Осины летели в небе. Они летели - молча, раскинув в стороны лапы и волоча хвосты корневищ. Низкие облака иногда глотали их черные шершавые телеса и выплевывали обратно уже заиндевелыми, словно поседевшими. Седина слетала искрящимися снежинками. Иногда, вместе с инеем, от корневищ отделялись застрявшие куски гумуса и глины, и тогда казалось, что к земле летит подернутый кружевами плесени помет левиафанов. Но до земли эти куски не долетали - какой-то невидимый снайпер-тарелочник сбивал их влет, и тогда в сером осеннем небе вспыхивали блестящие кляксы.
А осины все летели, не обращая внимания ни на погоду, ни на направление ветра. Путь их лежал в края, известные только им одним, и никто не мог этому помешать.
Внизу проносились серые в своей будничной неизбежности города, щетина озябших ельников, проплешины чахлой травы. Но ни один взгляд не проводил эти молчаливые тени, поскольку унылые горожане выискивали в слякоти грязных улиц бестолковые фарватеры. Ни одна ель не помахала этим изгоям своей кудлатой лапой. Даже распятый подо льдом лужицы лягушонок перевернулся в этот момент на живот.
И лишь парнишка в полинялой джинсовке и стоптанных кедах, направлявшийся куда-то по лесному проселку, удивленно вздернул голову кверху. В глубоких зрачках, обрамленных шершавым камнем, осины переплетались в бесконечно простой узор, смысл которого постоянно ускользал от него.
Парнишка очнулся, лежа на спине среди опавшей листвы, на краю неглубокого лесного водоема. Отряхнувшись, он вышел на дорогу и отправился дальше. Он почти догадался, куда летели осины, но до окончательного понимания не хватило совсем чуть-чуть, той части пространства, которая остается за полем зрения. Однако, он ошибался, смысл танца осин был даже не в движении - этот смысл скрывался вне пространства, за той гранью, что отсекает от тела бесконечного хаоса ломтики бытия, оставляя их в пантеоне вечности.
_