Марризм, или лысенковщина в языкознании
Klapaucjusz - популяризатор лингвистики - написал, как мне кажется, очень важный текст о том, что бывает, когда псевдоучёные ухватывают бога за бороду.
Марризм, или лысенковщина в языкознании
предоставляю слово автору:
Ряд моих постов так или иначе отталкивается от творчества лингвофриков. Почти всегда в комментариях находятся те, кто считает, что псевдоучёных лучше игнорировать, и не тратить на них время. Лично я с этим не согласен: если не объяснять людям, в чём данные товарищи неправы, это может привести к печальным последствиям. Сегодня я расскажу о том, что бывает, когда фрики получают возможность помыкать учёными.
Эта история началась в 1864 году. 25 декабря (по старому стилю) в Кутаиси в семье шотландца и грузинки родился Николай Яковлевич Марр. С детства он отличался хорошими языковыми способностями и к моменту окончания гимназии в 1884 году успел выучить в дополнение к родному грузинскому русский, французский, немецкий, английский и турецкий, а также освоить латынь и древнегреческий. Получив аттестат, Марр поступил на факультет восточных языков Санкт-Петербургского университета. На тот момент там преподавались грузинский, армянский, персидский, турецкий, арабский, сирийский, санскрит и иврит. Николай Яковлевич стал изучать их все (первым из студентов факультета).
В 1888 год Марр закончил факультет, а спустя три года начал там же преподавать. Он сделал стремительную карьеру, и в 1911 году стал деканом всё того же факультета, а в 1912 - академиком.
Марр в 1905 году:
Сразу оговорюсь, что все степени, звания и должности Николая Яковлевича были заслужены. Он был талантлив, трудолюбив и внёс большой вклад в науку. Правда, вклад этот был в большей степени в области литературоведения и археологии. Теоретического лингвистического образования Марр не получил, и его языковедческие работы (грамматики древнеармянского, древнегрузинского и лазского языков, абхазско-русский словарь, а также отдельные статьи) сильны в своей практической части, но крайне слабы в теоретической.
При этом Марр всегда отличался большой самоуверенностью, и ситуация усугублялась тем, что востоковедение на тот момент было сравнительно плохо развитой областью науки, где было очень мало людей, которые могли сравниться с ним по уровню познаний. А принципы сравнительно-исторического языкознания ковались в XIX веке индоевропеистами, с чьей сферой деятельности интересы Николая Яковлевича пересекались лишь частично (армянский, персидский и санскрит являются индоевропейскими языками).
Кроме того, Марра мучило, что картвельские языки, к которым относится его родной грузинский, будто бы не имели родственников среди языков с древней историей. И ещё в студенческие годы он попытался таких родственников найти.
В 1888 году Марр опубликовал статью о грузино-семитском родстве (семитские языки это, напомню, аккадский, иврит, арабский, арамейский и т.д.). Впоследствии, будучи признанным учёным, Николай Яковлевич вернулся к этой теме и сформулировал «яфетическую гипотезу» (по имени третьего сына Ноя). Родственниками картвельских языков Марр объявил все неиндоевропейские и нетюркские языки Кавказа. Затем в число «яфетических» попали эламский, шумерский, урартский, бурушаски, баскский, пеласгский, этрусский, хеттский, дравидийские, чувашский, готтентотский, кабильский и другие языки.
Доказательства при этом были или очень слабыми или отсутствовали вовсе. Достаточно сказать, что о пеласгском, языке доиндоевропейского населения Греции, мы не знаем почти ничего, чувашский совершенно достоверно является тюркским языком, а хеттский - индоевропейским.
Со временем построения Марра начали входить во всё большее и большее противоречие с традиционным сравнительно-историческим языкознанием. В 1923 году он окончательно разорвал с компаративистикой и выдвинул «Новое учение о языке». Поскольку положения этого «учения» не были чётко и однозначно сформулированы Марром в одном месте, а были разбросаны по страницам десятков работ разных лет, нередко противоречивших друг другу, довольно сложно назвать это оформившейся концепцией. Тем не менее, постараюсь вкратце изложить, в чём заключалась «революционность» идей Марра.
Во-первых, он порвал с понятием «праязык», ключевым для компаративистики. Согласно традиционным представлениям, языки, изменяясь во времени, дробятся на диалекты, и если между родственными диалектами накапливается достаточно большая разница, постепенно они становятся отдельными языками. Так латынь дала нам современные романские языки, а праславянский - славянские, и разница между ними только в том, что латыни повезло быть записанной, а праславянский мы восстанавливаем методами сравнительно-исторического языкознания (см. отдельный пост на тему). Марр же считал все языки результатом смешения или скрещивания.
Во-вторых, все слова всех языков восходят к четырём первоэлементам - сал, бер, йон, рош, которые Марр получил, анализируя этнонимы. Так, рош он выделил из названий рус-ские, эт-рус-ки, пе-лас-ги, лез-гины. Путём «элементного анализа», эти четыре слога усматривались абсолютно везде, что довольно характерно для фрических идей.
В-третьих, выделялись стадии в развитии языка. Изолирующие языки вроде китайского признавались самыми примитивными, а самые совершенные - флективные, вроде русского (сама идея принадлежит не Марру, но он довёл её до полного абсурда). Для разных стадий он пытался восстановить появление тех или иных частей речи или грамматических категорий.
В двадцатые годы Марр начал заигрывать с идеями марксизма в тех аспектах, где это было удобно для его учения и его популяризации. Так, он считал, что единственное число возникло после множественного, и это связано с существованием первобытного коммунизма. Возникновение притяжательных местоимений (мой, твой, его) увязывалось с зарождением частной собственности. Совершенно нелепым образом на лингвистическую почву трансплантировались идеи классовости и классовой борьбы. Например, наличие в русском языке окающих и акающих диалектов объяснялось скрещением двух древних классов, один из которых окал, а другой акал. С 1928 года Марр вставляет в свои работы всё больше и больше цитат из Энгельса, Маркса, Ленина и Сталина, и «Новое учение о языке» начинает позиционироваться как пролетарское и марксистское, а традиционную компаративистику Марр обвиняет в буржуазности. Правда, если идеи Энгельса и Маркса расходились с положениями марризма, это замалчивалось или даже напрямую подтасовывалось в статьях Марра.
В целом, произошло не такое уж, к сожалению, и редкое событие, когда выдающийся учёный с возрастом попадает в плен бредовых идей и становится самым настоящим фриком. Всё помнят историю Фоменко и «Новой хронологии» или Полинга и витамина C. Однако марризм на их фоне выделяется своими «победами», ему почти удалось похоронить научное языкознание в Советском союзе в силу нескольких причин.
Первым из факторов было наличие ряда активных адептов «Нового учения». Марр всегда отличался большой харизматичностью, и до революции воспитал целую плеяду учеников-кавказоведов, многие из которых внесли большой вклад в науку. Однако после перехода к новым идеям, в орбиту его влияния стали попадать люди несколько иного толка - без лингвистического образования, но зато с горячим желанием принести миру свет новой науки, уничтожив старую и замшелую. Те, кто был поумнее и искренне интересовался языкознанием, со временем отходили от идей марризма, и некоторые со временем стали известными языковедами. Другие же так и остались верны «Новому учению», яростно критикуя компаративистику даже после смерти Марра.
Вторым фактором стала поддержка власти. Чиновники и партийные деятели не могли оценить идей Марра содержательно, но им импонировало, что академик выдвигал революционные идеи и ставил перед собой грандиозные цели. То, что «Новое учение» не признавалось на Западе, в глазах этих людей шло Марру только в плюс. Так Марр стал мимикрировать под марксиста и революционера, получая взамен официальную поддержку, награды и почести.
Наконец, немаловажную роль сыграло отсутствие адекватной критики со стороны научного сообщества. Ещё до революции Марр заработал реноме выдающегося или даже гениального кавказоведа и первоклассного специалиста в своей области. Когда же он стал высказывать откровенно бредовые мысли, мало кто решался спорить с ними в открытую. Кто-то опасался выступать против такого авторитета, а кто-то считал это безвредной блажью. Когда учёные спохватились, было уже поздно.
В 1929 году с критикой марризма выступил Евгений Дмитриевич Поливанов (тот самый, который разработал систему транскрипции с японского на русский). В ответ марристы развернули настоящую травлю. Тезисы доклада не были опубликованы, стенограмма доклада и дискуссии получила гриф «секретно». Поливанов потерял работу в Москве и уехал в Самарканд. Статьи Евгения Дмитриевича почти перестали печатать. Зато вышел целый ряд статей, авторы которых обрушивали на Поливанова, не чураясь даже клеветы. Так, его обвинили в том, что он в своё время был черносотенцем (для справки: Поливанов участвовал в революции сначала на стороне меньшевиков, а потом большевиков). Другие учёные, выступавшие поначалу против марризма, были вынуждены публично каяться и признавать свою неправоту, если не желали для себя подобной судьбы.
В 1933 году Марр перенёс инсульт и перестал заниматься научной деятельностью, а в 1935 умер. Однако к тому времени марризм уже окончательно закрепляется как главенствующая концепция в советской лингвистике. Положение усугубляют репрессии тридцатых годов, под которые попадают многие лингвисты старой закалки (справедливости ради стоит сказать, что репрессированы были и некоторые ученики Марра).
Тем не менее, после смерти Николая Яковлевича начинается подспудный отход его учеников от позиций последовательного марризма. Связано это было с тем, что «Новое учение о языке», отвергая методы классической компаративистики, почти ничего не давало взамен. Когда поклонники марризма начинали работать с реальным языковым материалом, они сталкивались с несостоятельностью «элементного анализа» и других частей учения Марра. В итоге нередко лингвист формально декларировал приверженность марризму, но по факту отчасти или даже полностью работал в русле традиционного сравнительно-исторического языкознания.
После войны уже даже стало казаться, что ситуация постепенно нормализуется, и всё худшее уже позади. Но не тут-то было. Началась новая волна идеологических чисток, которая постепенно докатилась и до лингвистики. Были реанимированы худшие идеи марризма, и стали проводиться «проработки» тех, кто был с ними так или иначе не согласен. Дам слово непосредственному участнику тех событий, Самуилу Борисовичу Бернштейну (дневниковая запись от 28.01.1950):
Должна скоро начаться на факультете сессия, посвященная Марру. Мои «друзья и благодетели» взяли меня за горло. По словам Чемоданова и Ломтева, я должен на этой сессии выступить с докладом. Доклад должен показать, что я перестраиваюсь в духе нового учения о языке. Ломтев долго и нудно говорил о необходимости в дальнейшей работе опираться на теорию Марра. «Никого не интересует, что ты думаешь на самом деле, - сказал Тимофей. - Сейчас у нас установка на Марра, и ты, как и мы все, должен подчиниться этому требованию. Мы все хотим тебе помочь, но и ты должен помочь нам спасти тебя для факультета». На помощь Ломтеву пришел декан Чемоданов: «Ты должен прекратить чтение лекций по сравнительной грамматике славянских языков. Я скрываю от ректора и от министерства, что на факультете читается такой курс. В любой момент может разразиться скандал. Не буду скрывать от тебя, что это больно ударит и по мне».
Тех, кто не захотел демонстрировать лояльность марризму, увольняли. Переписывались программы университетов, из которых выкидывалось всё, что противоречило «Новому учению о языке». Окончательная победа марризма казалась совершенно неизбежной. Но 9 мая 1950 года произошло то, чего никто не ожидал. В номере газеты «Правда» было объявлено об организации дискуссии для преодоления застоя в развитии советского языкознания. И первым слово получил Арнольд Степанович Чикобава, академик Академии наук ГССР, который всё это время оставался последовательным антимарристом (в Грузии, к счастью, влияние марризма не было столь велико, как в Москве и Ленинграде). Что интересно, учителями Чикобавы были учёные из первого поколения учеников Марра, ещё до той поры как тот ударился в лингвофричество.
Статья последовательно била по большинству элементов учения Марра. После это несколько недель в «Правде» каждый вторник выходили статьи различных языковедов, треть из которых выступала в защиту марризма, треть - против, а треть была написана в нейтральном ключе. Наконец, 20 июня вышел очередной номер с двумя статьями по языкознанию. Автором первой был Павел Яковлевич Черных, выдающийся диалектолог, лексиколог, этимолог, историк русского языка. Вторую статью, громившую марризм, написал И.В. Сталин.
Снова дам слово Бернштейну:
Сегодня в воскресенье [на самом деле, 20 июня было вторником - kl.] телефонный звонок застал меня еще в кровати. Звонил Чичагов. Взволнованно сообщил, что в сегодняшнем номере «Правды» опубликована статья Сталина «Относительно марксизма в языкознании». Я стремительно открыл почтовый ящик, откуда извлек газету. От чтения статьи впечатление было колоссальным. При первом чтении я даже совсем забыл, что марризм в значительной степени - это детище самого Сталина. Летом 1930 г. проходил XVI съезд партии, на котором от имени всех советских ученых выступал Марр. Кажется, он первым среди ученых в стране получил орден Ленина. А сколько ответственных лиц (Покровский, Лебедев-Полянский, Фриче и много других) выступали с заявлениями, что яфетическая теория - это марксизм в языкознании! Лебедев-Полянский это публично заявил еще в конце прошлого года. Обо всем этом я забыл. Мое сердце было переполнено глубокой благодарностью. Весь день я бродил по городу, не замечая ни улиц, ни людей. Время от времени садился на скамью и снова, уже в который раз, перечитывал текст статьи. Постепенно энтузиазм и восторженность начали слабеть. Я начал замечать, что далеко не все утверждения автора статьи можно принять. Вспомнил и все прошлое нашего советского языкознания. Вспомнил, как мы, молодые члены Языкфронта, в начале тридцатых годов активно выступили против доктрины Марра и его сподвижников, и как решительно это движение было задавлено. То, что теперь ясно Сталину, многим лингвистам было ясно 25 лет тому назад. Марризм в языкознании - это позор, несмываемый позор.
Так в один день настоящее языкознание было спасено. Триумфальные настроения марристов сменились унынием, теперь пришёл их черёд заниматься публичной самокритикой.
Дневниковая запись Бернштейна от 23.06.1950:
Многие марристы находятся в состоянии шока. <...> Один Ломтев не унывает. Он мне открыто и цинично сказал: «Я всегда стою на позиции партии. До выступления тов. Сталина позиция партии в языкознании состояла в признании “нового учения о языке”. Теперь начинается новый этап, этап сталинский. Я вместе с партией перехожу на этот новый этап. Я уже переработал свою статью в свете новых установок. Тебе жить труднее, так как у тебя нет путеводной звезды, за которой бы ты шел бездумно. Сейчас многие бывшие марристы собираются писать покаянные письма. Я этого делать не буду, так как большей глупости нельзя и придумать. Моя совесть чиста!»
Как же готовилось это чудо? Оно произошло благодаря всё тому же Чикобаве, который, по предложению первого секретаря ЦК КП(б) Грузии К.Н. Чарквиани, в апреле 1949 года написал письмо о положении дел в советском языкознании Сталину. Чарквиани передал это письмо вождю, и через год Чикобаву пригласили на дачу Сталина презентовать первый том толкового словаря грузинского языка. Тогда же Арнольду Степановичу было предложено написать статью для «Правды», и затем он ещё несколько раз встречался со Сталиным, консультируя его в вопросах языкознания, и рекомендуя соответствующую литературу.
Впоследствии в дополнении к первой статье Сталин написал также несколько ответов на письма читателей. Они не являются чем-то прорывным, не принадлежат перу специалиста и содержат некоторые ошибки и неточности. Однако, самое главное, они написаны с позиций сравнительно-исторического языкознания и отказывают марризму в праве быть научной теорией.
Разумеется, их тут же объявили гениальными, и на несколько лет цитирование этих статей стало чуть ли не обязательным для любой лингвистической работы, вне зависимости от тематики, так же как обязательными были ссылки на Энгельса и Маркса. Касалось это не только советских языковедов, но и лингвистов из стран, попавших в орбиту советского влияния после войны. Пример из статьи Антонина Матла Absraktní význam u nejstarších vrstev slovanských substantiv (1954 год):
Впрочем, не подлежит сомнению, что похвалы многих учёных в отношении статей Сталина были вполне искренними - в конце концов, они спасли советское языкознание от почти неминуемой гибели (если, конечно, забыть о том, благодаря кому вся эта ситуация стала возможной).
По итогам дискуссии был создан журнал «Вопросы языкознания», который выходит с 1952 года по сей день и до сих пор является одним из самых авторитетных периодических изданий в российской лингвистике. Советскому языкознанию предстояло потратить много времени и усилий на то, чтобы окончательно оправиться от нанесённого марризмом ущерба и догнать западную лингвистику, которая в течение этих двадцати лет, конечно, не стояла на месте.
Итак, скоро нас ждёт семидесятая годовщина со дня выхода той самой статьи и неожиданного спасения советского языковедения от катастрофы. В этом кратком посте я, конечно, не мог раскрыть всех подробностей, поэтому отсылаю самых любопытных читателей к книге Владимира Михайловича Алпатова «История одного мифа: Марр и марризм», по материалам которой мой пост преимущественно и написан.
P.S. Поскольку это мой сотый пост, отдельным комментарием я выложу список всех своих постов с тематической разбивкой. Возможно, кому-то будет интересно.
P.P.S. Я полностью отдаю себе отчёт, что под постом такого содержания, скорее всего, не удастся избежать дискуссии между политически активными гражданами. Призываю вести такую дискуссию цивилизованно и централизованно, под специально созданным для этой цели комментарием.
Марризм, или лысенковщина в языкознании
предоставляю слово автору:
Ряд моих постов так или иначе отталкивается от творчества лингвофриков. Почти всегда в комментариях находятся те, кто считает, что псевдоучёных лучше игнорировать, и не тратить на них время. Лично я с этим не согласен: если не объяснять людям, в чём данные товарищи неправы, это может привести к печальным последствиям. Сегодня я расскажу о том, что бывает, когда фрики получают возможность помыкать учёными.
Эта история началась в 1864 году. 25 декабря (по старому стилю) в Кутаиси в семье шотландца и грузинки родился Николай Яковлевич Марр. С детства он отличался хорошими языковыми способностями и к моменту окончания гимназии в 1884 году успел выучить в дополнение к родному грузинскому русский, французский, немецкий, английский и турецкий, а также освоить латынь и древнегреческий. Получив аттестат, Марр поступил на факультет восточных языков Санкт-Петербургского университета. На тот момент там преподавались грузинский, армянский, персидский, турецкий, арабский, сирийский, санскрит и иврит. Николай Яковлевич стал изучать их все (первым из студентов факультета).
В 1888 год Марр закончил факультет, а спустя три года начал там же преподавать. Он сделал стремительную карьеру, и в 1911 году стал деканом всё того же факультета, а в 1912 - академиком.
Марр в 1905 году:
Сразу оговорюсь, что все степени, звания и должности Николая Яковлевича были заслужены. Он был талантлив, трудолюбив и внёс большой вклад в науку. Правда, вклад этот был в большей степени в области литературоведения и археологии. Теоретического лингвистического образования Марр не получил, и его языковедческие работы (грамматики древнеармянского, древнегрузинского и лазского языков, абхазско-русский словарь, а также отдельные статьи) сильны в своей практической части, но крайне слабы в теоретической.
При этом Марр всегда отличался большой самоуверенностью, и ситуация усугублялась тем, что востоковедение на тот момент было сравнительно плохо развитой областью науки, где было очень мало людей, которые могли сравниться с ним по уровню познаний. А принципы сравнительно-исторического языкознания ковались в XIX веке индоевропеистами, с чьей сферой деятельности интересы Николая Яковлевича пересекались лишь частично (армянский, персидский и санскрит являются индоевропейскими языками).
Кроме того, Марра мучило, что картвельские языки, к которым относится его родной грузинский, будто бы не имели родственников среди языков с древней историей. И ещё в студенческие годы он попытался таких родственников найти.
В 1888 году Марр опубликовал статью о грузино-семитском родстве (семитские языки это, напомню, аккадский, иврит, арабский, арамейский и т.д.). Впоследствии, будучи признанным учёным, Николай Яковлевич вернулся к этой теме и сформулировал «яфетическую гипотезу» (по имени третьего сына Ноя). Родственниками картвельских языков Марр объявил все неиндоевропейские и нетюркские языки Кавказа. Затем в число «яфетических» попали эламский, шумерский, урартский, бурушаски, баскский, пеласгский, этрусский, хеттский, дравидийские, чувашский, готтентотский, кабильский и другие языки.
Доказательства при этом были или очень слабыми или отсутствовали вовсе. Достаточно сказать, что о пеласгском, языке доиндоевропейского населения Греции, мы не знаем почти ничего, чувашский совершенно достоверно является тюркским языком, а хеттский - индоевропейским.
Со временем построения Марра начали входить во всё большее и большее противоречие с традиционным сравнительно-историческим языкознанием. В 1923 году он окончательно разорвал с компаративистикой и выдвинул «Новое учение о языке». Поскольку положения этого «учения» не были чётко и однозначно сформулированы Марром в одном месте, а были разбросаны по страницам десятков работ разных лет, нередко противоречивших друг другу, довольно сложно назвать это оформившейся концепцией. Тем не менее, постараюсь вкратце изложить, в чём заключалась «революционность» идей Марра.
Во-первых, он порвал с понятием «праязык», ключевым для компаративистики. Согласно традиционным представлениям, языки, изменяясь во времени, дробятся на диалекты, и если между родственными диалектами накапливается достаточно большая разница, постепенно они становятся отдельными языками. Так латынь дала нам современные романские языки, а праславянский - славянские, и разница между ними только в том, что латыни повезло быть записанной, а праславянский мы восстанавливаем методами сравнительно-исторического языкознания (см. отдельный пост на тему). Марр же считал все языки результатом смешения или скрещивания.
Во-вторых, все слова всех языков восходят к четырём первоэлементам - сал, бер, йон, рош, которые Марр получил, анализируя этнонимы. Так, рош он выделил из названий рус-ские, эт-рус-ки, пе-лас-ги, лез-гины. Путём «элементного анализа», эти четыре слога усматривались абсолютно везде, что довольно характерно для фрических идей.
В-третьих, выделялись стадии в развитии языка. Изолирующие языки вроде китайского признавались самыми примитивными, а самые совершенные - флективные, вроде русского (сама идея принадлежит не Марру, но он довёл её до полного абсурда). Для разных стадий он пытался восстановить появление тех или иных частей речи или грамматических категорий.
В двадцатые годы Марр начал заигрывать с идеями марксизма в тех аспектах, где это было удобно для его учения и его популяризации. Так, он считал, что единственное число возникло после множественного, и это связано с существованием первобытного коммунизма. Возникновение притяжательных местоимений (мой, твой, его) увязывалось с зарождением частной собственности. Совершенно нелепым образом на лингвистическую почву трансплантировались идеи классовости и классовой борьбы. Например, наличие в русском языке окающих и акающих диалектов объяснялось скрещением двух древних классов, один из которых окал, а другой акал. С 1928 года Марр вставляет в свои работы всё больше и больше цитат из Энгельса, Маркса, Ленина и Сталина, и «Новое учение о языке» начинает позиционироваться как пролетарское и марксистское, а традиционную компаративистику Марр обвиняет в буржуазности. Правда, если идеи Энгельса и Маркса расходились с положениями марризма, это замалчивалось или даже напрямую подтасовывалось в статьях Марра.
В целом, произошло не такое уж, к сожалению, и редкое событие, когда выдающийся учёный с возрастом попадает в плен бредовых идей и становится самым настоящим фриком. Всё помнят историю Фоменко и «Новой хронологии» или Полинга и витамина C. Однако марризм на их фоне выделяется своими «победами», ему почти удалось похоронить научное языкознание в Советском союзе в силу нескольких причин.
Первым из факторов было наличие ряда активных адептов «Нового учения». Марр всегда отличался большой харизматичностью, и до революции воспитал целую плеяду учеников-кавказоведов, многие из которых внесли большой вклад в науку. Однако после перехода к новым идеям, в орбиту его влияния стали попадать люди несколько иного толка - без лингвистического образования, но зато с горячим желанием принести миру свет новой науки, уничтожив старую и замшелую. Те, кто был поумнее и искренне интересовался языкознанием, со временем отходили от идей марризма, и некоторые со временем стали известными языковедами. Другие же так и остались верны «Новому учению», яростно критикуя компаративистику даже после смерти Марра.
Вторым фактором стала поддержка власти. Чиновники и партийные деятели не могли оценить идей Марра содержательно, но им импонировало, что академик выдвигал революционные идеи и ставил перед собой грандиозные цели. То, что «Новое учение» не признавалось на Западе, в глазах этих людей шло Марру только в плюс. Так Марр стал мимикрировать под марксиста и революционера, получая взамен официальную поддержку, награды и почести.
Наконец, немаловажную роль сыграло отсутствие адекватной критики со стороны научного сообщества. Ещё до революции Марр заработал реноме выдающегося или даже гениального кавказоведа и первоклассного специалиста в своей области. Когда же он стал высказывать откровенно бредовые мысли, мало кто решался спорить с ними в открытую. Кто-то опасался выступать против такого авторитета, а кто-то считал это безвредной блажью. Когда учёные спохватились, было уже поздно.
В 1929 году с критикой марризма выступил Евгений Дмитриевич Поливанов (тот самый, который разработал систему транскрипции с японского на русский). В ответ марристы развернули настоящую травлю. Тезисы доклада не были опубликованы, стенограмма доклада и дискуссии получила гриф «секретно». Поливанов потерял работу в Москве и уехал в Самарканд. Статьи Евгения Дмитриевича почти перестали печатать. Зато вышел целый ряд статей, авторы которых обрушивали на Поливанова, не чураясь даже клеветы. Так, его обвинили в том, что он в своё время был черносотенцем (для справки: Поливанов участвовал в революции сначала на стороне меньшевиков, а потом большевиков). Другие учёные, выступавшие поначалу против марризма, были вынуждены публично каяться и признавать свою неправоту, если не желали для себя подобной судьбы.
В 1933 году Марр перенёс инсульт и перестал заниматься научной деятельностью, а в 1935 умер. Однако к тому времени марризм уже окончательно закрепляется как главенствующая концепция в советской лингвистике. Положение усугубляют репрессии тридцатых годов, под которые попадают многие лингвисты старой закалки (справедливости ради стоит сказать, что репрессированы были и некоторые ученики Марра).
Тем не менее, после смерти Николая Яковлевича начинается подспудный отход его учеников от позиций последовательного марризма. Связано это было с тем, что «Новое учение о языке», отвергая методы классической компаративистики, почти ничего не давало взамен. Когда поклонники марризма начинали работать с реальным языковым материалом, они сталкивались с несостоятельностью «элементного анализа» и других частей учения Марра. В итоге нередко лингвист формально декларировал приверженность марризму, но по факту отчасти или даже полностью работал в русле традиционного сравнительно-исторического языкознания.
После войны уже даже стало казаться, что ситуация постепенно нормализуется, и всё худшее уже позади. Но не тут-то было. Началась новая волна идеологических чисток, которая постепенно докатилась и до лингвистики. Были реанимированы худшие идеи марризма, и стали проводиться «проработки» тех, кто был с ними так или иначе не согласен. Дам слово непосредственному участнику тех событий, Самуилу Борисовичу Бернштейну (дневниковая запись от 28.01.1950):
Должна скоро начаться на факультете сессия, посвященная Марру. Мои «друзья и благодетели» взяли меня за горло. По словам Чемоданова и Ломтева, я должен на этой сессии выступить с докладом. Доклад должен показать, что я перестраиваюсь в духе нового учения о языке. Ломтев долго и нудно говорил о необходимости в дальнейшей работе опираться на теорию Марра. «Никого не интересует, что ты думаешь на самом деле, - сказал Тимофей. - Сейчас у нас установка на Марра, и ты, как и мы все, должен подчиниться этому требованию. Мы все хотим тебе помочь, но и ты должен помочь нам спасти тебя для факультета». На помощь Ломтеву пришел декан Чемоданов: «Ты должен прекратить чтение лекций по сравнительной грамматике славянских языков. Я скрываю от ректора и от министерства, что на факультете читается такой курс. В любой момент может разразиться скандал. Не буду скрывать от тебя, что это больно ударит и по мне».
Тех, кто не захотел демонстрировать лояльность марризму, увольняли. Переписывались программы университетов, из которых выкидывалось всё, что противоречило «Новому учению о языке». Окончательная победа марризма казалась совершенно неизбежной. Но 9 мая 1950 года произошло то, чего никто не ожидал. В номере газеты «Правда» было объявлено об организации дискуссии для преодоления застоя в развитии советского языкознания. И первым слово получил Арнольд Степанович Чикобава, академик Академии наук ГССР, который всё это время оставался последовательным антимарристом (в Грузии, к счастью, влияние марризма не было столь велико, как в Москве и Ленинграде). Что интересно, учителями Чикобавы были учёные из первого поколения учеников Марра, ещё до той поры как тот ударился в лингвофричество.
Статья последовательно била по большинству элементов учения Марра. После это несколько недель в «Правде» каждый вторник выходили статьи различных языковедов, треть из которых выступала в защиту марризма, треть - против, а треть была написана в нейтральном ключе. Наконец, 20 июня вышел очередной номер с двумя статьями по языкознанию. Автором первой был Павел Яковлевич Черных, выдающийся диалектолог, лексиколог, этимолог, историк русского языка. Вторую статью, громившую марризм, написал И.В. Сталин.
Снова дам слово Бернштейну:
Сегодня в воскресенье [на самом деле, 20 июня было вторником - kl.] телефонный звонок застал меня еще в кровати. Звонил Чичагов. Взволнованно сообщил, что в сегодняшнем номере «Правды» опубликована статья Сталина «Относительно марксизма в языкознании». Я стремительно открыл почтовый ящик, откуда извлек газету. От чтения статьи впечатление было колоссальным. При первом чтении я даже совсем забыл, что марризм в значительной степени - это детище самого Сталина. Летом 1930 г. проходил XVI съезд партии, на котором от имени всех советских ученых выступал Марр. Кажется, он первым среди ученых в стране получил орден Ленина. А сколько ответственных лиц (Покровский, Лебедев-Полянский, Фриче и много других) выступали с заявлениями, что яфетическая теория - это марксизм в языкознании! Лебедев-Полянский это публично заявил еще в конце прошлого года. Обо всем этом я забыл. Мое сердце было переполнено глубокой благодарностью. Весь день я бродил по городу, не замечая ни улиц, ни людей. Время от времени садился на скамью и снова, уже в который раз, перечитывал текст статьи. Постепенно энтузиазм и восторженность начали слабеть. Я начал замечать, что далеко не все утверждения автора статьи можно принять. Вспомнил и все прошлое нашего советского языкознания. Вспомнил, как мы, молодые члены Языкфронта, в начале тридцатых годов активно выступили против доктрины Марра и его сподвижников, и как решительно это движение было задавлено. То, что теперь ясно Сталину, многим лингвистам было ясно 25 лет тому назад. Марризм в языкознании - это позор, несмываемый позор.
Так в один день настоящее языкознание было спасено. Триумфальные настроения марристов сменились унынием, теперь пришёл их черёд заниматься публичной самокритикой.
Дневниковая запись Бернштейна от 23.06.1950:
Многие марристы находятся в состоянии шока. <...> Один Ломтев не унывает. Он мне открыто и цинично сказал: «Я всегда стою на позиции партии. До выступления тов. Сталина позиция партии в языкознании состояла в признании “нового учения о языке”. Теперь начинается новый этап, этап сталинский. Я вместе с партией перехожу на этот новый этап. Я уже переработал свою статью в свете новых установок. Тебе жить труднее, так как у тебя нет путеводной звезды, за которой бы ты шел бездумно. Сейчас многие бывшие марристы собираются писать покаянные письма. Я этого делать не буду, так как большей глупости нельзя и придумать. Моя совесть чиста!»
Как же готовилось это чудо? Оно произошло благодаря всё тому же Чикобаве, который, по предложению первого секретаря ЦК КП(б) Грузии К.Н. Чарквиани, в апреле 1949 года написал письмо о положении дел в советском языкознании Сталину. Чарквиани передал это письмо вождю, и через год Чикобаву пригласили на дачу Сталина презентовать первый том толкового словаря грузинского языка. Тогда же Арнольду Степановичу было предложено написать статью для «Правды», и затем он ещё несколько раз встречался со Сталиным, консультируя его в вопросах языкознания, и рекомендуя соответствующую литературу.
Впоследствии в дополнении к первой статье Сталин написал также несколько ответов на письма читателей. Они не являются чем-то прорывным, не принадлежат перу специалиста и содержат некоторые ошибки и неточности. Однако, самое главное, они написаны с позиций сравнительно-исторического языкознания и отказывают марризму в праве быть научной теорией.
Разумеется, их тут же объявили гениальными, и на несколько лет цитирование этих статей стало чуть ли не обязательным для любой лингвистической работы, вне зависимости от тематики, так же как обязательными были ссылки на Энгельса и Маркса. Касалось это не только советских языковедов, но и лингвистов из стран, попавших в орбиту советского влияния после войны. Пример из статьи Антонина Матла Absraktní význam u nejstarších vrstev slovanských substantiv (1954 год):
Впрочем, не подлежит сомнению, что похвалы многих учёных в отношении статей Сталина были вполне искренними - в конце концов, они спасли советское языкознание от почти неминуемой гибели (если, конечно, забыть о том, благодаря кому вся эта ситуация стала возможной).
По итогам дискуссии был создан журнал «Вопросы языкознания», который выходит с 1952 года по сей день и до сих пор является одним из самых авторитетных периодических изданий в российской лингвистике. Советскому языкознанию предстояло потратить много времени и усилий на то, чтобы окончательно оправиться от нанесённого марризмом ущерба и догнать западную лингвистику, которая в течение этих двадцати лет, конечно, не стояла на месте.
Итак, скоро нас ждёт семидесятая годовщина со дня выхода той самой статьи и неожиданного спасения советского языковедения от катастрофы. В этом кратком посте я, конечно, не мог раскрыть всех подробностей, поэтому отсылаю самых любопытных читателей к книге Владимира Михайловича Алпатова «История одного мифа: Марр и марризм», по материалам которой мой пост преимущественно и написан.
P.S. Поскольку это мой сотый пост, отдельным комментарием я выложу список всех своих постов с тематической разбивкой. Возможно, кому-то будет интересно.
P.P.S. Я полностью отдаю себе отчёт, что под постом такого содержания, скорее всего, не удастся избежать дискуссии между политически активными гражданами. Призываю вести такую дискуссию цивилизованно и централизованно, под специально созданным для этой цели комментарием.