Социализм.
Однажды весенним вечером 1919 года некий американский репортер в Берлине пил в баре, и наткнулся на начало истории, которая побудила его написать следующие строки:
«Немцы всегда были способны на групповой героизм. Собрать вместе сто, тысячу, миллион немцев, и у них появится героический дух, они будет доблестно сражаться и умрут с честью - как группа. <...> Но на доблесть, порождаемую в душе чувством собственной правоты немцы способны меньше других народов. Именно поэтому когда такая личность появляется, подобного героя следует особенно уважать и ценить».
В марте 1919 в тюрьме Моабит было расстреляно две тысячи человек, мужчин, женщин и детей. Их сковывали цепями по 25 и выводили во двор тюрьмы под пулеметный огонь. Когда куча тел переставала шевелиться, во двор выводили следующую группу.
Об этом американский репортер узнал в баре от напивавшегося вдрызг молодого лейтенанта, который должен был руководить процессом, но через час смог отпроситься и сбежать. Репортер отправился в тюрьму, но его туда, естественно, не пустили. Поэтому он залез на дерево неподалеку и с него слышал пулеметы и видел, как темная масса расстреливаемых перестает двигаться. Эти люди были приговорены офицерами-социалистами к смерти без суда за предательство. Как известно, предательством считаются только неудачные попытки переворота.
На следующий день в США, а также в газетах Лондона и Парижа вышел репортаж о массовых расстрелах. Вечером того же дня репортеру объявили о том, что он должен в течение суток покинуть Германию, иначе он будет арестован “за лживые новости, очерняющие Германию».
И он обратился к человеку, которого зачислил как раз вот в такие редкие немецкие герои - Гуго Гаазе. А тот позвал его с собой уехать через неделю в Веймар, на ассамблею, если я правильно поняла, Немецкой Народной партии.
В три часа дня под звон церковных колоколов в театре собралось 400 человек. Для зевак не было места, одни политические деятели. Репортер сидел на балкончике для прессы и клял свое незнание немецкого языка, потому что один за другим семь политических деятелей, вершителей истории, выступали перед публикой, а он не понимал ни слова.
Восьмой оратор (Гаазе) вышел на сцену под овации и начал свою речь, которую репортер, на удивление, понимал. Человек на сцене кратко, придерживаясь фактов, рассказал о том, что правительство их предало и генералы использовали армию для захвата контроля. Что немецкий социализм - фикция. Настроение зала стало меняться, послышались крики “Предатель». Гаазе продолжил свою речь рассказом о событии недельной давности: массовом убийстве без суда и следствия во дворе тюрьмы Моабит. Убийстве немецких граждан, которое правительство скрывает.
Зал стал требовать, чтобы оратор перестал врать, называл его предателем и требовал его молчания. Гаазе, на стороне которого пока еще была театральная акустика, сказал, что он может назвать имена всех, кого убили в тюрьме в ту ночь. И начал читать вслух имена. Десять, сто, двести. Над беснующимся залом продолжали звучать имена убитых, а репортер их торопливо записывал. Триста, пятьсот. Отключили микрофон, и голос Гаазе перестал долетать до репортера. Стоящий на сцене человек продолжал читать имена, не слышные уже никому. Потом кто-то из рабочих сцены догадался опустить занавес, и последнее, что видел репортер - как двигаются губы Гаазе, продолжающего читать имена убитых.
На следующий день в местной прессе выступление Гаазе назвали «попыткой разрушить новую демократию Германии и очернить ее перед всем миром».
Репортер, которому позволили остаться в Германии, закончил свой рассказ: «Я совсем забыл, что моя история о редком немецком герое содержит небольшую ошибку. Гаазе - еврей».
____________________
Ben Hecht. A child of the Century
«Немцы всегда были способны на групповой героизм. Собрать вместе сто, тысячу, миллион немцев, и у них появится героический дух, они будет доблестно сражаться и умрут с честью - как группа. <...> Но на доблесть, порождаемую в душе чувством собственной правоты немцы способны меньше других народов. Именно поэтому когда такая личность появляется, подобного героя следует особенно уважать и ценить».
В марте 1919 в тюрьме Моабит было расстреляно две тысячи человек, мужчин, женщин и детей. Их сковывали цепями по 25 и выводили во двор тюрьмы под пулеметный огонь. Когда куча тел переставала шевелиться, во двор выводили следующую группу.
Об этом американский репортер узнал в баре от напивавшегося вдрызг молодого лейтенанта, который должен был руководить процессом, но через час смог отпроситься и сбежать. Репортер отправился в тюрьму, но его туда, естественно, не пустили. Поэтому он залез на дерево неподалеку и с него слышал пулеметы и видел, как темная масса расстреливаемых перестает двигаться. Эти люди были приговорены офицерами-социалистами к смерти без суда за предательство. Как известно, предательством считаются только неудачные попытки переворота.
На следующий день в США, а также в газетах Лондона и Парижа вышел репортаж о массовых расстрелах. Вечером того же дня репортеру объявили о том, что он должен в течение суток покинуть Германию, иначе он будет арестован “за лживые новости, очерняющие Германию».
И он обратился к человеку, которого зачислил как раз вот в такие редкие немецкие герои - Гуго Гаазе. А тот позвал его с собой уехать через неделю в Веймар, на ассамблею, если я правильно поняла, Немецкой Народной партии.
В три часа дня под звон церковных колоколов в театре собралось 400 человек. Для зевак не было места, одни политические деятели. Репортер сидел на балкончике для прессы и клял свое незнание немецкого языка, потому что один за другим семь политических деятелей, вершителей истории, выступали перед публикой, а он не понимал ни слова.
Восьмой оратор (Гаазе) вышел на сцену под овации и начал свою речь, которую репортер, на удивление, понимал. Человек на сцене кратко, придерживаясь фактов, рассказал о том, что правительство их предало и генералы использовали армию для захвата контроля. Что немецкий социализм - фикция. Настроение зала стало меняться, послышались крики “Предатель». Гаазе продолжил свою речь рассказом о событии недельной давности: массовом убийстве без суда и следствия во дворе тюрьмы Моабит. Убийстве немецких граждан, которое правительство скрывает.
Зал стал требовать, чтобы оратор перестал врать, называл его предателем и требовал его молчания. Гаазе, на стороне которого пока еще была театральная акустика, сказал, что он может назвать имена всех, кого убили в тюрьме в ту ночь. И начал читать вслух имена. Десять, сто, двести. Над беснующимся залом продолжали звучать имена убитых, а репортер их торопливо записывал. Триста, пятьсот. Отключили микрофон, и голос Гаазе перестал долетать до репортера. Стоящий на сцене человек продолжал читать имена, не слышные уже никому. Потом кто-то из рабочих сцены догадался опустить занавес, и последнее, что видел репортер - как двигаются губы Гаазе, продолжающего читать имена убитых.
На следующий день в местной прессе выступление Гаазе назвали «попыткой разрушить новую демократию Германии и очернить ее перед всем миром».
Репортер, которому позволили остаться в Германии, закончил свой рассказ: «Я совсем забыл, что моя история о редком немецком герое содержит небольшую ошибку. Гаазе - еврей».
____________________
Ben Hecht. A child of the Century