о черном пиаре
Как все знакомо.
"Насколько устойчивым было восприятие русских как варваров, можно показать на примере лишь одного персонажа французской литературы, который хотя и появился на исходе XVIII в., но продолжал оказывать влияние на протяжении всего XIX в.: речь идет о монстре-каннибале Минском, главном действующем лице в одном из эпизодов романа «История Жюльетты, или Успехи порока» (1796 г.) Маркиза де Сада (Marquis de Sade).
Минский, который сам представляется «московитом», имеет необычно мощное телосложение и обладает богатством, которое позволяет ему безнаказанно реализовывать самые чудовищные фантазии. В замке, расположенном в пустынной местности Италии, он запирает жертвы своего ненасытного вожделения, пытает их, насилует и убивает разными изощренными способами. Минский представлен как полуживотное, как кентавр, которого он превосходит по своей кровожадности, потому что он, в отличие от плотоядного мифологического существа, предпочитает насыщаться человеческим мясом, плотью своих жертв. Находясь рядом с жертвой, Минский обращается в зверя: «Минский изрыгает проклятья, он рычит словно зверь, он чует отверстие, в которое стремится проникнуть». Путешествуя по свету, московский монстр изучил все пороки мира, чтобы затем поселиться со своим наследством в Италии, где единственным его развлечением становится преступление.
Минский становится моделью для многочисленных русских персонажей, которые предстают во французской художественной литературе как экстравагантные злодеи, предающиеся страстям и порокам. Вплоть до конца XIX в. мы находим следы этого устойчивого образа в фигурах разнообразных опустившихся русских принцев, среди которых и декадентствующий граф Владимир Норонсов из романа «Странствующий порок» («Le vice errant», 1902) Жана Лоррена (Jean Lorrain).
Эта тенденция изображения русских как диких, нецивилизованных существ, как полуживотных, находит свое отражение и в образе казака, получившем широкое распространение во французской литературе в связи с Крымской войной. Военный конфликт середины XIX в. оживил старые стереотипы, которые снова пошли в ход в пропагандистских целях: в художественных текстах того времени появляются многочисленные русские солдаты, именуемые просто «казаками» и наделенные исключительно отрицательными чертами. О казаках ходило множество слухов: так, в частности, рассказывалось, будто они любят есть свечи, - это абсурдное представление было настолько устойчивым, что Флобер счел необходимым включить его в свой «Словарь общих мест» («Dictionnaire des idées reçues»)."
Из книги: К истории идей на Западе: «Русская идея» / Под ред. В. Е. Багно и М. Э. Маликовой. СПб, 2010.
Даже последнее можно найти в XX веке - пару раз встречал про то, как советские солдаты в оккупированных (согласно новейшим трактовками истории Второй мировой войны) европейских городах якобы ели, по своей темноте, шарики нафталина. Чуть ли даже не у Лема в автобиографических интервью было.
"Насколько устойчивым было восприятие русских как варваров, можно показать на примере лишь одного персонажа французской литературы, который хотя и появился на исходе XVIII в., но продолжал оказывать влияние на протяжении всего XIX в.: речь идет о монстре-каннибале Минском, главном действующем лице в одном из эпизодов романа «История Жюльетты, или Успехи порока» (1796 г.) Маркиза де Сада (Marquis de Sade).
Минский, который сам представляется «московитом», имеет необычно мощное телосложение и обладает богатством, которое позволяет ему безнаказанно реализовывать самые чудовищные фантазии. В замке, расположенном в пустынной местности Италии, он запирает жертвы своего ненасытного вожделения, пытает их, насилует и убивает разными изощренными способами. Минский представлен как полуживотное, как кентавр, которого он превосходит по своей кровожадности, потому что он, в отличие от плотоядного мифологического существа, предпочитает насыщаться человеческим мясом, плотью своих жертв. Находясь рядом с жертвой, Минский обращается в зверя: «Минский изрыгает проклятья, он рычит словно зверь, он чует отверстие, в которое стремится проникнуть». Путешествуя по свету, московский монстр изучил все пороки мира, чтобы затем поселиться со своим наследством в Италии, где единственным его развлечением становится преступление.
Минский становится моделью для многочисленных русских персонажей, которые предстают во французской художественной литературе как экстравагантные злодеи, предающиеся страстям и порокам. Вплоть до конца XIX в. мы находим следы этого устойчивого образа в фигурах разнообразных опустившихся русских принцев, среди которых и декадентствующий граф Владимир Норонсов из романа «Странствующий порок» («Le vice errant», 1902) Жана Лоррена (Jean Lorrain).
Эта тенденция изображения русских как диких, нецивилизованных существ, как полуживотных, находит свое отражение и в образе казака, получившем широкое распространение во французской литературе в связи с Крымской войной. Военный конфликт середины XIX в. оживил старые стереотипы, которые снова пошли в ход в пропагандистских целях: в художественных текстах того времени появляются многочисленные русские солдаты, именуемые просто «казаками» и наделенные исключительно отрицательными чертами. О казаках ходило множество слухов: так, в частности, рассказывалось, будто они любят есть свечи, - это абсурдное представление было настолько устойчивым, что Флобер счел необходимым включить его в свой «Словарь общих мест» («Dictionnaire des idées reçues»)."
Из книги: К истории идей на Западе: «Русская идея» / Под ред. В. Е. Багно и М. Э. Маликовой. СПб, 2010.
Даже последнее можно найти в XX веке - пару раз встречал про то, как советские солдаты в оккупированных (согласно новейшим трактовками истории Второй мировой войны) европейских городах якобы ели, по своей темноте, шарики нафталина. Чуть ли даже не у Лема в автобиографических интервью было.