Дед Кащей
Женился, стало быть, Иван-царевич на царевне-лягушке, и пошла у него жизнь просто сказочная. Лягушка-то, известное дело, то рукавом махнет, то другим, озера расстилаются, белы лебеди плывут, хлеба пекутся вкуснее всяких пирогов, царь-батюшка на невестку не нарадуется, только ею сшитые рубахи и носит, других вовсе не признает, ну и сам Ваня молодой супругой не обижен, конечно. Жена-красавица, в избе чистота, щи всегда с мясом, печка топлена, корова доена - живи и радуйся.
Он, ясное дело, радуется, но все равно заноза в сердце сидит. Братья вроде и завидуют, а посмеиваются - лягушонка да лягушонка. А уж жены ихние и вовсе мегеры. Шипят, отшатываются, руками машут, типа брезгуют лягушонкой болотной. Лягушка-то отшучивается, а Ивану не ёмко. Гордость евоная задета.
Ну, и стал он присматриваться, что да как. Видит, как жена шкурку-то лягушачью сбрасывает, а куда девает - непонятно. Стал он украдкой выпытывать, а она опять отшучивается - погоди, мол, Ванюша, месяц да годик, да день да недельку, и все сладится. А он чем дальше, тем меньше годить-то хочет, и перед братовьями надобно покуражиться, и невесток-змеюк заткнуть, да и самому надоело, что то и дело перед глазами жабеняка прыгает. Ну несолидно, право слово, царевич все-таки, почти что наследник престола, а тут такое.
И вот аккурат под Новый Год, когда Василиса в избе чистоту навела, пирогов напекла, елку нарядила да и пошла в баню, Иван-царевич и увидел - валяется в опочивальне шкурка. Скукоженная, маленькая такая, противная, в руки брать неохота. Уж как Василиса опростоволосилась, непонятно, но или убрала шкурку неаккуратно, или вовсе забыла спрятать.
Ох, Иван и обрадовался! Печка-то еще топилась, вот, думает, сейчас шкурку ненавистную сожгу, и пойдет у нас и вовсе не жизни, а малина! Ухватил ее, значит, двумя перстами (жена-то жена, а брезгует, паршивец), да и понес из опочивальни в горницу. А в горнице елка наряженная стоит, свечи на ней горят, тепло, светло, на столе всякой снеди, да на скатерти узорчатой, а под елкой-то подарки уже приготовлены…
Иван заслонку-то в печи открыл, только размахнулся, чтобы шкурку в огонь бросить, а голос сзади и молвит:
-Ну, не дурак ли ты, Ванюша? Стой, не маши руками, неровен час и вправду спалишь!
Замер Иван-царевич на месте, обернуться боится и осторожно так говорит:
-А ты кто такой? Дед Мороз, что ли?
-Дед, ага, - отвечает голос. - Кащей я. Дед, сталбыть, Кащей.
Батюшки-святы! Вот попал Ванька так попал! Щас его Кащей уконтропупит, прям под Новый Год. И лебедя жареного отведать не успел, и подарочки не посмотрел. Ой, беда-беда-огорченье.
А сам храбрится, конечно.
-Чего ж это ты, - спрашивает, - Дед Кащей, в наших краях делаешь? Аль дома не сидится?
А сам примеряется, чтоб шкурку-то выкинуть все-таки в огонь.
А Кащей как свистнет, как топнет!
-Дурак, вот дурак-то! Стой, говорю! Положь шкурку! Не ты надевал, не тебе палить!
И заслонка у печи сама и захлопнулась.
Понял Иван-царевич, что дело совсем плохо, поворачивается и видит диво-дивное - вроде и Кащей Бессмертный перед ним стоит, костями гремит, а шуба и шапка на нем Морозкины. И посох в руках. Обомлел Иван. Думает, Кащей Морозку съел, не наелся и за мной пришел. А тот ухмыляется, изгаляется, мысли Ивановы читает.
-Да не ел я Морозку, - говорит. - Он поздравлял-поздравлял да и допоздравлялся. Снегурка с Бабой-Ягой его сейчас на ноги поставить пытаются, ну, а меня попросили покамест в его шубе походить, глядишь, кто и не угадает. - И мешком потряс большим. - А я, - говорит, - решил воспользоваться служебным положением - сани там, лошади, овес бесплатный, да и заскочить, Василисушку с праздничком поздравить. Вовремя успел!
Вот Кащей мешок на пол ставит, шубу расстегивает, шапку на затылок сдвигает, на лавку садится и посох в угол пристраивает.
Осмелел Иван маленько. Вроде не сразу его жрать будут, а может, и вовсе обойдется - Василиса-то вот-вот из бани воротится. Ну, и любопытство его мучает.
-А чего ж, говорит, нельзя шкурку-то спалить? Сколько супруга моя венчаная ее на себе таскать будет?
-Ну, дурак и есть дурак, - пожимает плечами Кащей. Да гляди-ка, чарку налил, выпил, крякнул да икрой черной закусил. - Эх, - говорит, хорошую водку Василисушка делает. На лимонных корочках настаивает. И градусов в ней ровно сорок, как должно быть.
Выпил, значит, еще чарку, разомлел чуток, Ивана пальцем поманил и говорит:
-Ты, мил-человек, пойми. Ну, спалишь ты ту шкурку, а дальше такое начнется! Василиса белым лебедем обернется и улетит в мое царство. Кащеево то есть. Или я и есть Кащей? А, ну да. Хорошую водку она делает. Вооот. Тебе, ясное дело, за супругой законной идти придется. Ты у нас царский сын-то, балованный, а не найдешь ты ее, пока три пары сапог железных не сносишь, три посоха железных не изотрешь, три хлеба железных не сгрызешь. Ты, Вань, пробовал когда хлеб-то железный грызть? Без зубов сразу останешься. Нужен ты больно Василисушке беззубый, ага. Красавец! Опять же в сапогах железных походи-ка для тренировки, взвоешь. Мозолей натрешь, да они лопаться начнут! А прикинь, сколько лет пройдет, пока ты их три пары сносишь?
Иван призадумался.
-Вот то-то и оно, - торжествующе сказал Дед Кащей и хлопнул еще чарку, уже без закуски. Дальше он говорил как-то не очень разборчиво, но кое-что Иван все-таки уловил. Смысл был в том, что игла, в которой хранится Кащеева смерть, лежит в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц в сундуке, а сундук тот висел-висел на каком-то дереве, потом дерево от старости рухнуло, сундук придавило, да сверху уже целый курган нарос, и никто толком не знает, где это место - меток-то никаких нет. Уж какие удальцы искали, а так и не нашли. Ладно, когда он на дубу висел, его издалека видно было, а теперь все. Пропал сундучок. Сгинул. И Кащей, между прочим, сильно печалится, потому что это дар еще матушки покойной. А найти никто не может.
-И вот прикинь, - сипел Кащей после седьмой чарки (а чарки-то добрые, богатырские). - Ты, значит, царский сынок, который тяжелее ложки ничего в руках не держал, спать привык на семи перинах, кушать сладко, пойдешь туда-неведомо куда, по буеракам да через буреломы, а в лесу зверя дикого видимо-невидимо, а на ногах сапоги железные, а из еды только хлеб, опять железный. Зубы поломаешь, ноги вконец стопчешь, смерть мою все равно не отыщешь, и проходишь ты так, мил-человек, до самой старости. Так в лесу и сгинешь, первый, что ли? А Василисушка все это время будет у меня в замке чахнуть. А потом опять заботы, снова жениха ей присматривать, и так без конца. Короче, Вань, плюнь ты на это дело. Я тебе как родному скажу - аккурат после Нового Года чары-то все и кончатся, станет она красной девицей и в лягушку больше оборачиваться не будет. Только не говори ей, что я тайну-то выдал, а то будет мне на орехи! - спохватился Дед Кащей, хлопнул десятую чарку, из последних сил прохрипел: - Унеси ты эту шкурку на место от греха, - икнул и упал лицом в икру. Оттуда невнятно послышалось: - Ох и вредная у Морозки работа! Последний раз его заменяю. - И Кащей окончательно затих.
-Хм, - протянул Иван. - А ведь и правда, не стоит эта шкурка таких хлопот. Верну-ка я ее на место. - И он отнес ее обратно, аккуратно положил туда, где лежала, и присмотрелся - вроде незаметно, что трогали.
Тут Василиса вернулась из бани, беззлобно ругнулась, увидев пьяненького Кащея, прошла в опочивальню и сразу выскочила в горницу.
-Ах ты, старый хрен! Кочерыжка ты лысая! Идолище костлявое! Рассказал все-таки Ваньке правду!
Она схватила Кащея за плечи и так затрясла, что все кости загремели, но без толку. Голова у старика безвольно болталась во все стороны, он стонал и причмокивал, но больше ничего Василиса от него не добилась. Она села за стол, тоже хлопнула чарку водки собственного приготовления и сердито сказала:
-А ведь так хорошо все шло, а? Годик замужем, потом сто лет у Кащея в замке отдыхаешь. А теперь, значит, мне из замужа-то не выпутаться? Ай-я-яй, вот так подарочек на Новый Год.
После ее пятой чарки Иван рискнул высунуть нос из-за печки и робко спросить:
-Василисушка, мне уже можно вылезать?
-Вылезай, - махнула рукой Василиса. - Теперь уж все одно. Давай только Кащея разбудим да и будем Новый Год встречать. А может, Вань, спалишь все-таки шкурку-то, а?
-Ищи дурака, - фыркнул Иван и тоже налил себе чарку.
Приближалась полночь.
Он, ясное дело, радуется, но все равно заноза в сердце сидит. Братья вроде и завидуют, а посмеиваются - лягушонка да лягушонка. А уж жены ихние и вовсе мегеры. Шипят, отшатываются, руками машут, типа брезгуют лягушонкой болотной. Лягушка-то отшучивается, а Ивану не ёмко. Гордость евоная задета.
Ну, и стал он присматриваться, что да как. Видит, как жена шкурку-то лягушачью сбрасывает, а куда девает - непонятно. Стал он украдкой выпытывать, а она опять отшучивается - погоди, мол, Ванюша, месяц да годик, да день да недельку, и все сладится. А он чем дальше, тем меньше годить-то хочет, и перед братовьями надобно покуражиться, и невесток-змеюк заткнуть, да и самому надоело, что то и дело перед глазами жабеняка прыгает. Ну несолидно, право слово, царевич все-таки, почти что наследник престола, а тут такое.
И вот аккурат под Новый Год, когда Василиса в избе чистоту навела, пирогов напекла, елку нарядила да и пошла в баню, Иван-царевич и увидел - валяется в опочивальне шкурка. Скукоженная, маленькая такая, противная, в руки брать неохота. Уж как Василиса опростоволосилась, непонятно, но или убрала шкурку неаккуратно, или вовсе забыла спрятать.
Ох, Иван и обрадовался! Печка-то еще топилась, вот, думает, сейчас шкурку ненавистную сожгу, и пойдет у нас и вовсе не жизни, а малина! Ухватил ее, значит, двумя перстами (жена-то жена, а брезгует, паршивец), да и понес из опочивальни в горницу. А в горнице елка наряженная стоит, свечи на ней горят, тепло, светло, на столе всякой снеди, да на скатерти узорчатой, а под елкой-то подарки уже приготовлены…
Иван заслонку-то в печи открыл, только размахнулся, чтобы шкурку в огонь бросить, а голос сзади и молвит:
-Ну, не дурак ли ты, Ванюша? Стой, не маши руками, неровен час и вправду спалишь!
Замер Иван-царевич на месте, обернуться боится и осторожно так говорит:
-А ты кто такой? Дед Мороз, что ли?
-Дед, ага, - отвечает голос. - Кащей я. Дед, сталбыть, Кащей.
Батюшки-святы! Вот попал Ванька так попал! Щас его Кащей уконтропупит, прям под Новый Год. И лебедя жареного отведать не успел, и подарочки не посмотрел. Ой, беда-беда-огорченье.
А сам храбрится, конечно.
-Чего ж это ты, - спрашивает, - Дед Кащей, в наших краях делаешь? Аль дома не сидится?
А сам примеряется, чтоб шкурку-то выкинуть все-таки в огонь.
А Кащей как свистнет, как топнет!
-Дурак, вот дурак-то! Стой, говорю! Положь шкурку! Не ты надевал, не тебе палить!
И заслонка у печи сама и захлопнулась.
Понял Иван-царевич, что дело совсем плохо, поворачивается и видит диво-дивное - вроде и Кащей Бессмертный перед ним стоит, костями гремит, а шуба и шапка на нем Морозкины. И посох в руках. Обомлел Иван. Думает, Кащей Морозку съел, не наелся и за мной пришел. А тот ухмыляется, изгаляется, мысли Ивановы читает.
-Да не ел я Морозку, - говорит. - Он поздравлял-поздравлял да и допоздравлялся. Снегурка с Бабой-Ягой его сейчас на ноги поставить пытаются, ну, а меня попросили покамест в его шубе походить, глядишь, кто и не угадает. - И мешком потряс большим. - А я, - говорит, - решил воспользоваться служебным положением - сани там, лошади, овес бесплатный, да и заскочить, Василисушку с праздничком поздравить. Вовремя успел!
Вот Кащей мешок на пол ставит, шубу расстегивает, шапку на затылок сдвигает, на лавку садится и посох в угол пристраивает.
Осмелел Иван маленько. Вроде не сразу его жрать будут, а может, и вовсе обойдется - Василиса-то вот-вот из бани воротится. Ну, и любопытство его мучает.
-А чего ж, говорит, нельзя шкурку-то спалить? Сколько супруга моя венчаная ее на себе таскать будет?
-Ну, дурак и есть дурак, - пожимает плечами Кащей. Да гляди-ка, чарку налил, выпил, крякнул да икрой черной закусил. - Эх, - говорит, хорошую водку Василисушка делает. На лимонных корочках настаивает. И градусов в ней ровно сорок, как должно быть.
Выпил, значит, еще чарку, разомлел чуток, Ивана пальцем поманил и говорит:
-Ты, мил-человек, пойми. Ну, спалишь ты ту шкурку, а дальше такое начнется! Василиса белым лебедем обернется и улетит в мое царство. Кащеево то есть. Или я и есть Кащей? А, ну да. Хорошую водку она делает. Вооот. Тебе, ясное дело, за супругой законной идти придется. Ты у нас царский сын-то, балованный, а не найдешь ты ее, пока три пары сапог железных не сносишь, три посоха железных не изотрешь, три хлеба железных не сгрызешь. Ты, Вань, пробовал когда хлеб-то железный грызть? Без зубов сразу останешься. Нужен ты больно Василисушке беззубый, ага. Красавец! Опять же в сапогах железных походи-ка для тренировки, взвоешь. Мозолей натрешь, да они лопаться начнут! А прикинь, сколько лет пройдет, пока ты их три пары сносишь?
Иван призадумался.
-Вот то-то и оно, - торжествующе сказал Дед Кащей и хлопнул еще чарку, уже без закуски. Дальше он говорил как-то не очень разборчиво, но кое-что Иван все-таки уловил. Смысл был в том, что игла, в которой хранится Кащеева смерть, лежит в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц в сундуке, а сундук тот висел-висел на каком-то дереве, потом дерево от старости рухнуло, сундук придавило, да сверху уже целый курган нарос, и никто толком не знает, где это место - меток-то никаких нет. Уж какие удальцы искали, а так и не нашли. Ладно, когда он на дубу висел, его издалека видно было, а теперь все. Пропал сундучок. Сгинул. И Кащей, между прочим, сильно печалится, потому что это дар еще матушки покойной. А найти никто не может.
-И вот прикинь, - сипел Кащей после седьмой чарки (а чарки-то добрые, богатырские). - Ты, значит, царский сынок, который тяжелее ложки ничего в руках не держал, спать привык на семи перинах, кушать сладко, пойдешь туда-неведомо куда, по буеракам да через буреломы, а в лесу зверя дикого видимо-невидимо, а на ногах сапоги железные, а из еды только хлеб, опять железный. Зубы поломаешь, ноги вконец стопчешь, смерть мою все равно не отыщешь, и проходишь ты так, мил-человек, до самой старости. Так в лесу и сгинешь, первый, что ли? А Василисушка все это время будет у меня в замке чахнуть. А потом опять заботы, снова жениха ей присматривать, и так без конца. Короче, Вань, плюнь ты на это дело. Я тебе как родному скажу - аккурат после Нового Года чары-то все и кончатся, станет она красной девицей и в лягушку больше оборачиваться не будет. Только не говори ей, что я тайну-то выдал, а то будет мне на орехи! - спохватился Дед Кащей, хлопнул десятую чарку, из последних сил прохрипел: - Унеси ты эту шкурку на место от греха, - икнул и упал лицом в икру. Оттуда невнятно послышалось: - Ох и вредная у Морозки работа! Последний раз его заменяю. - И Кащей окончательно затих.
-Хм, - протянул Иван. - А ведь и правда, не стоит эта шкурка таких хлопот. Верну-ка я ее на место. - И он отнес ее обратно, аккуратно положил туда, где лежала, и присмотрелся - вроде незаметно, что трогали.
Тут Василиса вернулась из бани, беззлобно ругнулась, увидев пьяненького Кащея, прошла в опочивальню и сразу выскочила в горницу.
-Ах ты, старый хрен! Кочерыжка ты лысая! Идолище костлявое! Рассказал все-таки Ваньке правду!
Она схватила Кащея за плечи и так затрясла, что все кости загремели, но без толку. Голова у старика безвольно болталась во все стороны, он стонал и причмокивал, но больше ничего Василиса от него не добилась. Она села за стол, тоже хлопнула чарку водки собственного приготовления и сердито сказала:
-А ведь так хорошо все шло, а? Годик замужем, потом сто лет у Кащея в замке отдыхаешь. А теперь, значит, мне из замужа-то не выпутаться? Ай-я-яй, вот так подарочек на Новый Год.
После ее пятой чарки Иван рискнул высунуть нос из-за печки и робко спросить:
-Василисушка, мне уже можно вылезать?
-Вылезай, - махнула рукой Василиса. - Теперь уж все одно. Давай только Кащея разбудим да и будем Новый Год встречать. А может, Вань, спалишь все-таки шкурку-то, а?
-Ищи дурака, - фыркнул Иван и тоже налил себе чарку.
Приближалась полночь.