May 13, 2011 23:56
В день ее суицида на кухне пахло сиренью.
А я мазала мазью синяк на ноге, тот самый, одесский.
Она убила себя тихо мирно и как-то стремительно.
Просто вспыхнула как феникс и все. Что ж, она уже свое отжила. Наверно, она жила с января, а может с февраля. Достаточно.
А после ее смерти мне в трамвае подмигнул милейший йоркшир. Не пушистий собак, а настоящий йоркшир до мозга костей.
Хорошо, что она себя убила. Мне стало как-то тесно с ней. Без нее почему-то полюбила красную помаду. И решила поставить в спине стержень. Так спина будет прямая и внутри меня будет что-то, а не хлебный мякиш.
А еще сводит зубы от этой пряной майской ночи. Ну и пусть! За зиму я натерпелось мерзостей противного "вокруг".
После ее самоубийства, я стала чаще ловить свою полуотражение в окнах маршрутки. Мне оно нравиться больше, чем отражение в зеркале. С ночи в желтый свет богдана на меня смотрит добрая блондинка с неплохим взглядом. А из зеркала на меня смотрю я.
И еще я оказалась слишком лекгорасцветающей. Сегодня для того, чтоб цвести мне хватило двух комплиментов и осознания того, что немецкие студенты понимают меня хоть на 50 процентов. И я их на 50. Может когда-то кашу и сварим.
Папа гордится своим деревом метр в высоту. За него прятался другой папа от маленькой дочки. А их мама говорила: "Доця, смотри, папа за деревом". А мой папа гордился.
А режиссер, который ехал сзади меня сказал такое:"...Они не играют птиц. Птиц сыграл художник по костюмам, а пляж сыграл композитор..."
Даже лучше, что она покончила с собой. Но и эта года не проживет.
Записки сумашедшего,
Настоящая