Завораживающее влечение выйти из цепи бытия, слиться с безличным - и боязнь того ...
"Завораживающее влечение выйти из цепи бытия, слиться с безличным - и нежелание, даже боязнь того гениально передано Буниным в рассказе "Ночь" (1925). Этот рассказ - ключ к пониманию Бунина.
Гармония ночи рождает в человеке чувство счастья и тоски. И какой-то непонятной корысти. "Откуда тоска? Из тайного чувства, что только во мне одном нет покоя - вечное тайное томление! - и нет бездумности. Откуда корысть? Из жажды как-то использовать это счастье и даже эту самую тоску и жажду, что-то создать из них... Но и тут тоска, Екклезиаст: "В будущие дни всё будет забыто. Нет памяти о прежних людях. И любовь их, и ненависть, и ревность давно исчезли, и уже нет им участия ни в чём, что делается под солнцем".
Наконец сошлись надежда на продления бытия в памяти - и пессимизм Екклесиаста. И пришла тоска от осознания полного уничтожения бытия каждого человека и, значит, собственного - невозвратимого исчезновения. Нет, мысль человеческая борется с этим, тянется к бессмертию. Человек начинает ощущать свою протяжённую бесконечность. "У меня их нет, - ни начала, ни конца". Человек начинает ощущать себя включённым в долгую, бесконечную цепь перевоплощений. Будда должен был явиться в этих размышлениях как знак нехристианского мирочувствия. Как знак тяготения к безличности. И явился.
Но ощущение причастности некоему потоку, цепи существований - есть признак выделенности, индивидуальности, личностности. Эту выделенность свою он ощутил далеко в детстве, как Божие благословение, переданное ему посланцем Создателя. В чём эта выделенность? В способности "особенно сильно чувствовать не только своё время, но и чужое, прошлое, не только свою страну, своё племя, но и другие, чужие, не только самого себя, но и прочих, - то есть, как принято говорить, способностью перевоплощения и, кроме того, особенно живой и особенно образной (чувственной) Памятью".
Вновь - память. Всё движется по кругу. И эта память создаётся долгим, бесконечным опытом существования в цепи своих предков. Способность к перевоплощению (художническому) в других даётся опытом цепи перевоплощений бессчётных, рождается памятью об этих перевоплощениях. Он и в себе самом уже пережил несколько перевоплощений, вот в этой, последней своей жизни. "За мою жизнь во мне умерло несколько человек" - таково его самоощущение.
"Ничто не гибнет - только видоизменяется" - вот идея, которая рождает счастье осознания бессмертия.
По Бунину - в человеке живёт либо безликое равнодушие к Цепи, либо осознание своей выделенности личностной, рождающее стремление покинуть Цепь. И люди все делятся в зависимости от того на две категории, "два разряда".
"В одном, огромном, - люди своего, определённого момента, житейского строительства, делания, люди как бы почти без прошлого, без предков, верные звенья той Цепи, о которой говорит мудрость Индии: что им до того, что так страшно ускользают в безграничность и начало и конец этой Цепи?"
Вот они, бунинские персонажи: вне истории, вне морали, вне памяти, в суетности. Какая им история? Истинная история: движение к выходу из Цепи, но это внутренняя история человека. А вовне - только суета. В редчайшие моменты могут они постигнуть своё положение и - ужаснуться, как ужаснулся перед смертью господин из Сан-Франциско. Вот когда стал понятен его ужас. Знал ли уже о том сам Бунин или только догадывался чутьём художника? Или узнал после? Именно в изображении таких людей был особенно силён Бунин, показывающий течение бессобытийного хаотического потока бессмысленных человеческих существований.
Но есть всё же иной, "сравнительно малый" разряд, в котором "не только не делатели, не строители, а сущие разорители, уже познавшие тщету делания и строения, люди мечты, созерцания, удивления себе в миру, люди умствования, уже втайне откликнувшиеся на древный зов "Выйди из Цепи!" - уже жаждущие раствориться, исчезнуть во Всеедином, и вместе с тем ещё люто страждущие, тоскующие о всех тех ликах, воплощениях, в коих пребывали они, особенно же - о каждом миге своего настоящего. Эти люди, одарённые великим богатством восприятий, полученных ими от своих бесчисленных предшественников, чувствующие бесконечно далёкие звенья Цепи, существа, дивно (и не в последний ли раз?) воскресившие в своём лице свежесть и силу своего райского праотца, его телесности. Эти люди "райски чувственные" в своём мироощущении, но рая уже лишённые. Отсюда и великое их раздвоение: мука ухода из Цепи, разлука с нею, сознание тщеты её - и сугубого страшного очарования ею. И каждый из этих людей с полным правом может повторить древнее стенание: "Вечный и Всеобъемлющий! Ты некогда не знал Желания, Жажды. Ты пребывал в покое, но Ты сам нарушил его: Ты зачал и повёл безмерную Цепь воплощений, из коих каждому надлежало быть всё бесплотнее, всё ближе к блаженному Началу".
Вот что терзает, раздирает человека - разнонаправленные стремления. Выйти и остаться. Утратить личность - и утвердить личность. Отвратиться от Желания - и испытать его вновь, и насытить его, и насытиться им. Он обращается к Безначальному: "Ныне всё громче звучит мне твой зов: "Выйди из Цепи! Выйди без следа, без наследства, без наследника!" Но человеку хочется именно след оставить. Память. Утвердить себя в памяти человеческой. В тяге к памяти - жажда бессмертия. Но и тщеславие. Разновидность гордыни. О том, сколь губительно оно для души - предупреждают, повторимся, едва ли не все Святые Отцы.
Бунин же ощущает свои терзания иначе: как своё отношение к Цепи и ко Всеединому, в котором можно только раствориться и исчезнуть. Так и все избранные, близкие к выходу из Цепи: "Все Соломоны и Будды сперва с великой жадностью приемлют мир, а затем с великой страстностью клянут его обманчивые соблазны. Все они сперва великие грешники, потом великие враги греха, сперва великие стяжатели, потом великие расточители". ...
http://palomnic.org/bibl_lit/bibl/dunaev/17/
НОЧЬ:
http://bunin.niv.ru/bunin/rasskaz/noch.htm
Гармония ночи рождает в человеке чувство счастья и тоски. И какой-то непонятной корысти. "Откуда тоска? Из тайного чувства, что только во мне одном нет покоя - вечное тайное томление! - и нет бездумности. Откуда корысть? Из жажды как-то использовать это счастье и даже эту самую тоску и жажду, что-то создать из них... Но и тут тоска, Екклезиаст: "В будущие дни всё будет забыто. Нет памяти о прежних людях. И любовь их, и ненависть, и ревность давно исчезли, и уже нет им участия ни в чём, что делается под солнцем".
Наконец сошлись надежда на продления бытия в памяти - и пессимизм Екклесиаста. И пришла тоска от осознания полного уничтожения бытия каждого человека и, значит, собственного - невозвратимого исчезновения. Нет, мысль человеческая борется с этим, тянется к бессмертию. Человек начинает ощущать свою протяжённую бесконечность. "У меня их нет, - ни начала, ни конца". Человек начинает ощущать себя включённым в долгую, бесконечную цепь перевоплощений. Будда должен был явиться в этих размышлениях как знак нехристианского мирочувствия. Как знак тяготения к безличности. И явился.
Но ощущение причастности некоему потоку, цепи существований - есть признак выделенности, индивидуальности, личностности. Эту выделенность свою он ощутил далеко в детстве, как Божие благословение, переданное ему посланцем Создателя. В чём эта выделенность? В способности "особенно сильно чувствовать не только своё время, но и чужое, прошлое, не только свою страну, своё племя, но и другие, чужие, не только самого себя, но и прочих, - то есть, как принято говорить, способностью перевоплощения и, кроме того, особенно живой и особенно образной (чувственной) Памятью".
Вновь - память. Всё движется по кругу. И эта память создаётся долгим, бесконечным опытом существования в цепи своих предков. Способность к перевоплощению (художническому) в других даётся опытом цепи перевоплощений бессчётных, рождается памятью об этих перевоплощениях. Он и в себе самом уже пережил несколько перевоплощений, вот в этой, последней своей жизни. "За мою жизнь во мне умерло несколько человек" - таково его самоощущение.
"Ничто не гибнет - только видоизменяется" - вот идея, которая рождает счастье осознания бессмертия.
По Бунину - в человеке живёт либо безликое равнодушие к Цепи, либо осознание своей выделенности личностной, рождающее стремление покинуть Цепь. И люди все делятся в зависимости от того на две категории, "два разряда".
"В одном, огромном, - люди своего, определённого момента, житейского строительства, делания, люди как бы почти без прошлого, без предков, верные звенья той Цепи, о которой говорит мудрость Индии: что им до того, что так страшно ускользают в безграничность и начало и конец этой Цепи?"
Вот они, бунинские персонажи: вне истории, вне морали, вне памяти, в суетности. Какая им история? Истинная история: движение к выходу из Цепи, но это внутренняя история человека. А вовне - только суета. В редчайшие моменты могут они постигнуть своё положение и - ужаснуться, как ужаснулся перед смертью господин из Сан-Франциско. Вот когда стал понятен его ужас. Знал ли уже о том сам Бунин или только догадывался чутьём художника? Или узнал после? Именно в изображении таких людей был особенно силён Бунин, показывающий течение бессобытийного хаотического потока бессмысленных человеческих существований.
Но есть всё же иной, "сравнительно малый" разряд, в котором "не только не делатели, не строители, а сущие разорители, уже познавшие тщету делания и строения, люди мечты, созерцания, удивления себе в миру, люди умствования, уже втайне откликнувшиеся на древный зов "Выйди из Цепи!" - уже жаждущие раствориться, исчезнуть во Всеедином, и вместе с тем ещё люто страждущие, тоскующие о всех тех ликах, воплощениях, в коих пребывали они, особенно же - о каждом миге своего настоящего. Эти люди, одарённые великим богатством восприятий, полученных ими от своих бесчисленных предшественников, чувствующие бесконечно далёкие звенья Цепи, существа, дивно (и не в последний ли раз?) воскресившие в своём лице свежесть и силу своего райского праотца, его телесности. Эти люди "райски чувственные" в своём мироощущении, но рая уже лишённые. Отсюда и великое их раздвоение: мука ухода из Цепи, разлука с нею, сознание тщеты её - и сугубого страшного очарования ею. И каждый из этих людей с полным правом может повторить древнее стенание: "Вечный и Всеобъемлющий! Ты некогда не знал Желания, Жажды. Ты пребывал в покое, но Ты сам нарушил его: Ты зачал и повёл безмерную Цепь воплощений, из коих каждому надлежало быть всё бесплотнее, всё ближе к блаженному Началу".
Вот что терзает, раздирает человека - разнонаправленные стремления. Выйти и остаться. Утратить личность - и утвердить личность. Отвратиться от Желания - и испытать его вновь, и насытить его, и насытиться им. Он обращается к Безначальному: "Ныне всё громче звучит мне твой зов: "Выйди из Цепи! Выйди без следа, без наследства, без наследника!" Но человеку хочется именно след оставить. Память. Утвердить себя в памяти человеческой. В тяге к памяти - жажда бессмертия. Но и тщеславие. Разновидность гордыни. О том, сколь губительно оно для души - предупреждают, повторимся, едва ли не все Святые Отцы.
Бунин же ощущает свои терзания иначе: как своё отношение к Цепи и ко Всеединому, в котором можно только раствориться и исчезнуть. Так и все избранные, близкие к выходу из Цепи: "Все Соломоны и Будды сперва с великой жадностью приемлют мир, а затем с великой страстностью клянут его обманчивые соблазны. Все они сперва великие грешники, потом великие враги греха, сперва великие стяжатели, потом великие расточители". ...
http://palomnic.org/bibl_lit/bibl/dunaev/17/
НОЧЬ:
http://bunin.niv.ru/bunin/rasskaz/noch.htm