such_a_man
in
kluev
СРАЗУ НЕ СООБРАЗИЛА...
...что надо бы выложить эти стихи ЕК, а ведь Паша Крючков донес до меня наконец антологию уже недели две назад.
Стихотворений Клюевских в антологии четыре: два о Москве, два о Питере, хотя на самом деле их гораздо больше, но антология, сами понимаете, дело такое...
Итак. Да, надо, наверное, предупредить, что тут невозможно сохранить графику стихов. А жаль!
МОСКОВСКИЕ
***
Всë зелëное ветшает и сгорает на лету -
и, Москва, ты исчезаешь на глазах,
ты растаиваешь, город, карамелькою во рту,
ты теряешься в забытых адресах.
Где ж ты, где ж ты, день минувший,
и давно ль ты миновал
или всё ещё имеешь миновать?
В шумной памяти случился неожиданный провал -
и неясно, что теперь куда девать.
Тут была кривая улочка с улыбкою в конце,
там - коварный переулок со слезой,
а чуть дальше - дом, в котором с лёгкой мыслью о творце
я взлетал под небеса на антресоль.
А теперь, на кромке памяти, на узеньком краю,
я уже не помню этого пути
и стою, как истукан, и ничего не узнаю...
время года, я забыл тебя, прости.
Нету имени у времени, и тусклое число
замирает в жёлтом парке у воды -
словно гипсовая девушка, держащая весло
непонятно для какой такой нужды.
Инструкция
Надо в блюдечко с водой
опустить сперва Ордынку,
чтоб прозрачная картинка
сделалась переводной.
Надо в блюдечко с водой
опустить потом Таганку,
чтоб проснулась спозаранку
золотой и молодой.
Надо в блюдечко с водой
опустить потом Полянку,
чтоб зелёная изнанка
порастала резедой.
И тогда уже травой
от тяжёлой мостовой
вдруг пахнёт, едва лишь выйдешь
в город - как бы и не твой,
и по лёгкой ряби вод
этот город поплывëт
точно так, как город Китеж, -
но совсем наоборот!
И ПИТЕРСКИЕ
***
Пó небу проплыл белый катер,
в катере летел вольный ветер:
и вздохнул во мне город Питер
сиротливо и белокрыло -
и заговорила Ольховка,
и заговорила Канавка,
а за ними Малая Невка
осторожно заговорила.
Что они сказали - неважно:
пусть и хорошо, пусть и нежно,
только совершенно ненужно,
и, на самом деле, напрасно, -
потому как всё уже поздно,
и давно закончена тризна,
и на дне души моей грузно
ныне и - наверное - присно.
Лучше я забуду навеки
нежные, да прежние звуки,
все намёки, все экивоки
я забуду, честное слово!
Но сидеть булавке Ольховке,
и сидеть булавке Канавке,
и ещё одной, Малой Невке, -
всё равно в груди моей, слева.
***
Этот узенький след на снегу
не нуждается больше в опеке.
Здесь, на Невском пустом берегу
хорошо расставаться навеки:
так задумана эта Нева,
так устроены эти фасады,
что нужны лишь пустые слова -
и не надо ни слёз, ни досады.
Кто-то должен быть в лёгком плаще,
кто-то без головного убора,
чтобы не понимать вообще
ничего до конца разговора:
только слушать, как падает снег,
ускользая от высшей опеки,
и - не помню, который уж век, -
всё прощаться, прощаться навеки.
Стихотворений Клюевских в антологии четыре: два о Москве, два о Питере, хотя на самом деле их гораздо больше, но антология, сами понимаете, дело такое...
Итак. Да, надо, наверное, предупредить, что тут невозможно сохранить графику стихов. А жаль!
МОСКОВСКИЕ
***
Всë зелëное ветшает и сгорает на лету -
и, Москва, ты исчезаешь на глазах,
ты растаиваешь, город, карамелькою во рту,
ты теряешься в забытых адресах.
Где ж ты, где ж ты, день минувший,
и давно ль ты миновал
или всё ещё имеешь миновать?
В шумной памяти случился неожиданный провал -
и неясно, что теперь куда девать.
Тут была кривая улочка с улыбкою в конце,
там - коварный переулок со слезой,
а чуть дальше - дом, в котором с лёгкой мыслью о творце
я взлетал под небеса на антресоль.
А теперь, на кромке памяти, на узеньком краю,
я уже не помню этого пути
и стою, как истукан, и ничего не узнаю...
время года, я забыл тебя, прости.
Нету имени у времени, и тусклое число
замирает в жёлтом парке у воды -
словно гипсовая девушка, держащая весло
непонятно для какой такой нужды.
Инструкция
Надо в блюдечко с водой
опустить сперва Ордынку,
чтоб прозрачная картинка
сделалась переводной.
Надо в блюдечко с водой
опустить потом Таганку,
чтоб проснулась спозаранку
золотой и молодой.
Надо в блюдечко с водой
опустить потом Полянку,
чтоб зелёная изнанка
порастала резедой.
И тогда уже травой
от тяжёлой мостовой
вдруг пахнёт, едва лишь выйдешь
в город - как бы и не твой,
и по лёгкой ряби вод
этот город поплывëт
точно так, как город Китеж, -
но совсем наоборот!
И ПИТЕРСКИЕ
***
Пó небу проплыл белый катер,
в катере летел вольный ветер:
и вздохнул во мне город Питер
сиротливо и белокрыло -
и заговорила Ольховка,
и заговорила Канавка,
а за ними Малая Невка
осторожно заговорила.
Что они сказали - неважно:
пусть и хорошо, пусть и нежно,
только совершенно ненужно,
и, на самом деле, напрасно, -
потому как всё уже поздно,
и давно закончена тризна,
и на дне души моей грузно
ныне и - наверное - присно.
Лучше я забуду навеки
нежные, да прежние звуки,
все намёки, все экивоки
я забуду, честное слово!
Но сидеть булавке Ольховке,
и сидеть булавке Канавке,
и ещё одной, Малой Невке, -
всё равно в груди моей, слева.
***
Этот узенький след на снегу
не нуждается больше в опеке.
Здесь, на Невском пустом берегу
хорошо расставаться навеки:
так задумана эта Нева,
так устроены эти фасады,
что нужны лишь пустые слова -
и не надо ни слёз, ни досады.
Кто-то должен быть в лёгком плаще,
кто-то без головного убора,
чтобы не понимать вообще
ничего до конца разговора:
только слушать, как падает снег,
ускользая от высшей опеки,
и - не помню, который уж век, -
всё прощаться, прощаться навеки.