(no subject)
Я поменял дискурс и уже не смогу дописать этот текст, пусть останется неоконченным очерком.
Про бандитов и людей.
С моего раннего юношества, которое пришлось на начало 2000-х, папа говорил, что Россия - бандитское государство. Помню, сначала меня это жутко интересовало, потом вызывало меланхолию, потом - скуку, потом опять жутко интересовало. Лет с пятнадцати я начал просить его развить и пояснить свою мысль. С шестнадцати начал понимать его теоретические выкладки. В семнадцать я думал, что он как минимум заблуждается ("папа, очнись, девяностые кончились"). Некоторое время после я не думал об этом вообще. Сейчас, когда мне двадцать три и кажется, что бандиты плотно вошли в мои обстоятельства и даже дискурс, я понимаю, что папа был, как всегда, прав. Я начал задумываться: это бандиты так виртуозно мимикрировали под людей, или изменилась сама действительность?
Когда мои знакомые видят меня, едва вернувшегося из командировки, я, как правило, возбужден, нетрезв и агрессивен. И если первое определение исходно присуще мне, то два вторых продиктованы условиями, в которых приходится работать и существовать. Когда я возвращаюсь из командировки, мои знакомые и даже близкие люди на некоторое время перестают меня узнавать. Они спрашивают: "что с тобой, Юра?". Я честно отвечаю: "Это все бандиты". Некоторые сразу понимают, и перестают спрашивать, а другие непонимающе на меня смотрят . Я и сам иногда непонимающе смотрю на себя - как подобает, изнутри - и задаюсь вопросом, а кто это, собственно, бандиты?
- Нужно, конечно, заняться твоим внешним видом, - говорит мне Андрей, администратор одной влиятельной медиагруппы, с которой меня связывают трудовые отношения. Андрей успешно мимикрирует под бандита, и я обратился к нему с вопросом, почему мне плохо удается находить с ними общий язык.
- Не понял.
- Понимаешь, ты выглядишь, как эти.
- Не понял.
- Ну, как пидр, - я вышел из офиса и пошел в туалет. Специально выбрал женский - там большое зеркало. Сомнительная прическа, узкие джинсы, рубашка, обычные ботинки. Давно не брился. Следы похмелья на лице. Вошедшая дорого одетая и со всей очевидностью фригидная жещина посмотрела на меня с едва скрываемым презрением - верный признак моей натуральной сексуальной ориентации.
- Ты чё, обиделся?
- Нет, но я опять не понял, Андрей.
- Костюм. Нужно носить костюм, чтобы тебя уважали. Серый или черный.
И я тогда я немного понял. Нужно носить костюм. Черный или серый.
Реальность немного обнажилась передо мной. Естественно, я поставил эксперимент. Здесь нужно объяснить, что как телевизионный репортер в 23 года я занимался отраслями сельского хозяйства, а также сельской жизнью вообще. Несмотря ярый интерес и аграрный статус нашей страны, мой эксперимент в разных точках России не был всеобъемлющ. Но даже скованный рамками жанра, моей стеснительностью, априорным скепсисом к идее бандитского экскурса, - он удался. Разговор с инсайдерами складывался удачно в той или иной степени в зависимости от того, был я одет в костюм или нет. Сделал вывод: черный предпочтительнее.
Другой совет дал мне мой школьный друг Паша, который тоже уже давно умеет очень хорошо мимикрировать под бандита.
- Никогда не улыбайся, когда ведешь разговор, - сказал он мне. Достаточно одной несвоевременной улыбки, чтобы тебя навсегда перестали уважать.
Тогда я не очень поверил Паше, хотя он всегда давал мне хорошие советы. Просто я больше доверял Августину с его "Si fallor, sum" и еще больше Декарту с его "Cogito, ergo sum", где "cogito" можно прочесть как "сомневаюсь". Прямо говоря, я был уверен, что Пашины слова - не более, чем гипербола, гротеск, как и бордовые костюмы девяностых, которые я помню только по анекдотам.
Я ошибался. Уже первые опыты показали верность слов моего друга. По аналогии с адом Данте - самым приятным из описанных человеком - безболезненный вход в первые круги ада бандитской России обязывает всякого входящего отбросить сомнения.
- Ты че? Совсем мудак? - спрашивает меня благосклонно расположенный ко мне бандит Вова, единственный обладающий правом голоса в своем окружении. Я уже не испытываю иллюзий - я нравлюсь Вове вовсе не потому, что он сочувствует мне и хочет помочь разобраться в российских реалиях. Вова ко мне благосклонен потому, что ему нужна джинса своего предприятия по центральному телевидению, и он думает, что я могу ему в этом помочь. Поэтому Вова отечески меня журит:
- Да не, ты не совсем мудак, ты просто еще не понял: будешь сомневаться - тебя раскатают. Те, кто не сомневается.
- А ты, Вова, что - совсем не сомневаешься? - задаю я наивный вопрос.
- Ха, зачем мне сомневаться? - самодовольно отвечает мой собеседник и тычет себе в зубы пальцем с дорогим кольцом. В чем?
- Ну, например, в том, что все-таки есть Бог, который тебе после смерти хорошенько ввалит за то, что ты делаешь. Или - чисто гипотетически - в том, что я не буду делать тебе рекламу? - улыбаюсь я.
- Ха! Ну! Ты же не совсем мудак! - Вова теребит кольцо и перебрасывается напряженными взглядами со своей братвой. Он услышал только вторую фразу, потому что только она относится к делу. Он напрягается, потому что не понял, зачем я улыбаюсь, когда базарю. Братва непонимающе смотрит на меня, некоторые достают телефоны и крутят в руках.
- Расслабьтесь, парни, я шучу, - без тени улыбки шучу я. Братва во главе с Вовой расслабляется: ведь я не улыбаюсь.
Про бандитов и людей.
С моего раннего юношества, которое пришлось на начало 2000-х, папа говорил, что Россия - бандитское государство. Помню, сначала меня это жутко интересовало, потом вызывало меланхолию, потом - скуку, потом опять жутко интересовало. Лет с пятнадцати я начал просить его развить и пояснить свою мысль. С шестнадцати начал понимать его теоретические выкладки. В семнадцать я думал, что он как минимум заблуждается ("папа, очнись, девяностые кончились"). Некоторое время после я не думал об этом вообще. Сейчас, когда мне двадцать три и кажется, что бандиты плотно вошли в мои обстоятельства и даже дискурс, я понимаю, что папа был, как всегда, прав. Я начал задумываться: это бандиты так виртуозно мимикрировали под людей, или изменилась сама действительность?
Когда мои знакомые видят меня, едва вернувшегося из командировки, я, как правило, возбужден, нетрезв и агрессивен. И если первое определение исходно присуще мне, то два вторых продиктованы условиями, в которых приходится работать и существовать. Когда я возвращаюсь из командировки, мои знакомые и даже близкие люди на некоторое время перестают меня узнавать. Они спрашивают: "что с тобой, Юра?". Я честно отвечаю: "Это все бандиты". Некоторые сразу понимают, и перестают спрашивать, а другие непонимающе на меня смотрят . Я и сам иногда непонимающе смотрю на себя - как подобает, изнутри - и задаюсь вопросом, а кто это, собственно, бандиты?
- Нужно, конечно, заняться твоим внешним видом, - говорит мне Андрей, администратор одной влиятельной медиагруппы, с которой меня связывают трудовые отношения. Андрей успешно мимикрирует под бандита, и я обратился к нему с вопросом, почему мне плохо удается находить с ними общий язык.
- Не понял.
- Понимаешь, ты выглядишь, как эти.
- Не понял.
- Ну, как пидр, - я вышел из офиса и пошел в туалет. Специально выбрал женский - там большое зеркало. Сомнительная прическа, узкие джинсы, рубашка, обычные ботинки. Давно не брился. Следы похмелья на лице. Вошедшая дорого одетая и со всей очевидностью фригидная жещина посмотрела на меня с едва скрываемым презрением - верный признак моей натуральной сексуальной ориентации.
- Ты чё, обиделся?
- Нет, но я опять не понял, Андрей.
- Костюм. Нужно носить костюм, чтобы тебя уважали. Серый или черный.
И я тогда я немного понял. Нужно носить костюм. Черный или серый.
Реальность немного обнажилась передо мной. Естественно, я поставил эксперимент. Здесь нужно объяснить, что как телевизионный репортер в 23 года я занимался отраслями сельского хозяйства, а также сельской жизнью вообще. Несмотря ярый интерес и аграрный статус нашей страны, мой эксперимент в разных точках России не был всеобъемлющ. Но даже скованный рамками жанра, моей стеснительностью, априорным скепсисом к идее бандитского экскурса, - он удался. Разговор с инсайдерами складывался удачно в той или иной степени в зависимости от того, был я одет в костюм или нет. Сделал вывод: черный предпочтительнее.
Другой совет дал мне мой школьный друг Паша, который тоже уже давно умеет очень хорошо мимикрировать под бандита.
- Никогда не улыбайся, когда ведешь разговор, - сказал он мне. Достаточно одной несвоевременной улыбки, чтобы тебя навсегда перестали уважать.
Тогда я не очень поверил Паше, хотя он всегда давал мне хорошие советы. Просто я больше доверял Августину с его "Si fallor, sum" и еще больше Декарту с его "Cogito, ergo sum", где "cogito" можно прочесть как "сомневаюсь". Прямо говоря, я был уверен, что Пашины слова - не более, чем гипербола, гротеск, как и бордовые костюмы девяностых, которые я помню только по анекдотам.
Я ошибался. Уже первые опыты показали верность слов моего друга. По аналогии с адом Данте - самым приятным из описанных человеком - безболезненный вход в первые круги ада бандитской России обязывает всякого входящего отбросить сомнения.
- Ты че? Совсем мудак? - спрашивает меня благосклонно расположенный ко мне бандит Вова, единственный обладающий правом голоса в своем окружении. Я уже не испытываю иллюзий - я нравлюсь Вове вовсе не потому, что он сочувствует мне и хочет помочь разобраться в российских реалиях. Вова ко мне благосклонен потому, что ему нужна джинса своего предприятия по центральному телевидению, и он думает, что я могу ему в этом помочь. Поэтому Вова отечески меня журит:
- Да не, ты не совсем мудак, ты просто еще не понял: будешь сомневаться - тебя раскатают. Те, кто не сомневается.
- А ты, Вова, что - совсем не сомневаешься? - задаю я наивный вопрос.
- Ха, зачем мне сомневаться? - самодовольно отвечает мой собеседник и тычет себе в зубы пальцем с дорогим кольцом. В чем?
- Ну, например, в том, что все-таки есть Бог, который тебе после смерти хорошенько ввалит за то, что ты делаешь. Или - чисто гипотетически - в том, что я не буду делать тебе рекламу? - улыбаюсь я.
- Ха! Ну! Ты же не совсем мудак! - Вова теребит кольцо и перебрасывается напряженными взглядами со своей братвой. Он услышал только вторую фразу, потому что только она относится к делу. Он напрягается, потому что не понял, зачем я улыбаюсь, когда базарю. Братва непонимающе смотрит на меня, некоторые достают телефоны и крутят в руках.
- Расслабьтесь, парни, я шучу, - без тени улыбки шучу я. Братва во главе с Вовой расслабляется: ведь я не улыбаюсь.