Мраморнов Олег Борисович - Голоса из русской Вандеи
http://www.kletskrai.net/nashi-pisateli/mramornov-o-b/123:mramornov:oleg-borisovich
Весна восемнадцатого года в Усть-Медведицком округе по местным источникам
Источник: Донская зимовая станица
Напрасно Платон нападал на поэтов - стиснутое в столбец стиха, подчинённое ритму рифмованной речи, поэтическое высказывание сохраняет нерв, пульсацию времени.
Не у поэтов из привычного набора, а у известных немногим донских авторов нашёл написанные похожим размером строки.
Мы отдали все, что имели,
Тебе, восемнадцатый год.
Твоей азиатской метели
Степной, за Россию, поход.
(Николай Туроверов)
Как будто вчера это было -
И спешка, и сборы в поход…
Мы отдали все, что нам мило,
Тебе, восемнадцатый год.
(Николай Келин)
Можно подумать, что автор второго четверостишия сочинил стихи под влиянием первого, более известного и признанного. Но маловероятно - поэты друг у друга не переписывают. Похожесть вызвана тем, что восемнадцатый год крепко отложился в сознании обоих, навсегда врезался в память; они отдали ему самое дорогое, что имели - юность.
В том году они были молоды: одному не было двадцати, другому чуть больше. Не знаю доподлинно, были ли знакомы, но о существовании друг друга могли знать: вместе воевали в Крыму, да и не так много было в эмиграции авторов, толково писавших на донские темы.
Туроверов (1899-1972) - поэт отчетливого звучания. Если говорить о литературной генеалогии, то она бунинская: с точным графическим рисунком, с узнаваемыми приметами южнорусской степи, а дальнейшие влияния - гумилевские: воин в дальних и опасных походах, бивуаки под африканским небом. Известный эмигрантский критик Григорий Адамович отмечал, что Туроверов стихами «выражает» себя, а «не придумывает слова для выдуманных мыслей и чувств, что его «стихи ясны и просты хорошей неподдельной прямотой, лишенной нарочитого упрощения».
Туроверов - природный казак из старого нижнедонского рода, всадник, знавший кровавые сечи и рубки, вкусивший хмель бранной славы, горечь поражения и изгнания. Он не только баталист, но колорист, изобразитель донской природы, автор историко-культурных стихотворений. Стоит в близости к другому белому витязю Ивану Савину (1899-1927) - такому же молодому добровольцу, только что не казаку по рождению, воевавшему в Крыму, пережившему ужасы плена и чрезвычайки, гибель единокровных братьев, рано умершему. В своих лучших «добровольческих» стихах Туроверов звучит едва ли не столь же пронзительно, как и Савин. Почётное соседство; Иван Бунин отмечал выдающиеся достоинства исповедальной лирики Савина, впервые давшего в русской эмигрантской поэзии 20-х годов тему национальной катастрофы через личный опыт революции и гражданской войны.
Новочеркасский поэт первым начал повествовать в стихах о поколении молодых офицеров, гимназистов, кадет, реалистов, семинаристов, пошедших за казачьими вождями революционной эпохи: Волошиновым, Калединым, Митрофаном Богаевским, Назаровым, Чернецовым; в дальнейшем неоднократно возвращался к исходным темам и мотивам.
Забыть ли, как на снегу сбитом
В последний раз рубил казак,
Как под размашистым копытом
Звенел промерзлый солончак,
И как минутная победа
Швырнула нас через окоп,
И храп коней, и крик соседа,
И кровью залитый сугроб.
Но нас ли помнила Европа,
И кто в нас верил, кто нас знал,
Когда над валом Перекопа
Орды вставал девятый вал…
Его визитная карточка - стихотворение «Крым»; рассказанное видишь, как в кинематографе.
Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня,
Я с кормы все время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Все не веря, все не зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою.
Конь все плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо,
Покраснела чуть вода…
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда.
…Не только кровавой завесой, но романтической дымкой подёрнуто время, когда задул вдоль старой реки вольный ветер, когда Дон возвращался к своим допетровским истокам: летом 1917 года вновь (спустя двести лет) на Кругу свободно избрали атамана, из войскового собора в Новочеркасске вынесли древние знамена и бунчуки. Отвагой веет от тех вождей, но еще благородством, культурой: Богаевский - увлечённый историк, зажигательный оратор, Волошинов - композитор…
«Доном правили учителя. На кругах и на съездах всюду повторяли:
-Буки аз, буки аз - счастье в грамоте для нас.
Во главе Дона стоял педагогический совет.
Алексей Максимович Каледин - начальник военного училища. Митрофан Богаевский - директор мужской гимназии. Павел Агеев - директор мужской гимназии.
Первые три кандидата от казаков в Учредительное Собрание. Но учителя и последующие кандидаты.
Бывший комиссар Временного Правительства на Кавказе, депутат всех Государственных Дум от Дона В.А Харламов - учитель истории. Комиссар на Дону М. С. Воронков - народный учитель»,- писал местный автор.
У Николая Туроверова революционный нажим и исток повстанческого движения на Дону переданы так.
Февраль принес с собой начало.
Ты знал и ждал теперь конца.
Хмельная Русь себя венчала
Без Мономахова венца.
Тебе ль стоять на Диком поле,
Когда средь вздыбленных огней
Воскресший Разин вновь на воле
Сзовет испытанных друзей?
Ты знал - с тобой одним расплата
За тишь романовского дня.
Теперь не вскочит пылкий Платов,
Тебя спасая, на коня.
Давно оплеванным призывом
Серели мокрые листки,
С тоской кричали и надрывом
Внизу вокзальные свистки.
В тумане сумрачно темнели
Бульваров мокрых тополя,
А партизаны шли и пели:
«Увидим стены мы Кремля».
Гудели пушки недалеко,
И за грехи своих отцов
Шли дети к смерти одиноко,
И впереди их Чернецов.
Мела метель. Покорно ждали
Неотвратимого конца,
Но эти дни зачаровали
Снегами юные сердца.
И стало тесно и немило
В глухих родительских домах,
Когда свой знак нашил Корнилов
На партизанских рукавах.
Юность не возмездие, как у Генриха Ибсена и Александра Блока, а расплата - за беспечность старших, безмятежно живших в степном благополучии, за «тишь романовского дня», за поэзию последних мирных лет на краю империи.
Русь сняла с себя «венец Мономаха», вверглась в смуту. Чего же теперь корить добровольцев за разноголосицу (почему, де, не выдвинули сразу монархического лозунга), если не стало на Руси ни монарха, ни единого призыва: за что воевать. Оставались образы былой мощи, славы; и чем дальше продолжалась смута, тем менее различимыми становились очертания русской звезды.
В поэме «Новочеркасск», несколько строф которой я цитировал, нота у Туроверова взята высокая: бесстрашие и беззаветность юности, рвущейся на подвиг, готовой добровольно принять смерть. Взять на свои плечи - почти детские - ответственность за судьбу родины, которая гибнет от накопившейся злобы, от бездарности политиков, от озверения черни, от обывательского равнодушия и цинизма - это не может оставить равнодушным. Жертвенность, тем более, когда сквозь нее проступают хрупкие черты юности, всегда волнует.
…Сменивший Каледина на посту Войскового атамана генерал Краснов писал об одиночестве своего предшественника, которому ни старые верные казаки, ни соратники по войсковому правительству в конце семнадцатого - начале восемнадцатого года ничем не помогли. И что за ним, кроме Чернецова, пошли одни только дети, а когда надо было хоронить этих детей, некому было опознать их и похоронить достойно.
Донские юноши, погибшие вместе с храбрым полковником Чернецовым, ушли в могилу неузнанными.
Кружились вихри снеговые
Над свежей глиною могил,
Знал Каледин, кого впервые
Он на кладбище проводил…
Только Каледин и знал в лицо тех, кто откликнулся на его призыв спасения Дона, но атамана тоже скоро не стало. Его последнее, перед самоубийством, воззвание от 28 января восемнадцатого года рисует безотрадную картину.
«Граждане - казаки! Среди постигшей Дон разрухи, грозящей гибелью казачеству, я, ваш войсковой атаман, обращаюсь к вам с призывом, быть может, последним.
Вам, должно быть, известно, что на Дон идут войска красногвардейцев, наемных солдат, латышей и немцев, направляемые правительством Ленина и Троцкого.
Войска их продвигаются к Таганрогу, где подняли мятеж рабочие, руководимые большевиками. Такие же части угрожают станице Каменской и станциям «Зверево» и «Лихая». Наши казачьи полки, расположенные в Донецком округе, подняли мятеж и в союзе с вторгнувшимися в Донецкий округ бандами красной гвардии и солдатами сделали нападение на отряд полковника Чернецова, направленный против красноармейцев, и частью его уничтожили, после чего большинство полков, участников этого подлого и гнусного дела, рассеялись по хуторам, бросив свою артиллерию и разграбив полковые денежные суммы, лошадей и имущество.
В Усть-Медведицком округе вернувшиеся с фронта полки, в союзе с бандами красногвардейцев из Царицына, произвели полный разгром на линии железной дороги Царицын - Себряково, прекратив совершенно всякую возможность снабжения хлебом и продовольствием Хоперский и Усть-Медведицкий округа.
В слободе Михайловке при ст. «Себряково» произведено избиение офицеров и администрации, причем погибло до 80 одних офицеров.
Развал строевых частей достиг последнего предела и, например, в некоторых полках Донецкого округа удостоверены факты продажи казаками своих офицеров большевикам за денежное вознаграждение.
Большинство из остатков уцелевших полевых частей отказываются выполнять боевые приказы по защите Донского края.
В таких обстоятельствах до завершения начатого переформирования полков, с уменьшением их числа, и оставлением на службе только четырех младших возрастов, войсковое правительство, в силу необходимости, выполняя свой долг перед родным краем, принуждено было прибегнуть к формированию добровольческих казачьих частей и, кроме того, принять предложение других частей населения области, главным образом учащейся молодежи, об образовании партизанских отрядов.
Усилиями этих последних частей и, главным образом, доблестной молодежи, беззаветно отдающей свою жизнь борьбе с анархией и бандами большевиков, и поддерживается в настоящее время защита Дона, а также порядок в городах и на железных дорогах.
Ростов прикрывается частями особой добровольческой организации. Поставленная себе войсковым правительством задача - довести управление областью до созыва и работы 4 февраля войскового круга и съезда неказачьего населения - выполняется указанными силами, но их незначительное число, и положение станет чрезвычайно опасным, если казаки не придут немедленно в состав добровольческих частей, формируемых войсковым правительством.
Время не ждет, опасность близка! И если вам, казакам, дорога самостоятельность вашего управления и устройства, если вы не желаете видеть Новочеркасск в руках пришлых банд большевиков и их казачьих приспешников, изменников долгу перед Доном, то спешите на поддержку войсковому правительству.
Посылайте казаков-добровольцев в отряды.
В этом призыве у меня нет личных целей, ибо для меня атаманство - только тяжкий долг, и остаюсь я на посту по глубокому убеждению необходимости сдать пост в настоящих обстоятельствах только перед кругом».
Послали тогда казаки добровольцев Каледину и войсковому правительству? Не послали. Немногочисленные добровольческие отряды составила молодежь.
…Многие помнят «Тихий Дон» с его колоритными персонажами, динамичными историческими картинами. А вот жертвенная донская юность практически не запечатлелась, не проступила в эпопее. О добровольцах у Шолохова написано бегло, коряво, по советскому трафарету:
«Бежавшие с севера офицеры, юнкера, ударники, учащиеся, деклассированные элементы из солдатских частей, наиболее активные контрреволюционеры из казаков и просто люди, искавшие острых приключений и повышенных окладов, хотя бы и «керенками»,- составили костяк будущей Добровольческой армии».
Какие оклады, какие деньги? - о чем он говорит! Начальный период борьбы за Россию бескорыстен, чист.
Вроде бы всё у Шолохова есть: и политические распри, и братоубийственные стычки, и бешеные любовные страсти; и тот же Каледин, и Чернецов, и Корнилов, и большевик Подтёлков присутствуют, а вот того, что у Туроверова - юношеского, беззаветного, жертвенного - нет.
Григорий Мелехов поначалу, в районе Каменской станицы, поддерживает распропагандированных большевиками казаков, о которых говорится в призыве Каледина, потом колеблется, втягивается в поток освободительной борьбы к апрелю восемнадцатого года,- нехотя, полубессознательно, уже надломленный жизнью и войной; его старший брат Петр выглядит в иные моменты решительнее. И когда Григорий, уже охваченный злобой и яростью от творимых большевиками в хуторе Татарском бесчинств, мчится по белогривому покрову Дона и решает насмерть биться с насильниками, в глазах у него стоит тучная, донская, казачьей кровью политая земля. Он подымает шашку за землю, за свой казачий пай, а небескорыстно жертвует собой ради общей родины - России.
В стихах Туроверова вспыхивает образ Разина, в каком-то туманном смысле. Куда теперь позовёт Степан испытанных друзей, кто эти друзья - новая ли разгульная вольница, состоящая из большевизированной черни, или народные освободители от революционного произвола и насилия? Этот не совсем ясный момент отражает двойственность отношения к знаменитому бунтарю. В государственнической идеологии - он вор, преступник; в донском народном предании, в фольклоре (часто и в художественной литературе) - свободолюбец, герой, борец за права и волю. Разина и разинщину многие ненавидят, считают прообразом политического терроризма, но история, как учил историк Василий Осипович Ключевский, процесс не логический, а народно-психологический. Слова Пушкина о Разине как о самом поэтическом лице русской истории не зря сказаны; поэзия превосходит трафаретную логику. Бесстрашного В. М. Чернецова на Дону называли новым, воскресшим Разиным. Туроверов пошёл вслед за Чернецовым,- значит, «разинец».
Стихи из поэмы «Новочеркасск», отражающие начальный период Белого движения на Дону, Туроверов сочинил в Париже, в начале эмиграции, когда, собственно, и начинал работать в литературе. Он прожил эмигрантскую жизнь во Франции, был общественником, печатался, имел успех. Образ уцелевшего в битвах воина за стойкой парижского кафе, растерявшего боевых друзей, скитающегося по миру (поэт воевал в Иностранном легионе Франции) - с обостренным чувством красоты и тленности мироздания - вот поздний Туроверов.
Равных нет мне в жестоком счастье:
Я, единственный, званый на пир,
Уцелевший еще участник
Походов, встревоживших мир.
На самой широкой дороге,
Где с морем сливается Дон,
На самом кровавом пороге,
Открытом со всех сторон,
На еще неразрытом кургане,
На древней, как мир, целине, -
Я припомнил все войны и брани,
Отшумевшие в этой стране.
Точно жемчуг в черной оправе,
Будто шелест бурьянов сухих, -
Это память о воинской славе,
О товарищах мертвых моих.
Будто ветер, в ладонях взвесив,
Раскидал по степи семена:
Имена Ты их, Господи, веси -
Я не знаю их имена.
Второй из упомянутых в начале рассказа поэтов - клетский казак Николай Келин (1896-1970) - в эмиграции занимался врачебной практикой в отдаленном чешском селении. Его поэтическая известность не выходила за пределы немногочисленного круга читателей литературных страничек в зарубежной казачьей периодике. Несмотря на скромность дарования, он искренний, правдивый стихотворец.
…Много написано о зарождении Белого движения, антибольшевистской войны на Дону. Самый значительный очаг этой войны разгорался в донских низовьях, в Новочеркасске, а после захвата Новочеркасска и Ростова красноармейцами продолжился зимой восемнадцатого года Ледяным походом Добровольческой армии под командованием генерала Корнилова на Кубань и отходом собственно донских партизан, состоявших преимущественно из молодежи и положивших начало Донской армии,- за Дон, в Сальские степи, в так называемый Степной поход под началом походного атамана генерала П. Попова.
Степной поход вспоминает Николай Туроверов.
Не выдаст моя кобылица,
Не лопнет подпруга седла.
Дымится в Задоньи, курится
Седая февральская мгла.
Встает за могилой могила,
Темнеет калмыцкая твердь,
И где-то правее - Корнилов,
В метелях идущий на смерть.
Запомним, запомним до гроба
Жестокую юность свою,
Дымящийся гребень сугроба,
Победу и гибель в бою.
Тоску безысходного гона,
Тревоги в морозных ночах,
Да блеск тускловатый погона
На хрупких, на детских плечах…
Далее смотри начало, где цитируется заключительное четверостишие стихотворения.
Больше про Степной поход в русской поэзии я стихов не знаю.
…
О событиях начала восемнадцатого года, происходивших в отдалённой от Новочеркасска северо-восточной части Дона, в Усть-Медведицком округе, известно не так много. Им уделялось внимание, в основном, в советской художественной и документальной литературе, посвященной личности здешнего уроженца Филиппа Миронова (1872 - 1921); к этой литературе относятся художественные сочинения Ю. Трифонова, А. Знаменского, исследования Р. Медведева и других авторов.
Миронов был казачьим офицером, а не писателем, но ему хотелось донести своё слово. Своеобразен живостью и простодушием его слог, примечательны, в литературном отношении, воззвания, письма, в частности, к последней возлюбленной, любительской поэтессе Надежде Суетенковой, где он дает волю своим чувствам, философствует как революционер-идеалист - о народном счастье, свободе:
«Да здравствует коммуна и коммунисты, но не такие, что разливают желчь по народному телу, а такая коммуна и коммунисты, к которой, как к источнику в пустыне, будет тянуться усталый душою народ».
«Несочувственно» встретив октябрьский переворот, Миронов все же поверил большевистским посулам, призывал к свержению атамана Каледина и войскового правительства, законно избранных по старому казацкому обычаю; стал ревкомовцем и главным в округе воинским начальником от советов. Прельстительными речами и письмами этот популярный среди верхнедонских казаков человек многих соблазнил. Использовав его имя и воинские дарования, большевики, когда он стал им не нужен и, вполне вероятно, опасен, заключили его в Бутырку и уголовным выстрелом из-за угла (протокол смертного приговора до сих пор не найден) отправили на тот свет.
Миронов считал себя христианским социалистом, призывал земляков в начале восемнадцатого, ввиду грядущей весны, заняться не войной, а землепашеством. Но это как призывать. В его воззваниях Христово учение замешано на призывах бить буржуев и капиталистов (заодно дворян, учителей и попов).
«Граждане казаки! Мы все - социалисты, но лишь не понимаем этого, не хочем, по упорству, понять; разве Христос, учение которого мы исповедуем, не думал о счастье человечества? Не за это ли счастье он умер на Кресте?»…
Христос пролил свою - не чужую кровь.
Когда заполыхало зарево междоусобной войны, Миронов держал красный фронт по железнодорожной линии Себряково - Арчеда. В дальнейшем запутался (да и совесть точила), начал выступать против ужасов «коммунии», вырезавшей всех без разбору; среди его сторонников стали ходить слухи, что, покончив с генералом Красновым, «дедушка Миронов» поведет их против коммунистов.
Слухи дошли до всесильного тогда Троцкого, и «старого революционера и социалиста» с Дона отозвали, приговорили к расстрелу, но помиловали. Дали ему Вторую конную армию, с которой он громил Врангеля. Однако Троцкий и его люди с Филиппом Кузьмичем через год-другой покончили, приписав ему организацию вооружённого заговора против советов. Дело шито белыми нитками - еще в 1960 году Миронова реабилитировали, но, как знать, не собирался ли, в самом деле, грезивший о народном социализме, с сохранением исторического и религиозного уклада, командарм устроить комиссарам кровавую баню, собирая своих конников в 1921 году в Арчеде.
По случаю реабилитации мятежного командира, ликовали в 1960 году старые вояки из числа его прежних сторонников, устроившие в Усть-Медведице праздничные гуляния. До того они были под подозрением, как ненастоящие коммунисты.
Вспоминается слышанная на Дону песня, сложенная белыми повстанцами воевавшими против частей Миронова. Для них он был главным, опытным противником, в открытом бою его трудно было одолеть.
Тихо, братцы, собирайтесь,
Чтоб Миронов не слыхал…
Искренность метаний Филиппа Миронова не покрывает причиненного ими зла. С ним случай особый. Здесь требуется отдельная, подробная и тщательная диагностика. Может статься, время этой диагностики еще не пришло; я теперь оставляю Миронова в стороне.
Начало восемнадцатого года в Усть-Медведицком округе области Войска Донского сопровождалось общими для России беспорядками, анархией и брожением; попытками советской власти закрепится в донских станицах, убийствами и издевательством над офицерами, прежней администрацией, представителями интеллигенции, вообще «буржуазией»; нежеланием пришедших с войны казаков-фронтовиков вступать в вооруженный конфликт с новой властью.
…
Дальше - в первоисточнике
Весна восемнадцатого года в Усть-Медведицком округе по местным источникам
Источник: Донская зимовая станица
Напрасно Платон нападал на поэтов - стиснутое в столбец стиха, подчинённое ритму рифмованной речи, поэтическое высказывание сохраняет нерв, пульсацию времени.
Не у поэтов из привычного набора, а у известных немногим донских авторов нашёл написанные похожим размером строки.
Мы отдали все, что имели,
Тебе, восемнадцатый год.
Твоей азиатской метели
Степной, за Россию, поход.
(Николай Туроверов)
Как будто вчера это было -
И спешка, и сборы в поход…
Мы отдали все, что нам мило,
Тебе, восемнадцатый год.
(Николай Келин)
Можно подумать, что автор второго четверостишия сочинил стихи под влиянием первого, более известного и признанного. Но маловероятно - поэты друг у друга не переписывают. Похожесть вызвана тем, что восемнадцатый год крепко отложился в сознании обоих, навсегда врезался в память; они отдали ему самое дорогое, что имели - юность.
В том году они были молоды: одному не было двадцати, другому чуть больше. Не знаю доподлинно, были ли знакомы, но о существовании друг друга могли знать: вместе воевали в Крыму, да и не так много было в эмиграции авторов, толково писавших на донские темы.
Туроверов (1899-1972) - поэт отчетливого звучания. Если говорить о литературной генеалогии, то она бунинская: с точным графическим рисунком, с узнаваемыми приметами южнорусской степи, а дальнейшие влияния - гумилевские: воин в дальних и опасных походах, бивуаки под африканским небом. Известный эмигрантский критик Григорий Адамович отмечал, что Туроверов стихами «выражает» себя, а «не придумывает слова для выдуманных мыслей и чувств, что его «стихи ясны и просты хорошей неподдельной прямотой, лишенной нарочитого упрощения».
Туроверов - природный казак из старого нижнедонского рода, всадник, знавший кровавые сечи и рубки, вкусивший хмель бранной славы, горечь поражения и изгнания. Он не только баталист, но колорист, изобразитель донской природы, автор историко-культурных стихотворений. Стоит в близости к другому белому витязю Ивану Савину (1899-1927) - такому же молодому добровольцу, только что не казаку по рождению, воевавшему в Крыму, пережившему ужасы плена и чрезвычайки, гибель единокровных братьев, рано умершему. В своих лучших «добровольческих» стихах Туроверов звучит едва ли не столь же пронзительно, как и Савин. Почётное соседство; Иван Бунин отмечал выдающиеся достоинства исповедальной лирики Савина, впервые давшего в русской эмигрантской поэзии 20-х годов тему национальной катастрофы через личный опыт революции и гражданской войны.
Новочеркасский поэт первым начал повествовать в стихах о поколении молодых офицеров, гимназистов, кадет, реалистов, семинаристов, пошедших за казачьими вождями революционной эпохи: Волошиновым, Калединым, Митрофаном Богаевским, Назаровым, Чернецовым; в дальнейшем неоднократно возвращался к исходным темам и мотивам.
Забыть ли, как на снегу сбитом
В последний раз рубил казак,
Как под размашистым копытом
Звенел промерзлый солончак,
И как минутная победа
Швырнула нас через окоп,
И храп коней, и крик соседа,
И кровью залитый сугроб.
Но нас ли помнила Европа,
И кто в нас верил, кто нас знал,
Когда над валом Перекопа
Орды вставал девятый вал…
Его визитная карточка - стихотворение «Крым»; рассказанное видишь, как в кинематографе.
Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня,
Я с кормы все время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Все не веря, все не зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою.
Конь все плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо,
Покраснела чуть вода…
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда.
…Не только кровавой завесой, но романтической дымкой подёрнуто время, когда задул вдоль старой реки вольный ветер, когда Дон возвращался к своим допетровским истокам: летом 1917 года вновь (спустя двести лет) на Кругу свободно избрали атамана, из войскового собора в Новочеркасске вынесли древние знамена и бунчуки. Отвагой веет от тех вождей, но еще благородством, культурой: Богаевский - увлечённый историк, зажигательный оратор, Волошинов - композитор…
«Доном правили учителя. На кругах и на съездах всюду повторяли:
-Буки аз, буки аз - счастье в грамоте для нас.
Во главе Дона стоял педагогический совет.
Алексей Максимович Каледин - начальник военного училища. Митрофан Богаевский - директор мужской гимназии. Павел Агеев - директор мужской гимназии.
Первые три кандидата от казаков в Учредительное Собрание. Но учителя и последующие кандидаты.
Бывший комиссар Временного Правительства на Кавказе, депутат всех Государственных Дум от Дона В.А Харламов - учитель истории. Комиссар на Дону М. С. Воронков - народный учитель»,- писал местный автор.
У Николая Туроверова революционный нажим и исток повстанческого движения на Дону переданы так.
Февраль принес с собой начало.
Ты знал и ждал теперь конца.
Хмельная Русь себя венчала
Без Мономахова венца.
Тебе ль стоять на Диком поле,
Когда средь вздыбленных огней
Воскресший Разин вновь на воле
Сзовет испытанных друзей?
Ты знал - с тобой одним расплата
За тишь романовского дня.
Теперь не вскочит пылкий Платов,
Тебя спасая, на коня.
Давно оплеванным призывом
Серели мокрые листки,
С тоской кричали и надрывом
Внизу вокзальные свистки.
В тумане сумрачно темнели
Бульваров мокрых тополя,
А партизаны шли и пели:
«Увидим стены мы Кремля».
Гудели пушки недалеко,
И за грехи своих отцов
Шли дети к смерти одиноко,
И впереди их Чернецов.
Мела метель. Покорно ждали
Неотвратимого конца,
Но эти дни зачаровали
Снегами юные сердца.
И стало тесно и немило
В глухих родительских домах,
Когда свой знак нашил Корнилов
На партизанских рукавах.
Юность не возмездие, как у Генриха Ибсена и Александра Блока, а расплата - за беспечность старших, безмятежно живших в степном благополучии, за «тишь романовского дня», за поэзию последних мирных лет на краю империи.
Русь сняла с себя «венец Мономаха», вверглась в смуту. Чего же теперь корить добровольцев за разноголосицу (почему, де, не выдвинули сразу монархического лозунга), если не стало на Руси ни монарха, ни единого призыва: за что воевать. Оставались образы былой мощи, славы; и чем дальше продолжалась смута, тем менее различимыми становились очертания русской звезды.
В поэме «Новочеркасск», несколько строф которой я цитировал, нота у Туроверова взята высокая: бесстрашие и беззаветность юности, рвущейся на подвиг, готовой добровольно принять смерть. Взять на свои плечи - почти детские - ответственность за судьбу родины, которая гибнет от накопившейся злобы, от бездарности политиков, от озверения черни, от обывательского равнодушия и цинизма - это не может оставить равнодушным. Жертвенность, тем более, когда сквозь нее проступают хрупкие черты юности, всегда волнует.
…Сменивший Каледина на посту Войскового атамана генерал Краснов писал об одиночестве своего предшественника, которому ни старые верные казаки, ни соратники по войсковому правительству в конце семнадцатого - начале восемнадцатого года ничем не помогли. И что за ним, кроме Чернецова, пошли одни только дети, а когда надо было хоронить этих детей, некому было опознать их и похоронить достойно.
Донские юноши, погибшие вместе с храбрым полковником Чернецовым, ушли в могилу неузнанными.
Кружились вихри снеговые
Над свежей глиною могил,
Знал Каледин, кого впервые
Он на кладбище проводил…
Только Каледин и знал в лицо тех, кто откликнулся на его призыв спасения Дона, но атамана тоже скоро не стало. Его последнее, перед самоубийством, воззвание от 28 января восемнадцатого года рисует безотрадную картину.
«Граждане - казаки! Среди постигшей Дон разрухи, грозящей гибелью казачеству, я, ваш войсковой атаман, обращаюсь к вам с призывом, быть может, последним.
Вам, должно быть, известно, что на Дон идут войска красногвардейцев, наемных солдат, латышей и немцев, направляемые правительством Ленина и Троцкого.
Войска их продвигаются к Таганрогу, где подняли мятеж рабочие, руководимые большевиками. Такие же части угрожают станице Каменской и станциям «Зверево» и «Лихая». Наши казачьи полки, расположенные в Донецком округе, подняли мятеж и в союзе с вторгнувшимися в Донецкий округ бандами красной гвардии и солдатами сделали нападение на отряд полковника Чернецова, направленный против красноармейцев, и частью его уничтожили, после чего большинство полков, участников этого подлого и гнусного дела, рассеялись по хуторам, бросив свою артиллерию и разграбив полковые денежные суммы, лошадей и имущество.
В Усть-Медведицком округе вернувшиеся с фронта полки, в союзе с бандами красногвардейцев из Царицына, произвели полный разгром на линии железной дороги Царицын - Себряково, прекратив совершенно всякую возможность снабжения хлебом и продовольствием Хоперский и Усть-Медведицкий округа.
В слободе Михайловке при ст. «Себряково» произведено избиение офицеров и администрации, причем погибло до 80 одних офицеров.
Развал строевых частей достиг последнего предела и, например, в некоторых полках Донецкого округа удостоверены факты продажи казаками своих офицеров большевикам за денежное вознаграждение.
Большинство из остатков уцелевших полевых частей отказываются выполнять боевые приказы по защите Донского края.
В таких обстоятельствах до завершения начатого переформирования полков, с уменьшением их числа, и оставлением на службе только четырех младших возрастов, войсковое правительство, в силу необходимости, выполняя свой долг перед родным краем, принуждено было прибегнуть к формированию добровольческих казачьих частей и, кроме того, принять предложение других частей населения области, главным образом учащейся молодежи, об образовании партизанских отрядов.
Усилиями этих последних частей и, главным образом, доблестной молодежи, беззаветно отдающей свою жизнь борьбе с анархией и бандами большевиков, и поддерживается в настоящее время защита Дона, а также порядок в городах и на железных дорогах.
Ростов прикрывается частями особой добровольческой организации. Поставленная себе войсковым правительством задача - довести управление областью до созыва и работы 4 февраля войскового круга и съезда неказачьего населения - выполняется указанными силами, но их незначительное число, и положение станет чрезвычайно опасным, если казаки не придут немедленно в состав добровольческих частей, формируемых войсковым правительством.
Время не ждет, опасность близка! И если вам, казакам, дорога самостоятельность вашего управления и устройства, если вы не желаете видеть Новочеркасск в руках пришлых банд большевиков и их казачьих приспешников, изменников долгу перед Доном, то спешите на поддержку войсковому правительству.
Посылайте казаков-добровольцев в отряды.
В этом призыве у меня нет личных целей, ибо для меня атаманство - только тяжкий долг, и остаюсь я на посту по глубокому убеждению необходимости сдать пост в настоящих обстоятельствах только перед кругом».
Послали тогда казаки добровольцев Каледину и войсковому правительству? Не послали. Немногочисленные добровольческие отряды составила молодежь.
…Многие помнят «Тихий Дон» с его колоритными персонажами, динамичными историческими картинами. А вот жертвенная донская юность практически не запечатлелась, не проступила в эпопее. О добровольцах у Шолохова написано бегло, коряво, по советскому трафарету:
«Бежавшие с севера офицеры, юнкера, ударники, учащиеся, деклассированные элементы из солдатских частей, наиболее активные контрреволюционеры из казаков и просто люди, искавшие острых приключений и повышенных окладов, хотя бы и «керенками»,- составили костяк будущей Добровольческой армии».
Какие оклады, какие деньги? - о чем он говорит! Начальный период борьбы за Россию бескорыстен, чист.
Вроде бы всё у Шолохова есть: и политические распри, и братоубийственные стычки, и бешеные любовные страсти; и тот же Каледин, и Чернецов, и Корнилов, и большевик Подтёлков присутствуют, а вот того, что у Туроверова - юношеского, беззаветного, жертвенного - нет.
Григорий Мелехов поначалу, в районе Каменской станицы, поддерживает распропагандированных большевиками казаков, о которых говорится в призыве Каледина, потом колеблется, втягивается в поток освободительной борьбы к апрелю восемнадцатого года,- нехотя, полубессознательно, уже надломленный жизнью и войной; его старший брат Петр выглядит в иные моменты решительнее. И когда Григорий, уже охваченный злобой и яростью от творимых большевиками в хуторе Татарском бесчинств, мчится по белогривому покрову Дона и решает насмерть биться с насильниками, в глазах у него стоит тучная, донская, казачьей кровью политая земля. Он подымает шашку за землю, за свой казачий пай, а небескорыстно жертвует собой ради общей родины - России.
В стихах Туроверова вспыхивает образ Разина, в каком-то туманном смысле. Куда теперь позовёт Степан испытанных друзей, кто эти друзья - новая ли разгульная вольница, состоящая из большевизированной черни, или народные освободители от революционного произвола и насилия? Этот не совсем ясный момент отражает двойственность отношения к знаменитому бунтарю. В государственнической идеологии - он вор, преступник; в донском народном предании, в фольклоре (часто и в художественной литературе) - свободолюбец, герой, борец за права и волю. Разина и разинщину многие ненавидят, считают прообразом политического терроризма, но история, как учил историк Василий Осипович Ключевский, процесс не логический, а народно-психологический. Слова Пушкина о Разине как о самом поэтическом лице русской истории не зря сказаны; поэзия превосходит трафаретную логику. Бесстрашного В. М. Чернецова на Дону называли новым, воскресшим Разиным. Туроверов пошёл вслед за Чернецовым,- значит, «разинец».
Стихи из поэмы «Новочеркасск», отражающие начальный период Белого движения на Дону, Туроверов сочинил в Париже, в начале эмиграции, когда, собственно, и начинал работать в литературе. Он прожил эмигрантскую жизнь во Франции, был общественником, печатался, имел успех. Образ уцелевшего в битвах воина за стойкой парижского кафе, растерявшего боевых друзей, скитающегося по миру (поэт воевал в Иностранном легионе Франции) - с обостренным чувством красоты и тленности мироздания - вот поздний Туроверов.
Равных нет мне в жестоком счастье:
Я, единственный, званый на пир,
Уцелевший еще участник
Походов, встревоживших мир.
На самой широкой дороге,
Где с морем сливается Дон,
На самом кровавом пороге,
Открытом со всех сторон,
На еще неразрытом кургане,
На древней, как мир, целине, -
Я припомнил все войны и брани,
Отшумевшие в этой стране.
Точно жемчуг в черной оправе,
Будто шелест бурьянов сухих, -
Это память о воинской славе,
О товарищах мертвых моих.
Будто ветер, в ладонях взвесив,
Раскидал по степи семена:
Имена Ты их, Господи, веси -
Я не знаю их имена.
Второй из упомянутых в начале рассказа поэтов - клетский казак Николай Келин (1896-1970) - в эмиграции занимался врачебной практикой в отдаленном чешском селении. Его поэтическая известность не выходила за пределы немногочисленного круга читателей литературных страничек в зарубежной казачьей периодике. Несмотря на скромность дарования, он искренний, правдивый стихотворец.
…Много написано о зарождении Белого движения, антибольшевистской войны на Дону. Самый значительный очаг этой войны разгорался в донских низовьях, в Новочеркасске, а после захвата Новочеркасска и Ростова красноармейцами продолжился зимой восемнадцатого года Ледяным походом Добровольческой армии под командованием генерала Корнилова на Кубань и отходом собственно донских партизан, состоявших преимущественно из молодежи и положивших начало Донской армии,- за Дон, в Сальские степи, в так называемый Степной поход под началом походного атамана генерала П. Попова.
Степной поход вспоминает Николай Туроверов.
Не выдаст моя кобылица,
Не лопнет подпруга седла.
Дымится в Задоньи, курится
Седая февральская мгла.
Встает за могилой могила,
Темнеет калмыцкая твердь,
И где-то правее - Корнилов,
В метелях идущий на смерть.
Запомним, запомним до гроба
Жестокую юность свою,
Дымящийся гребень сугроба,
Победу и гибель в бою.
Тоску безысходного гона,
Тревоги в морозных ночах,
Да блеск тускловатый погона
На хрупких, на детских плечах…
Далее смотри начало, где цитируется заключительное четверостишие стихотворения.
Больше про Степной поход в русской поэзии я стихов не знаю.
…
О событиях начала восемнадцатого года, происходивших в отдалённой от Новочеркасска северо-восточной части Дона, в Усть-Медведицком округе, известно не так много. Им уделялось внимание, в основном, в советской художественной и документальной литературе, посвященной личности здешнего уроженца Филиппа Миронова (1872 - 1921); к этой литературе относятся художественные сочинения Ю. Трифонова, А. Знаменского, исследования Р. Медведева и других авторов.
Миронов был казачьим офицером, а не писателем, но ему хотелось донести своё слово. Своеобразен живостью и простодушием его слог, примечательны, в литературном отношении, воззвания, письма, в частности, к последней возлюбленной, любительской поэтессе Надежде Суетенковой, где он дает волю своим чувствам, философствует как революционер-идеалист - о народном счастье, свободе:
«Да здравствует коммуна и коммунисты, но не такие, что разливают желчь по народному телу, а такая коммуна и коммунисты, к которой, как к источнику в пустыне, будет тянуться усталый душою народ».
«Несочувственно» встретив октябрьский переворот, Миронов все же поверил большевистским посулам, призывал к свержению атамана Каледина и войскового правительства, законно избранных по старому казацкому обычаю; стал ревкомовцем и главным в округе воинским начальником от советов. Прельстительными речами и письмами этот популярный среди верхнедонских казаков человек многих соблазнил. Использовав его имя и воинские дарования, большевики, когда он стал им не нужен и, вполне вероятно, опасен, заключили его в Бутырку и уголовным выстрелом из-за угла (протокол смертного приговора до сих пор не найден) отправили на тот свет.
Миронов считал себя христианским социалистом, призывал земляков в начале восемнадцатого, ввиду грядущей весны, заняться не войной, а землепашеством. Но это как призывать. В его воззваниях Христово учение замешано на призывах бить буржуев и капиталистов (заодно дворян, учителей и попов).
«Граждане казаки! Мы все - социалисты, но лишь не понимаем этого, не хочем, по упорству, понять; разве Христос, учение которого мы исповедуем, не думал о счастье человечества? Не за это ли счастье он умер на Кресте?»…
Христос пролил свою - не чужую кровь.
Когда заполыхало зарево междоусобной войны, Миронов держал красный фронт по железнодорожной линии Себряково - Арчеда. В дальнейшем запутался (да и совесть точила), начал выступать против ужасов «коммунии», вырезавшей всех без разбору; среди его сторонников стали ходить слухи, что, покончив с генералом Красновым, «дедушка Миронов» поведет их против коммунистов.
Слухи дошли до всесильного тогда Троцкого, и «старого революционера и социалиста» с Дона отозвали, приговорили к расстрелу, но помиловали. Дали ему Вторую конную армию, с которой он громил Врангеля. Однако Троцкий и его люди с Филиппом Кузьмичем через год-другой покончили, приписав ему организацию вооружённого заговора против советов. Дело шито белыми нитками - еще в 1960 году Миронова реабилитировали, но, как знать, не собирался ли, в самом деле, грезивший о народном социализме, с сохранением исторического и религиозного уклада, командарм устроить комиссарам кровавую баню, собирая своих конников в 1921 году в Арчеде.
По случаю реабилитации мятежного командира, ликовали в 1960 году старые вояки из числа его прежних сторонников, устроившие в Усть-Медведице праздничные гуляния. До того они были под подозрением, как ненастоящие коммунисты.
Вспоминается слышанная на Дону песня, сложенная белыми повстанцами воевавшими против частей Миронова. Для них он был главным, опытным противником, в открытом бою его трудно было одолеть.
Тихо, братцы, собирайтесь,
Чтоб Миронов не слыхал…
Искренность метаний Филиппа Миронова не покрывает причиненного ими зла. С ним случай особый. Здесь требуется отдельная, подробная и тщательная диагностика. Может статься, время этой диагностики еще не пришло; я теперь оставляю Миронова в стороне.
Начало восемнадцатого года в Усть-Медведицком округе области Войска Донского сопровождалось общими для России беспорядками, анархией и брожением; попытками советской власти закрепится в донских станицах, убийствами и издевательством над офицерами, прежней администрацией, представителями интеллигенции, вообще «буржуазией»; нежеланием пришедших с войны казаков-фронтовиков вступать в вооруженный конфликт с новой властью.
…
Дальше - в первоисточнике