар Трои и "тень Креусы
самой"."
Спорить с Августином я считаю бесполезным - и не только потому, что он уже не сможет ответить.